Джон Бересфорд - Только женщины
- У мамаши был солнечный удар, и мы уверили ее, что мы идем домой, чтоб не расстраивать ее. Вы ей, пожалуйста, не говорите, что это неправда.
- Не бойтесь. Я буду нема, как могила.
Бланш заставила себя ожесточиться. - Я все-таки не знаю, зачем вам идти вместе с нами.
- Ах! Нам, не мужичкам, следует держаться друг друга.
- Не все равно: мужички, - не мужички? Мы и сами не Бог весть, какие аристократки.
- Это хорошо, что вы так говорите. Я сама так говорю - я, миссис Айзаксон. Но, в своем кругу, нет надобности говорить неправду. Ведь сразу видно, кто вы и что вы. Я хоть и не англичанка, но давно уж живу в Англии и сразу вижу, что за человек. Разве вы не думаете, что нам следует держаться вместе? Правда, ведь?
- О, - не выдержала Бланш. - Так вы - миссис Айзаксон? Я о вас слыхала.
На миг красивые глаза миссис Айзаксон как будто обратились назад; к прошлому. - Ах, вот как! В таком случае, мы уже друзья.
- Я слышала о вас от тети Мэй, - сказала Бланш, и то, что она произнесла это имя с оттенком почтения, не ускользнуло от сметливой еврейки.
- Ах, милая тетя Мэй! Она такая умница. Но она чересчур добра - работает, не покладая рук, а сестра ее ровно ничего не делает. Давайте, я помогу вам везти вашу бедную матушку. Мы с вами возьмемся за дышло, а ваша красавица-сестрица будет подталкивать сзади, и мы поговорим о милой, умной тёте Мэй. Согласны? Да?
Бланш предостерегали против этой женщины, и ей самой она не очень нравилась. Но в ее манерах и вкрадчивой речи был тонкий оттенок лести, против которой трудно было устоять. Притом же, она не просила о помощи, в ее настойчивости чувствовалась сильная золя, невольно подчинявшая. Пока девушка колебалась, миссис Айзаксон храбро взялась за дышло и маленькая процессия двинулась в путь.
Ее помощь очень и очень пригодилась девушкам, когда пришлось спускаться с Амерсгамского холма. Бланш предложила матери слезть и идти пешком, но миссис Гослинг, как будто не слыша, и не понимая, озабоченно говорила: - Я что-то не помню этой дороги. Ты уверена, Бланш, что мы не сбились с пути?
- Нет, ей нельзя давать идти по такой жаре, - вмешалась миссис Айзаксон. - Втроем мы отлично свезем ее с горы. - И, хотя сама она, видимо, была утомлена, своей тяжестью она добросовестно удерживала тележку во время крутого спуска.
После этого уж, конечно, нельзя было с легким сердцем сказать ей, чтоб она шла своей дорогой. К тому времени, как они прошли через город, пустой и словно вымерший - все женщины в эту пору были, либо сидели по домам, либо работали в саду, и в поле - и вышли на дорогу, ведущую в Марлоу, миссис Айзаксон стала уже равноправным членом их маленькой группы и очень энергичным.
- Когда выйдем за город, надо будет закусить чего-нибудь и выпить молока, - сказала Бланш, взглянув на высокую гору, лежавшую впереди их.
- Да, - скоро-скоро, - подхватила миссис Айзаксон, словно успокаивая, как будто сама она не очень была голодна, но соглашалась, что она заработала себе право на равную с другими долю.
* * *
В былое время каждая из них сочла бы неприличным сидеть и закусывать просто на земле, в тени, и у самых городских ворот Вайкомбского Аббатства. Да и вид у наших путниц был не очень-то приличный. Платье их и обувь износились до дыр; лица и руки были не слишком чисты, особенно у миссис Айзаксон. Но, странно, несмотря на сухость воздуха, они не особенно запылились в пути. По дорогам последние шесть недель почти не ездили, и все они заросли травой. И вся растительность кругом была пышней, и зеленей, и ярче прежнего. Оттого ли, что год уж выдался такой или оттого что зелень изгородей не глушила пыль, они зеленели, как ранней весной, и земля возле них густо заросла травой и цветами. И на фоне этой изумрудной зелени четыре женщины в измятых платьях и выцветших, покрытых пылью шляпах, давно утративших фасон, были так же не у места, как они были бы не у места в древней Греции. Они врезывались диссонансом, портили красоту картины.
Бланш смутно сознавала это.
Они мало говорили за едой; миссис Гослинг пила только молоко, а миссис Айзаксон делала отчаянные усилия, чтобы скрыть свой голод и жадность, светившуюся в ее взгляде и в скрюченных пальцах. Покончив с едой, они улеглись в тени, тоже молча. Казалось, первое же сказанное слово заставит их сняться с места и вновь пуститься в путь.
- А ну ее, эту дурацкую старую шляпку! - вскричала Бланш. - Я больше не хочу носить ее. - Она вынула булавку и швырнула шляпку в канаву.
- Ну, от этого она лучше не сделается, - сказала Милли, но тоже сняла свою шляпу, со вздохом облегчения.
Миссис Айзаксон колебалась. - Все-таки, они защищают от солнца.
- Алли же ходит без шляпы и ничего ей не делается.
- В самом деле.
Милли с наслаждением распустила свои густые темно-рыжие волосы и перебирала их пальцами.
- Так гораздо легче. А в шляпе у меня все время голова горела.
- Волосы-то какие чудные! - восхищалась миссис Айзаксон. - Жалко даже прятать их под шляпой. У меня есть в мешке гребенка. Позвольте мне расчесать ваши дивные волосы.
- Пожалуй, - согласилась Милли. - Только это так забавно - причесываться на большой дороге.
Бланш смотрела молча. Миссис Гослинг думала о своем - о Вистерия-Гров и о том, надо ли отдавать в прачечную кружевные занавески с окон гостиной, или можно будет вымыть их дома, когда они вернутся.
Неожиданное внимание трех младших женщин было привлечено какими-то необычными звуками голосов, смеха, пения, стука колес и топота копыт
Обе девушки вскочили на ноги. Миссис Айзаксон грузно поднялась, не совсем довольная. Миссис Гослинг так была поглощена своими мыслями, что ничего не заметила.
Бланш первая подбежала к воротам.
- Вот так штука! - вскрикнула она. - Нет, вы поглядите!…
- Господи! - взвизгнула Милли, напрасно силясь свернуть в узел на затылке свою непослушную гриву.
* * *
По аллее медленно ехало ландо, запряженное парой лошадей, изукрашенных словно на маевке. Вся сбруя была нелепо убрана розами, сиренью и лютиками, привязанными к ней бесформенными пучками. Лошадей вели под уздцы четыре женщины, шедшие впереди; недоуздки тоже были сплошь увиты цветами.
Вокруг ландо десять-двенадцать женщин и молодых девушек пели, смеялись, плясали, поминутно, поворачиваясь за одобрением к сидевшему в коляске, ради которого, очевидно, и было устроено все это представление. У некоторых женщин была обнажена не только шея, но и грудь; танцы их были неуклюжи и бесстыдны; они все время вскрикивали и взвизгивали, видимо, силясь обратить на себя внимание. Это были цивилизованные женщины, строившие из себя дикарок, вакханки, не ведавшие красоты бессознательности и самозабвения. Все их движения и позы были некрасивы, ибо в каждой была преднамеренность, умышленность и ни тени свободы и непринужденной грации.
В коляске сидели рядом мужчина и женщина. Мужчина был молод и красив - высокий, широкоплечий, смуглый, с могучими мышцами и большими глазами, прикрытыми тяжелыми веками. Но кожа у него была грубая, тело слишком грузно; кудрявые, напомаженные волосы уже редели на висках; полу раскрытый рот с распущенными, чувственными губами был неприятен. Одет он был в летнюю пару, из цветного холста с затейливым узором; его толстые красные пальцы были унизаны кольцами; на руках красовались тяжелые золотые браслеты, а в черные, масляные волосы была воткнута нежная, хрупкая роза.
Сидевшая с ним рядом женщина была типичная куртизанка, с низким лбом, с толстыми губами. В ее говорящих, знающих глазах светился и призыв, и отказ, и страх, и желание. Оденься она подстать своему типу, она, вероятно, была бы красива; но она была современная женщина и англичанка, и ее модный наряд в этой обстановке был нелеп. На фоне торжествующей природы султанша и ее возлюбленный были еще более нелепы, чем две растрепанных и усталых с дороги девушки, скромно отступивших в сторону, чтобы дать дорогу ландо.
Вакханки с явным недоброжелательством разглядывали Гослингов, но красавица в ландо как будто не замечала их, до тех пор, пока внимание владыки не было привлечено роскошью волос Милли снова распустившихся и волнами рассыпавшихся по ее спине.
Молодой мясник, привыкший к обожанию и лести, лениво покачивался на рессорных подушках, равнодушный ко всему окружающему; но эта пламенная грива при всей его пресыщенности, заинтересовала его. Он выпрямился и оглядел Милли опытным взором знатока, привыкшего определять качество скота.
- Стойте! - скомандовал он нимфам, ведшим под уздцы лошадей, и экипаж остановился.
Переконфуженная Милли попятилась назад и. спряталась за спину Бланш, которая, вздернув подбородок, смотрела мяснику прямо в глаза, со всем презрением, на какое она только была способна, но и она чувствовала, что слабеет, он какого-то неразумного страха. За спинами их гримасничала миссис Айзаксон.
