Тимур Пулатов - Черепаха Тарази
Старик был сегодня на редкость словоохотлив, и Бессаз решил, что ему, наверное, приятно оказать гостю такую услугу. Видно, решил схитрить и отвести подозрения, да еще активно помогать Бессазу, ибо и дальше уклоняться от дела было бы прямым вызовом городскому чиновнику, которого староста сам пригласил в деревню для расследования.
Бессаз вдруг засмущался от мысли, что староста может догадаться о том, что еще минуту назад он твердо намеревался арестовать его, и, чтобы отвлечься и не показать своей растерянности, Бессаз взял орла и стал осматривать его со всех сторон. Это был крупный хищник, темно-бурый, с черным клювом и когтями; перья его, покрытые соляной пудрой, поблескивали на солнце.
Староста, чуть приоткрыв рот, с удивлением следил за тем, как Бессаз вертел орла в руке, пытаясь найти след от удара.
«Уж не подвох ли какой? — снова сделался подозрительным Бессаз. Может, это другой орел, подставной?» Но когда с трудом разжал птице клюв и увидел на ее языке комочки, непроглоченной ворованной пищи, успокоился: видно, палка его просто оглушила орла, не оставив на теле кровавых следов.
Староста вдруг тоже заговорил об этом, желая поделиться своими сомнениями:
— Вы, должно быть, думаете, почему на теле орла нет следов от вашего удара? Мне это тоже кажется странным. И я думаю, что это все-таки не тот орел, которого вы сбили. Да! Да! За несколько дней до вашего приезда мне тоже удалось наконец сразить орла, подумал: слава богу, избавились. Но потом вижу, что уже другой стервятник кружится над холмом. Затем Фаррух убил еще одного, я другого, пока наконец мы не поняли, что их великое множество… как стая ворон… И все будут стоять и ждать своей очереди, ибо ед-, ва погибнет один, как его место тут же занимает другой орел… ни повадкой, ни окраской — ничем не отличающийся от предыдущих… Этот, видимо, отдал душу дьяволу, задохнувшись от ядовитых паров…
— А где же, простите… которого убил я? — Старик заметил, как побледнел Бессаз.
— Его, наверное, сразу же, подхватив на лету, унесли другие орлы… Они такие номера проделывают в воздухе, так ловки, что заглядишься с открытым ртом…
— А жители деревни? Не могли ли?..
— Нет, я следил.
Бессаз молча вернул птицу старику. И как ни сдерживал себя, чтобы не выдать растерянности и волнения, старик все же заметил, как дрожат его руки.
— Прошу вас в мой скромный дар аль-исхан [28], - широким жестом староста пригласил его в дом. — Вам надо отдохнуть… И забыть все эти неприятности. Все уладится…
И старик повел его в дом и, на секунду прислонившись к двери, вздохнул, как бы сочувствуя Бессазу, оказавшемуся в таком скверном положении. Загадки, одна запутаннее другой, а теперь еще эти орлы, стоящие на страже и сменяющие друг друга…
Садясь за стол, Бессаз почувствовал такую усталость, что еле поднял руку, чтобы сделать жест старику, приглашая и его садиться напротив.
Староста сел и уставился на Бессаза — весь внимание, — и Бессаз, уже почти ничего не соображая, вдруг признался:
— А ведь я шел сюда с намерением арестовать вас…
— Боже милостивый!
— Нет, нет, не пугайтесь, прошу вас… Это было необдуманно и глупо…
Скорее бы закончить это дело. Прошу вас, помогите мне, чтобы я мог уехать со спокойной совестью…
Староста молча разглаживал пояс на своем плаще.
— Уверяю вас, я с первой же минуты старался помочь, но вы подозревали меня…
— Сейчас не время вспоминать старое, — остановил его Бессаз, — Я доверяю вам. Более того, впредь буду делать все по вашему совету, человека опытного и мудрого…
Тарази сделал знак, чтобы черепаха замолчала, и повернулся к двери, где уже давно слышалось покашливание. Черепаха умолкла и, удивленная, тоже повернула морду.
— Абитаю не терпится показать вам одежду, — сказал Тарази, вставая. А мы пока тоже немного развеемся…
VI
— Итак, все на местах — и я могу продолжить свой печальный рассказ, сказала черепаха и театрально развела руками, как бы прося снисхождения за свою несколько затянувшуюся историю.
С каждым днем заметно оживлялась получерепаха-получеловек, и на морде ее все реже появлялись страдальческие гримассы… освобождаясь от того, что было тяжелого на ее сердце, и успокаиваясь, она заметно располнела заботами Абитая, правда, настолько, насколько применительно это слово к форме черепахи.
— В тот самый вечер, когда я обещал старосте во всем следовать его советам, в хорошем расположении духа я вышел погулять с Майрой по площади, недалеко от дома.
Староста, всегда хмурившийся и ворчавший, если заставал меня с дочерью, на сей раз как бы поощрял наше желание прогуляться — улыбался нам из окна и махал приветственно руками, резонно думая, что приятный вечер, проведенный с Майрой, еще больше скрепит наш со стариком союз…
Наши тестудологи уже знали по прежним рассказам Бессаза, что площадь эта, маленькая и темная, вымощенная булыжником, — место собраний и молений — намазгох, конечно же не очень вдохновляла Бессаза, желавшего поухаживать, пококетничать с Майрой, но ему не хотелось подниматься по тропинке и слышать голоса селян, которые уже порядком осточертели ему, ибо всегда готовы были соврать, оклеветать, — чем еще им заниматься в своих соляных мешках долгими вечерами при свете коптящего бараньего жира?
Бессаз хотел отдохнуть, желал забыться, не думать ни о прикованном, ни об орле, который наверняка уже заступил на место сраженного, чтобы с новыми силами продолжать атаки на печень несчастного. И как только Майра попыталась заговорить о пропавшем конюхе, Бессаз тут же остановил ее, взяв за холодную руку.
— Не надо, — взмолился он, — я хочу посвятить вечер только вам и не желаю слышать ни о прикованных и пропавших, ни о привязанных и сраженных…
— Что ж, — воскликнула она смеясь, — я рада. Просто я боялась ваших подозрений…
— Да какие подозрения?! — Бессаз сделал удивленно-наивный вид, но помрачнел, вспомнив о конюхе. Хотел спросить: «Вы и… простите, конюх…» — но не стал, подавил ревность. — Просто в первые дни рвение повело меня в другую сторону — и я запутался в несущественных деталях, хотя более опытный судья конечно же не стал бы ходить вокруг да около, а решительно, без всякого сомнения стал бы на верный путь, вместо того чтобы искать владельцев орлов и прочее, — довольно путано сказал Бессаз. — А какие тут могут быть владельцы орлов? Это целая воровская шайка птиц… И сейчас я уже тоже повернул на верную тропу… благодаря помощи вашего отца…
— Отца?! — вдруг встрепенулась и остановилась Майра. Но затем, испугавшись, что старик может увидеть ее из окна, вымученно засмеялась и пошла дальше.
Такое поведение ее конечно же не ускользнуло от взгляда Бессаза, но он решил ничего не замечать и ничему не придавать значения, что мешало бы его благодушному настроению.
— Да, вашего отца, — с легкой беззаботностью сказал Бессаз. — И я сожалею, что с первого дня не воспользовался советами столь многомудрого человека. Ведь мы оба стражи порядка, выполняем одно и то же дело. А вы, очаровательное существо, должны поддерживать в нас уверенность… и хорошее настроение, — вставил Бессаз, давая понять, что не желает больше пользоваться ее услугами и советами.
Этим он деликатно отстранял Майру от любой попытки хоть как-то повлиять на расследование. И если еще учесть и другой, не менее решительный шаг Бессаза — изгнание Фарруха, который также все запутывал, да и то, что перестал искать среди селян владельцев орлов, ломать голову над численностью хищников и начисто вычеркнул из дела пропавшего в ливень конюха, — будущая работа его намного облегчалась.
Домой они вернулись поздно, и Бессаз был удивлен тем, что старик еще не ложился спать. Он встретил их, держа свечу у дверей, и, заглядывая Бессазу в лицо, улыбался, желая, чтобы тот на сон грядущий запомнил его приветливым и услужливым.
Старик замечал, в каком прескверном настроении ложился Бессаз в постель после каждой прогулки с Майрой, ворочался, недовольный, вскакивал, чтобы с силой захлопнуть окно.
Да и у самого старика ночи были беспокойными. Позавчера, например, Бессазу послышалось сквозь сон, как он кричит на свою дочь и угрожает ей…
Сейчас же старик был без меры радушным, и Бессаз подумал: как мало нужно, чтобы расположить человека к себе, сделать другом, надо просто дать понять, что ты нуждаешься в его поддержке, и человек, существо сострадательное, сразу же откликается на зов.
«Как хорошо, что я не арестовал его, не написал жалобу своему начальству, — думал Бессаз, лежа в постели. — Это совсем испортило бы дело, и гнусный, тяжелый осадок остался бы на душе… Слава богу, я, кажется, не сказал о нем дурного ни Майре, ни Фарруху. Нет, нет, я не обидел старика ни словом, ни жестом…»
