Тимур Пулатов - Черепаха Тарази
Бессаз стал на краю обрыва и, привязав веревку к левой ноге, взял палку, решительно настроенный сразить орла при первом же его появлении.
Ждать пришлось недолго. Вскоре орел вновь устремился с вершины холма, и по взмаху его крыльев Бессаз определил на глаз скорость его полета. В ярости бросился и настиг его в тот миг, когда орел вытянул клюв, чтобы вонзить в тело прикованного.
Один ловкий удар, и орел, даже без хрипа, будто давно желал смерти, сложил крылья и упал вниз.
Стоя на краю обрыва, Бессаз наблюдал за тем, как труп птицы ударился о глыбу соли — перья надломились и разлетелись в разные стороны, и, непонятно отчего, то ли от невидимого воздушного сквозняка, то ли от каких-то малых энергий, высвободившихся из тела сраженного орла, прикованный затрепетал, позванивая цепями, и звон этот услышал даже Фаррух, ушедший уже далеко в глубь пустыни, — слуга вздрогнул и обернулся, но ничего не увидел, и почудилось ему, что это одно из видений, которые часто посещают странников в песках…
Довольный собой, Бессаз сел на край обрыва, чтобы еще раз внимательно рассмотреть прикованного, который продолжал позванивать цепями. И странно было слышать этот звон на его дрожащих ногах, словно теплая кровь от них расходилась по всему телу…
«Загадочно все это, — думал Бессаз, и страх, неожиданно охвативший его, заставил быстро подняться с места. — Похоже, я никогда ничего не разгадаю, а если и разгадаю, что мне от этого? Могут убить из-за угла ударом в спину, отравить — все настроены против меня… И если старосте нужно, чтобы я повел дело так, как он желает, что ж, я готов… Ведь в конце концов и он представляет власть. А ссориться и враждовать с людьми власти из-за какого-то соляного трупа — нехорошо… Тем более, на нас смотрит вся деревня — и посмеивается… Надо скорее кончать все — и уезжать…»
Вот так, еще вчера Бессаз был решительно настроен против старосты и желал знать тайну прикованного, чтобы наказать виноватых, сейчас же, на холме, сразив орла, он вдруг перестал верить в успех, запутался от загадок, которых с каждым часом все больше, и кажутся они теперь вовсе неразрешимыми.
Бессаз увидел, что тело прикованного и часть его спины и затылка ушли в соляную толщу скалы, — значит, труп действительно зарыт задолго до обвала, когда холм был рыхлым, а соль сыпучей, — давнее, очень давнее преступление… И ясно, что прикованный не имеет никакого отношения к конюху, который пропал в день обвала…
«Конюх… — прошептал Бессаз, чувствуя, как ревность сжимает его горло. — Неужели она… такая воздушная, утонченная… вся ароматическая… с красивыми ушами… И лошадь… навоз… бричка… топот копыт. И брань, поток брани из грязной пасти конюха… Нет!»
Он успокоился, не поверив в их связь, но удручало другое: теперь предстояло разрешить сразу два дела — о прикованном и пропавшем конюхе. Только надо угадать, какое из этих дел хочет закрыть староста, а в каком помочь ему.
Но не стоит осложнять, решил Бессаз, надо забыть пока о пропавшем (а если раскроется его, конюха, связь с Майрой, то и вообще поставить на его деле крест, тем более что никто о нем письменно не обращался, прося заняться пропавшим, — ни его родственники, ни староста) и все время уделить прикованному… хотя и не мог Бессаз отделаться от ощущения, что оба этих дела как-то связаны между собой.
Сомнения Бессаза были прерваны появлением старосты. Он неожиданно вырос из-за валуна на тропинке шагах в пятидесяти от того места, где Бессаз сразил орла.
«Вот и он… Самое время действовать решительно и беспощадно», подумал лихорадочно Бессаз — у него уже заранее был приготовлен рад вопросов, которыми он хотел прижать старосту к стене. Главными аргументами был убитый орел и Фаррух, делавший все, чтобы уклониться от своих обязанностей.
Ведь не мог же староста не знать о веревке и о том, что Фаррух лишь притворялся и вовсе не думал прогонять орла.
Староста, уличенный во лжи, сразу перестанет быть спесивым и надменным и постарается как-то искупить вину. А Бессаз постарается унизить его и пошлет назад, чтобы староста принес ему убитого орла.
Дорогу вниз староста, вне сомнения, знает хорошо, тогда как Бессазу все пути туда казались непроходимыми из-за камней и соляных глыб.
Итак, желая применить власть, — а сила власти, как учили Бессаза в мазхабе, лучше всего чувствуется, когда даешь понять противнику, что знаешь о его бесчестии, — Бессаз встал, чтобы обратиться к старосте, ибо был уверен, что тот уже поднялся к нему наверх.
Но каково же было его удивление, когда Бессаз не увидел нигде фигуры старосты — ни на площадке, где он стоял, ни на тропинке, ведущей наверх. Бессаз подождал еще немного, думая, что вот сейчас он появится из-за валуна…
Но прошло столько времени, что староста мог уже подняться к нему, переговорить и, опозоренный, снова спуститься в деревню.
Бессаз в нетерпении ходил по площадке взад-вперед, путаясь в веревке, которой сам себя привязал. И решил тут же спуститься вниз, чтобы арестовать старосту. Запертого в собственном доме, держать его до окончания расследования. Словом, избавиться от единственного из оставшихся людей, которые всячески мешали ему, — ведь Фаррух был изгнан в пустыню, а Майра, похоже, не проявляла никакого интереса к его делам, кроме одного только раза, когда желала узнать, не конюх ли это прикован.
А жители деревни и вовсе пассивны — никто из них не старался попадаться на глаза Бессазу, знал он только, что на верхний ярус холма они не взбираются, уходят утром на пастбища, с простивоположной стороны, и тайно поклоняются своим глиняным ансабам в пещере, танцуя в исступлении вокруг костров и бросая в огонь жертвенных овец…
Если староста докажет свою невиновность, рассудил Бессаз, он тут же его освободит, но чтобы старик не жаловался на произвол, можно припугнуть его, обвиняя в халатности, нежелании помогать правосудию.
И пока Бессаз в раздумье отвязывал на ноге веревку, вдруг пронзила его невероятная мысль: а что, если Фаррух, привязавшись к скале, отождествлял себя с прикованным, как бы ставя себя на его место, чтобы разделить с ним страдания?
Ведь есть же такие, в чем-то ущемленные люди, которые при виде чужого горя сами кажутся несчастными, чтобы почувствовать с истерзанным связь и даже насладиться своим мученичеством. Недаром же, ползая у ног Бессаза и умоляя не прогонять его в пустыню, Фаррух вдруг пожаловался на свою немощь, чтобы вызвать сочувствие, и пробормотал:
— Не надо, я умру там от жажды… У меня печень больна… смертельно…
Не был ли прикованный собутыльником, закадычным другом Фарруха, может, даже его ближайшим родственником? Не дай бог, все это осложнило бы дело, запутало, и Бессаз попытался туг же отбросить прочь эти догадки, ибо в противном случае надо заново допросить Фарруха, который уже наверняка шагал по пескам «Барса-кельмеса», зная, что назад пути нет…
Впрочем, догадки эти, казавшиеся поначалу нелепыми, потом подтвердились, правда с совершенно неожиданной стороны. Прикованный и Фар-рух, привязавший себя веревкой, и вправду оказались родственными душами, но не пострадавшими, а виновными.
Но не станем забегать вперед, читатель, теряя нить повествования, доверимся рассказу черепахи — ведь она знает больше и лучше нас…
…Не помнит уже Бессаз, о чем говорили ему вдогонку мушрики, по крышам которых он прыгал, — спешил, чтобы посадить старосту под домашний арест. Единственное, что его заинтересовало в их разговорах, — то, что староста, идущий к нему наверх, неожиданно свернул куда-то в сторону, но Бессаз и сам об этом догадался.
Но едва он прошел по крыше последнего дома и спустился на площадь, как староста сам предстал перед ним, выйдя из дома и неся труп орла за хвост.
Не сбавляя хода, Бессаз сделал ему навстречу еще несколько решительных шагов, желая объявить об аресте, но добродушно улыбающийся, чуть усталый староста умерил его пыл, и вместо повелительного жеста и грозных слов Бессаз невольно пробормотал приветствие, поглядывая на орла, который, уже засыхая, ронял одно за другим перья…
— Я так беспокоился за вас… Слава аллаху, что вы так быстро прошли по этой джанабе [27]… и никто вас не оскорбил, не ограбил, — сказал старик, приветливо кивая, и, помолчав, добавил: — Вам, наверное, показалось странным, отчего это я, направляясь издали к вам, неожиданно исчез? Вы — человек добрый и милосердный, наверное, подумали, что подо мной провалилась какая-нибудь крыша и я упал к ним в пучины, задыхаясь в джанабе от смрада и нечистот… Я даже был уверен, что вы броситесь спасать меня, старика… Но, к счастью… Просто еще издали я увидел, как вы ловко сразили орла, и, поднимаясь к вам, чтобы выразить восхищение, подумал: а не лучше ли мне спуститься обратно и найти труп орла? Я очень боялся, что мушрики, радуясь, унесут его раньше меня, чтобы выдернуть перья из хвоста и, украсив свои маски, плясать вокруг огня в исступлении… Вы бы лишились важной улики… Но подняться к вам вторично, уже с орлом, я не решился, ибо в моем возрасте проделать такой путь наверх… простите, нелегко.
