Калеб Карр - Убийцы прошлого
Следуя указаниям Малкольма, мы остерегались неба южной Калифорнии, не оттого, что там нас ждала опасность, но лишь в силу полной непредсказуемости ситуации. Повсюду подразделения Национальной гвардии (а в некоторых случаях и федеральные войска) тщетно пытались навести порядок среди сражений между бандами и отрядами ополченцев, каждый из которых был свято уверен, что именно их городок или округ имеет самое законное право претендовать на когда-то общую воду. Сражения эти велись то палками и ножами, то с помощью танков и переносных ракетных комплексов, захваченных в стычках с федеральными или местными войсками. И хоть было крайне сомнительно, что наш корабль поразит один из этих снарядов (особенно сейчас, когда мы могли путешествовать под прикрытием голографического щита), лучше было последовать голосу разума и приблизиться с моря. Поэтому мы на полчаса или около того взмыли в стратосферу и дождались темноты, прежде чем спуститься до крейсерской высоты полета над Тихим океаном неподалеку от острова Каталина.
Во время этого спуска мы получили серию снимков со спутника, из которых узнали, что, хотя на улицах Лос-Анджелеса все еще много сил калифорнийской Национальной Гвардии, в самом городе к югу от гор Санта-Моники царит относительное спокойствие. Севернее этой линии, однако, наша разведка с воздуха обнаружила скопление "горячих зон", показывающее, что жители долины Сан-Фернандо (которые первыми испытали на себе нехватку воды) бунтуют и выступают против властей с присущей им безумной решимостью. К счастью, наш путь лежал в фешенебельную западную часть Лос-Анджелеса, начисто лишенный стиля и вкуса город в городе — Беверли-Хиллз, где находился столь же ужасающе безвкусный дом Джона Прайса.
Голографический проектор помог нам замаскировать корабль под окружающую среду. Так проникли мы в этот маленький богатый городок. Разведгруппа в составе полковника, Ларисы, Тарбелла и меня самого направилась в общественный парк. Оттуда мы прошли по обсаженным пальмами улицам и довольно легко проникли в дом Прайса, который, как участник расследования убийства, все еще оставался в распоряжении полиции. Несколько часов поиска принесли нам всего одну зацепку, которая казалась по меньшей мере обнадеживающей. Тарбелл, копаясь в безобидных на вид документах, сумел найти записку от некоего Ари Мачена, известного кинопродюсера израильского происхождения. По сообщению полковника Слейтона, у Мачена были связи в различных департаментах правительства Израиля и, в частности, в Моссаде. Мы забрали с собой записку с дразнящими упоминаниями о "русском деле" и покинули здание, весьма старательно избегая столкновений с вооруженными до зубов полицейскими, что патрулировали район с псами, натренированными на вынюхивание запасов воды. Расхищение и незаконное хранение воды процветали везде, даже в Беверли-Хиллз.
Вернувшись на борт корабля, мы ретировались на безопасную высоту, чтобы сложить воедино обрывки сведений и составить близкий к истине сценарий тех нескольких дней, что Джон Прайс провел в Лос-Анджелесе, прежде чем улететь в Нью-Йорк навстречу своей гибели. Задача стала куда легче, когда Тарбелл восстановил архив электронной почты нашего героя и обнаружил переписку между гением спецэффектов и Ари Маченом. Письма эти были составлены в очень осмотрительных выражениях. Любой, кто не видел фотографий Сталина, счел бы эти послания рутинной перепиской продюсера с одной из важных шишек киноотрасли. Но нам были известны и сталинские материалы, и связи Мачена в Израиле, поэтому не составило труда определить, что Прайс показал снимки Мачену, не уточнив притом, что это подделка. Потрясенный Мачен связался со своими друзьями из Моссада, руководившими студией, где Мачен на тот момент вел дела. С учетом того, как сильно за последние тридцать лет выросло влияние индустрии развлечений на американскую политику, правительство Израиля — как и некоторых других стран, по словам Слейтона, — сочло нужным иметь своих людей в коридорах власти Голливуда.
Прайсом повелевала жадность: за экземпляр фотографий Мачен пообещал ему целое состояние, — поставив, однако, условие, что Прайс не оставит себе копий. Попытка обмана, было сказано Прайсу, чревата визитом в его дом неких гостей, которые будут просто счастливы его прикончить.
Из тона переговоров становилось ясно, что Мачену нравилась роль учтивого и крутого сионистского агента. Слейтон разделял это мнение. Дело в том, что их с Маченом пути пересеклись несколькими годами ранее на одной из вашингтонских вечеринок с коктейлями. В тот вечер Мачен похвалялся тем, что некогда был агентом Моссада, что на его счету убийства нескольких палестинских лидеров и что из лаборатории в Лос-Аламосе, Нью-Мехико не без его помощи пропали несколько компьютерных дисков с жизненно важными для Америки ядерными секретами. По-видимому, Мачена в последнее время все больше бесила трещина в американо-израильских отношениях из-за поддержки Израилем турецких курдов (еще один опасный конфликт, вызванный дефицитом воды). Он использовал свое высокое положение в одной из ключевых отраслей Америки для содействия делу Израиля, а также для выполнения поручений израильского правительства, — поручений, носивших разведывательный характер.
Соблазнившись деньгами, Прайс согласился с более чем зловещими условиями Мачена по сталинским снимкам, но вскоре из-за своей неуемной алчности поплатился жизнью в споре с Ионой и Ларисой по делу Форрестер, принявшем опасный оборот. (По иронии судьбы, если бы он обуздал свой темперамент и выполнил угрозу, разоблачив подделку, и если бы правительство США поверило ему, то это еще верней послужило бы высшей цели Малкольма.) Вплоть до этого момента воссозданная нами картина событий была совершенно ясна, но у нас пока не было ответа на вопрос о том, где порвалась цепочка разоблачений, начатая Прайсом и Маченом. Знал ли Мачен лично того агента, который сейчас в бегах и прячется от Моссада? Или фотографии Сталина доставил в Израиль другой посредник, участвовавший в комбинации? Увы, на эти вопросы мог дать ответ лишь сам Мачен, поэтому я приготовился сопровождать полковника Слейтона и Ларису в Бель-Эйр, обращенный в крепость. Там, за электронными барьерами высшей степени защиты, с прошлого десятилетия укрывались самые богатые граждане Лос-Анджелеса, чтобы под охраной частных войск наслаждаться своим успехом (и целыми морями доставляемой самолетом воды).
Мне могут задать уместный вопрос: как я мог выказывать или испытывать так мало беспокойства насчет попытки, которая в случае удачи привела бы к убийству человека? Как врач, я приносил клятву не причинять вред, и, когда мы готовились нанести визит Ари Мачену на его роскошной вилле в Бель-Эйр, я сказал себе, что в любом случае не стану палачом израильского агента, даже если мы узнаем его имя и местонахождение. Но я не отрицаю, что ушел от ответа на вопрос, следует его убивать или нет. И нет мне оправдания. Тренированный человек, коего признали опасным рыцари плаща и кинжала, — это реальная угроза. Со времени, когда я ступил на борт корабля Малкольма, я неоднократно убеждался, что та якобы игра, в которую он вместе со своей командой вовлек весь мир, пахнет смертью, а это значит, что новые экономические, политические и социальные иерархии не уступают в жестокости своим историческим предшественникам.
Перед тем как мы покинули корабль, я принял поцелуй и страстное объятие Ларисы с той же готовностью, с какой я смирился с ее прошлым и с ее профессией наемного убийцы, и без единого вопроса или сомнения страстно ответил на них, готовый сделать все, что от меня потребуют. Возможно, я мог сделать иной выбор; возможно, я был должен сделать его; но держу пари, что те, кто так полагают, никогда не сталкивались с суровой реальностью союза могущественных врагов, настаивающих на том, что этот человек должен быть в тюрьме либо ликвидирован.
Вот и я никогда не сталкивался.
Глава 29
В Америке информационного века есть множество роскошных домов, где прежде обитали люди, вдохнувшие в них жизнь. Теперь эти дома в руках богатых международных проходимцев, которые не столько живут в этом мире, сколько порхают по нему, по пути хватая власть и все удовольствия, до которых дотянется их рука. Ари Мачен был именно таким человеком, а его вилла в Бель-Эйр была именно таким местом. Укрыв свой корабль от посторонних взоров, мы приблизились к ней. Стояла туманная ночь. Построенный в середине двадцатого века с редчайшим для Лос-Анджелеса вкусом, дом, казалось, просто умолял поселиться в нем и сделать его своим жилищем человека, которой посадит растения, расставит мебель и проявит индивидуальность, не нанимая «асексуальных», по выражению Леона Тарбелла, дизайнеров и декораторов. На каждой комнатке этого дома лежала печать грусти, но эта аура лишь соответствовала целям, с которыми мы сюда явились.
