Джон Уиндем - Кукушата Мидвича
В Киль Мейне все еще разбирались с констеблем. — Ваши слова только подтверждают факт, что жители направились на Ферму, чтобы поджечь ее, — протестовал он.
— Да, это так, — согласился Зеллаби.
— Но вы также утверждаете, и полковник с вами соглашается, что виновники побоища — Дети с Фермы, что именно они спровоцировали драку.
— Все так и было, — кивнул Бернард. — Ну и что мы можем сделать?
— То есть как? Вы хотите сказать, что нет свидетелей? Это уже наша, полиции, работа.
— Нет. Я не имею в виду отсутствие свидетелей. Дело в том, что вы не сможете привлечь их к ответственности.
— Послушайте, — сказал констебль с явным нетерпением, — четверо человек убиты, повторяю — убиты, тринадцать в больнице, еще черт знает сколько людей получили повреждения. Не так-то просто сказать на это «какая жалость» и прекратить дело. Нам предстоит решить, на ком лежит ответственность и вынести свой вердикт. Вы-то должны это понимать.
— Это не совсем обычные дети…
— Знаю, знаю. Старик Бодер рассказывал мне, когда я только занял свой пост. Не все шарики-ролики на месте, спецшкола и тому подобное.
Бернард вздохнул:
— Сэр, они не ненормальные. И спецшкола была открыта потому, что они иные. Морально — они ответственны за события прошлого вечера, что, однако, совсем не означает, что они отвечают перед законом. Вы просто не в состоянии вынести им обвинение.
— Кто-то должен быть обвинен, пусть даже тот, кто за них несет ответственность. Вы заявляете, что девятилетние дети могут как-то вызвать побоище, в котором умирают люди, и выйти сухими из воды?! Так не бывает!
— Я уже не раз повторял, что Дети — иные. Их физический возраст не имеет значения, разве только, если принимать во внимание, что они все-таки дети и их поступки более жестоки, нежели намерения. Закон не может их тронуть и мое ведомство, ко всему прочему, против огласки.
— Так, уже становится смешно, — сказал констебль. — Слышал я об этих школах. Детям нельзя расстраиваться, расчетверяться. Самовыражение, самообразование, самочетвертование… Чушь собачья! Они расстраиваются не больше нас с вами. И если какое-то там ведомство думает, что раз правительство обращает особое внимание на данную школу и к ее питомцам якобы совершенно другое отношение, то такому ведомству вскоре придётся изменить свое мнение на сей счет.
Зеллаби и Бернард обменялись многозначительными взглядами. Бернард предпринял еще одну попытку все объяснить:
— Эти Дети, сэр Джон, обладают огромной силой внушения. А поскольку в законе ничего не говорится о такой форме насилия, то невозможно доказать в суде ее существование. И, значит, преступление, каким его принято считать в глазах общественности, или никогда не имело места, либо должно быть соотнесено к ответственности других людей. Итак — суд просто не найдет ничего общего между Детьми и совершенным преступлением.
— Если исключить факт, что они его совершили.
— А по мнению суда, они вообще ничего не сделали противозаконного. Собирайте ваши доказательства, формулируйте обвинение — вы ничего не добьетесь. Дети немного на вас повоздействуют и вы не сможете их арестовать, даже просто задержать, сколько бы не пытались.
— Оставим выяснение вины для присяжных. Нам же нужно только одно — доказательства, — сказал констебль.
Зеллаби отвлеченно разглядывал шторы. Бернард, казалось, занимался медленным счетом от нуля до десяти и в обратном порядке. Я вдруг поймал себя на странном покашливании.
— Школьный наставник на Ферме, как его… а — Торренс, — продолжал констебль, директор. Значит, ответственность за этих детей несет он. Я видел его прошлой ночью. И он поразил меня своими уклончивыми ответами.
— Доктор Торренс больше психолог, чем наставник, — пояснил Бернард. — И сейчас он в замешательстве в поисках линии поведения.
— Психолог, — повторил сэр Джон подозрительно. — Вы кажется упоминали, что здесь нет помешанных детей.
— Здесь нет сумасшедших детей, — терпеливо сказал Бернард.
— Тогда непонятно, в чем же, собственно, сомневается мистер Торренс? В истине? Ведь любой лояльный гражданин в ходе расследования должен говорить полиции правду, одну только правду и ничего, Кроме правды. Если же вы нарушаете этот принцип, вас ждут большие неприятности.
— Не так все просто, — возразил Бернард. — Если вы еще раз сходите поговорить к мистеру Торренсу, но уже сo мной, он более охотно ответит на ваши вопросы и лучше обрисует ситуацию.
С этими словами Бернард поднялся на ноги. Остальные тоже встали. Бернард и констебль вышли.
Зеллаби откинулся в кресле, глубоко вздохнул и рассеянно потянулся за сигаретой.
— Я не знаком с доктором Торренсом, но очень ему сочувствую, — сказал я.
— В вашем сочувствии нет необходимости, — ответил Зеллаби. — Осторожность полковника Уэсткота пассивна, а Торренса агрессивна. Но сейчас меня больше волнует отношение нашего полковника. Я надеюсь, они найдут общий язык с сэром Джоном и тогда он поведает нам нечто новое. Вообще-то, я полагал, что именно такой ситуации полковник и старался избежать с самого начала. Тогда почему он выглядит ничуть не озабоченным?
Тут появилась Анджела. Зеллаби посмотрел на нее туманным взором и не сразу заметил ее выражение лица.
— Что случилось, дорогая? — спросил он и добавил, вспомнив: — Ведь ты, кажется, собиралась в Трейнский госпиталь, не так ли?
— А я и поехала. И тут же вернулась. Похоже, нам не дозволено покидать Мидвич. Зеллаби выпрямился.
— Ерунда. Этот осел не имеет права держать под арестом всю деревню.
— Это не сэр Джон. Это Дети. Они пикетируют все дороги, никому не давая покинуть городок.
— Вот как? — воскликнул Зеллаби. — Ужасно интересно.
— К черту! — рассердилась миссис Зеллаби. — Это совсем неприятно. И совершенно неясно, что за этим воспоследует.
Зеллаби попросил подробностей. Анджела рассказала и закончила так:
— Запрёт наложен только на местных жителей. Остальные свободно въезжают и выезжают.
— Силы они не применяли?
— Разумеется нет. Принуждают тебя остановиться и все. Кто-то обратился в полицию, те попытались вмешаться, но… Можешь сам угадать, что из их вмешательства вышло. Дети не стали их как-то останавливать и -полицейские просто не поняли, из-за чего поднялся сыр-бор. А те, кто только слышал, что Мидвич наполовину помешался, в этом совершенно уверились.
— Но у Детей должна быть какая-то причина для столь радикальных действий, — задумчиво произнес Зеллаби.
Анджела обиженно на него глянула:
— Возможно, это и имеет значение для социологии, но я хочу знать, что будет дальше.
— Дорогая, — мягко сказал Зеллаби, — мы уважаем твои чувства. Однако согласись — по опыту мы знаем, что не можем препятствовать им воздействовать на нас. И, естественно, не можем даже догадываться, что у них на уме.
— Но, Гордон, в Трейне наши родственники, друзья и знакомые. Многие тяжело ранены и мы хотим их навестить.
— Дорогая моя. Я не вижу иного пути, кроме как — разыскать одного из них и как-то им растолковать. Я думаю, они способны нас понять. Однако, все зависит от причину, по которой они препятствуют выезду из Мидвича. Ты с этим согласна?
Анджела нахмурилась и помотала головой. Она уже открыла рот, но передумала и вышла. Дверь закрылась.
— Высокомерие мужчин питает зависть. А вот женское… Мы думаем, как динозавры, и подсчитываем дни до нашего конца. Но только не женщина. Для нее вечность сродни вере. Великие войны и катаклизмы сотрясают мир, империи разваливаются в смертельных страданиях. Но она, женщина — вечна. Она — первородное, главное и потому вечное. Она не верит в динозавров и вряд ли верит в существование мира до нее. Мужчины будут забавляться своими игрушками, а женщина останется навеки в великой тайной связи с древом жизни.
Он замолчал и тишину нарушил я:
— А как в отношении сегодняшнего дня?
С лица Зеллаби слетел налет поэтичности, он посерьезнел.
— Если вы боитесь, что миссис Зеллаби не понимает чего-то, ясного для нас, то мне за вас страшно. Для человечества существуют две альтернативы — либо вымирание, либо уничтожение конкурирующих видов жизни. Мы столкнулись с видом, превосходящим нас умом и силой воли. И что мы можем им противопоставить?
— Ваши слова звучат, как акт о капитуляции. Уж не слишком ли вы категоричны в анализе событий, происходящих в маленькой английской деревеньке?
— Моя жена высказалась почти точь-в-точь. Я тщетно пытался ее убедить, что отнюдь неважно, где происходит. Важно, что все-таки происходит.
— Я больше беспокоюсь не о месте действия, а о вашей уверенности в своей правоте, — сказал я. — Ведь вы считаете, что Дети могут творить, что им заблагорассудится, и ничто не сможет их остановить.
![Джон Уиндэм - День триффидов [День триффидов. Куколки. кукушки Мидвича. Кракен пробуждается]](/uploads/posts/books/59307/59307.jpg)
