Глеб Васильев - Три Толстушки: Книга Нехилых Перемен
– Шли бы вы ахтунгом и не делали бы вид, будто вам ваще не пофиг, – сказал Сучок.
Канатов прижал кулак к его подбородку и, не мигая, смотрел в глаза подростка.
– Доктор Гаспарян хочет какие-то бутерброды сготовить. Походу, с тобой. Но копал я шпрот тебе мать твою что-то объяснять. Всасываешь?
– Твой докторишка ваще поехавший. Он тут гнал, что я типа киборг-убийца, и что меня должно остаться только одно, или там я не знаю. Меня тупо такие приколы не улыбают.
– Даже если он поехал, то он все равно гребаный мой, – заявил Канатов. – Мне ваще мать мою похер, что ты там услышал. Если Сержик сказал, что ему нужно во Дворец вместе с тобой, то мать мою так и будет. Вопросы?
– Ваще отстой, – еще больше ссутулился Сучок. – Ты типа, если чо, меня тупо грохнешь, да?
Подросток не казался испуганным. В его глазах, глядящих на Канатова, читалось полное отсутствие мыслей и переживаний.
– Именно мать твою! – Канатов, хоть и тащил доктора, сумел отвесить Сучку подзатыльник.
– Как так логарифм экспоненты по натуральному основанию два минус?! – внезапно встрепенулся доктор, придя в сознание. – То есть… Неужели это живой э… подросток? Сучок, вы говорите?.. Да! Да! Да он же мне в сэндвич харкнул! Канатов! Раздави этого тараканишку!
Тут доктор, перевесившись через покатое плечо Канатова, хлопнул правым кулаком о левую ладонь, словно на ней сидел таракан. Артист развернулся к Сучку и собрался сделать то, чего требовал Серж.
– Ха-ха-ха! Не смей! – внезапно грозно расхохотался Гаспарян, пнув Канатова под ребра. – Ну да, конечно. Оттого мне и казалось таким знакомым личико андроида наследницы Софьи. Это просто верх мистификации, комбинаторики и теории невероятности, но Сучок проявляет удивительное сходство, или, как говорят в науке, геномодифицированый феномен. Вероятно, в его роду уже были андроиды!
Все более-менее разъяснилось к общему неудовольствию. Только доктор, которого артист Канатов весьма грубо поставил на ноги, продолжал радоваться.
Но вскоре и доктор Гаспарян, к всеобщей радости, опечалился.
– Да, все это прекрасно. Я отдам Трем Толстушкам и их ненаглядной Софье настоящего подростка, который ничем не отличается от ее любимого адроида. Но! Этот Сучок… Он ведь при первой же возможности наплюет в свежесделанный сэндвич, и тогда – пиши пропало! Ведь настоящий адндроид так не делал, я полагаю. Нам конец!
– Хрен те мать твою поперек гребанного рыла, – сказал артист Канатов, сжимая горло Сучка. – Не веришь? А спроси-ка у него, знает ли он мать его как харкаться.
– Ка-а-ак?
– Так. Харкаться знаешь как?
– Кажется, – тихо просипел Сучок.
– Неее, – Канатов усилил давление на цыплячье горло подростка.
– Хррр, – прохрипел подросток, синея на глазах.
Доктор ничего не понял, кроме того, что в кровь молодого человека поступает слишком мало кислорода.
– Слушай сюда, слизень, – говорил артист Сучку. – Представь, что ты перед толпой мать ее зрителей. Ты стоишь за кулисами перед сценой, на которой дерьма навалено по колено. Я говорю: «Гоу!» – и ты выходишь на сцену, хоть даже на сломанных ногах, и весело пляшешь во всем этом дерьме. Сечешь? Гоу – и ты, сучий ублюдок, делаешь все, что тебе сказано. Понял ты мать твою, или башку тебе открутить?
– Нет, хррр… Ты говоришь мне «гоу» – и я вери-вери гоу-гоу хррр… – сипел Сучок.
– Ну вот твою мать, – сказал Канатов, – теперь я тебе тоже как бы намекаю: «Гоу!» Ты больше не будешь харкать. Ты будешь андроидом мать ее… Как там мать ее?
– Софьи! – подсказал Гаспарян.
– Во-во, мать ее Софьи. Всосал?
– Я буду андроидом… Полный отстой.
– Он будет андроидом? – спросил доктор Гаспарян. – Что это значит? Мне понадобится слишком много времени, чтобы вживить эндоскелет…
Надеюсь, читатель, что вы поняли! Вам, надеюсь, не приходилось общаться со столь непонятливыми персонажами, которым все приходится повторять трижды, и то – в лучшем случае. О, что вы говорите! Приходилось?! И вы также волновались и удивлялись, как доктор Гаспарян? Если да, то было бы нелишним провериться у соответствующих медицинских специалистов. Поэтому вы лучше никому больше не говорите о своих волнениях и переживаниях. Договорились? Вот и чудненько!
Пока мы тут с вами весьма мило беседовали (а точнее, я с вами), артист Канатов кинул под язык несколько разноцветных таблеток и раскурил крепкую самокрутку. Глядя на потирающего шею подростка кроваво-красными глазами, он говорил:
– Ты, Сучок, дерьма кусок, а не артист. Я – единственный мать мою артист в этой гребаной Вселенной. Слушай меня, обмудок, и, может быть, тебе удастся уловить парочку важных моментов из моего охренительного артистического мать его опыта. Так и быть, я припорошу сморщенную горошинку твоего тараканьего мозга волшебной пыльцой своего бесценного гребаного таланта. Я сделаю из тебя, никчемный сучонок, идеального мать его ублюдка.
Сучок стоял, зеленея от скуки. Даже обидные слова его не задевали – подросток попросту не утруждался их осмысливать.
– Значит так, глиста носатая, ты будешь разыгрывать роль бутерброда наследницы Софьи.
– То андроид, теперь бутерброд. Ваще отстой, – Сучок сплюнул на землю.
– Жопе слова не давали, – продолжал Канатов. – Ты должен не только выглядеть, как бутерброд мать его. Это само собой. Но даже если ты будешь выглядеть и вести себя, как гребаный бутерброд, этого охеренно мало. Ты, вша ушастая, должен думать, как бутерброд. Думать! Улавливаешь посыл, сперматозоид распухший?
– Ага, типа того, – угрюмо подтвердил Сучок.
– Если ты будешь выглядеть, поступать и думать, как бутерброд, то все будет ваще в ажуре. Об этом тебе никто кроме меня не скажет, но именно так делают настоящие артисты с большой гребаной буквы А. Понял? Три главных правила. Не два, не четыре, и не стопицот, а три мать их.
– И еще не плевать в сэндвичи! Это отвратительно и ужасно подло, – сказал доктор Гаспарян.
– Во-во, – кивнул артист Канатов. – Выглядеть, думать, поступать и не плевать. Три правила. Усвоил, клоп-вонючка? Ах, да, вот еще. Во Дворце сейчас один фраерок прописался. Дружок мой – наркоторговец Сеткин. Разыщи этого ушлепка и дай ему ногой по яйцам. А лучше даже сразу двумя ногами. И скажи ему – «это те, падла, от артиста Канатова привет». Врубаешься?
– По яйцам?
– Да. Они такие, ну… яйцевидные мать их. Прямо между гребаных ног растут.
– Растут?
– Да. Ну, то есть… Наверное, уже выросли и больше не растут. Хотя, хрен его знает, этого Сеткина. Вдруг у него там отек или опухоль какая-нибудь. Так что, может быть и растут.
Тут Канатов рассказал о том, как у него был рак левого яичка. То выросло до размеров грейпфрута и его пришлось ампутировать.
– Подозреваю, что это все из-за одной шлюшки, к которой я частенько заглядывал. Она рыжая мать ее была. Точно ведьма. Если не хочешь подхватить рак яичек, лучше не трахайся с рыжими ведьмами, пацан, – закончил свой печальный и поучительный рассказ Канатов.
– Типа ладно, мне ваще фиолетово.
Солнце окончательно встало, проснулись члены банды дядюшки Обрезка. Из трейлера послышались голоса.
– Не будем терять времени! Путь предстоит далекий, а я и так уже почти на сутки опоздал, – забеспокоился доктор Гаспарян, к которому вернулась способность мыслить более-менее ясно.
– Гоу-гоу, – подхватил Канатов. – Вы шуруйте во Дворец, а мне нужно к себе на хату заскочить. Ваще это секрет, но я готовлю одно представленьеце. Так, пустячок, ничего особенного. Просто величайшее мать его гребаное шоу всех времен и народов. Но об этом ни гу-гу, иначе язык заставлю жопой сожрать. Я ясно фрмы… фрма… фрмулирую?
– Ага, типа того, – с безразлично-хмурым видом кивнул Сучок.
Прощанье продолжалось минуту. Артист Канатов крепко поцеловал Сержа и несильно пнул Сучка под зад. Затем взвалил свою тушу на стоявший возле трейлера мотоцикл, привычным движением вырвал гнездо зажигания и чиркнул проводками. Двигатель затарахтел, и мотоцикл, виляя и подскакивая, увез артиста из этой главы.
– Э! Мой байк! – из окошка трейлера высунулась голова дядюшки Обрезка. – Поймаю – до костного мозга обрежу!
– Скорей, скорей! Такси! Пять счетчиков! – закричал доктор.
