Хольм Ван Зайчик - Дело о полку Игореве
Случайность? Совпадение?
Даже если так – хотя уж слишком нелепым и необъяснимым получалось такое совпадение, – зачем Ртищев жег несчастную книгу? Непосредственно перед тем, как выброситься из окна? Да столь тщательно, что даже обложка сгорела и, если бы не показания Галицкого, установить, что за книга погибла в пламени камина, так никогда бы и не удалось?
Это странно…
Так или иначе, первоочередные задачи на завтра, а может, даже и на остаток сегодняшнего вечера, ясны.
Нужно постараться выяснить, во-первых, приложил ли как-то руку к появлению налоговой челобитной сам Джимба? Если нет – это ничего не значит, конечно: прер Джимба вполне мог ни сном ни духом не быть замешанным в появлении этого документа и его внесении на рассмотрение Гласного Собора – но, так или иначе, в принятии и утверждении такой челобитной Джимба, несомненно, заинтересован.
И если да – это будет свидетельствовать о многом.
Нужно подробно разобрать историю развития отношений «Керулена» с заокеанскими соперниками. Скажем, вот как: не нарушит ли принятие челобитной и вызванное им резкое увеличение доходов «Керулена» то хрупкое равновесие, которое существует между Ордусским объединением и, например, североамериканцами?
В пользу «Керулена», разумеется…
Ведь приток денег – это расширение исследовательских планов, это увеличение продукции, это удешевление производства, это… весьма многое.
Нужно пройтись по файлам самых горячих сторонников принятия челобитной. В том числе Ртищева и ад-Дина. И вот под каким углом зрения: когда они стали этими самыми сторонниками? Как? Что в это время происходило в их жизни? Не возникало ли у них каких-то явно новых знакомств, например? Причем, например, с одними и теми же людьми?
Да, работы воз, тут нам с Багом целая следственная бригада понадобится, подумал Богдан, со сладостным покряхтыванием слегка меняя позу.
И еще одно…
Ну при чем тут, скажите на милость, безумие? Внезапное и необъяснимое безумие, доводящее, судя по гибели христианина Ртищева, даже до самоубийства? До смертного греха?
Ведь и ад-Дин того же возжелал, только не успел или духу не хватило ринуться, как Ртищев, – сразу вниз головой.
Хотя тот тоже не сразу. Лишь после сожжения «Слова»… Опять «Слово»… При чем тут, судя по обрывочным репликам ад-Дина, непреоборимое желание покинуть сей мир и воспарить? «Я здесь больше не могу находиться, здесь больно, я разорвусь пополам, я хочу улететь, отпустите, я улечу… » – вот что процитировал сегодня Сыма. При чем тут это все? Вопрос… Богдан распаривал мышцы и мысли в течение получаса.
Потом он, розовый, благостный, с наскоро приглаженными влажными волосами, сидел за столом и снедал приготовленный супругою ужин, вполуха, но с несказанным удовольствием слушая ее веселый, бойкий щебет. Вот и Жанна работать начала, думал он. Какие-то бумажки по своей теме откопала нынче… Хорошо…
И тут ему пришло в голову, что, наверное, вот так же или почти так же умный и, как говорят, славный боярин Ртищев ужинал вместе с супругой, а потом пошел часок-другой поработать – может, даже чмокнув жену в щеку. И никто из двоих не ведал, что это все у них – в последний раз. Дом, лучшее место в мире; покой, уют, нежность, полная защищенность. Выше и вообразить нельзя. Любимая и нужная, важная работа, привычное кресло, преданная супруга рядом, со всей своей заботой, со всем стремлением помочь и согреть.
Вдруг случилось нечто – и… только стекла в окне зазвенели.
Богдан едва не поперхнулся.
Когда отпили чаю, Жанна поглядела на Богдана серьезнее.
– Ты сейчас работать будешь? – спросила она.
– Собирался… А что?
– Я еще немножко хотела с тобой поговорить.
– Я никуда не спешу.
Она кивнула. Но ничего не сказала. Видимо, не знала, как начать.
– Что случилось? – мягко подбодрил Богдан.
– Нет, ничего. Ты не тревожься. Я просто хочу тебе рассказать… Первое время я не придавала значения, потом… потом, у Ябан-аги, не хотела тебя перебивать при всех… а вот теперь все-таки – расскажу.
– Я слушаю, родная, – ответил Богдан серьезно. Волнение супруги передалось ему.
– Помнишь, ты рассказывал про «Противу-Слово»?
– Да, – осторожно ответил Богдан, а внутри у него все буквально перевернулось: опять «Слово»!
– Ты тогда еще обмолвился, что о славянофильских кружках в Ордуси давным-давно не слыхивали. И сразу заметил, что я что-то хотела сказать…
– Помню.
– Я не решилась. Перечить мужу или даже просто уточнять его слова при посторонних… пусть даже близких друзьях… как-то несообразно.
Богдану словно теплого кунжутного масла налили в душу. Он с трудом сдержал улыбку.
– Ну… – без особой охоты начал было инстинктивно возражать он, но Жанна не обратила на его попытку ни малейшего внимания. – Я еще тогда подумала: какой ты чуткий, как ты чувствуешь меня, коли заметил… И все-таки отложила разговор. Со мной нелепая история приключилась седмицы три назад. Ерунда, конечно… И все же. Ты помнишь, я тогда была сама не своя. Буквально раздвоение личности какое-то напало: и к тебе хочу смертельно, и от тебя хочу отчаянно.
– Помню, родная… По-моему, это, слава Богу, прошло.
– Прошло. Конечно, прошло – хотя если бы не асланiвськая жуть, кто знает… Ладно, я не о том. В те дни я много бродила по улицам, как-то всё мысли хотела собрать. По два, по три часа… И, знаешь, в мрачности такой, в решимости, почти в злости… Наверное, со стороны было заметно, что меня проблемы душат. Я думаю – это было заметно: что я на распутье.
«Неужели она мне изменила с каким-нибудь случайным прохожим?» – с сочувствием и тихой печалью подумал Богдан, но ничего не сказал.
– … И, понимаешь, в какой-то миг мне показалось, что за мной… за мной идут. Даже не очень скрываясь, правда. Почти средних, наверное, лет, но моложавый… Симпатичный. Внимательный. Ты понимаешь, я не знаю, сколько времени он меня преследовал, покуда я не обратила на него внимание, но даже после этого, совершенно не скрываясь и видя, что я оглядываюсь, он шел за мной еще минут десять. Но не просто преследовал, выслеживал… не знаю, как сказать. У меня такое чувство возникло, что он ко мне приглядывался. Оценивал.
– Отчего же ты мне сразу не рассказала? – негромко спросил Богдан.
– Мы тогда были не в тех отношениях, чтобы… раскрывать душу, – еще тише произнесла Жанна, опустив глаза.
Богдан проглотил внезапно вспухший ком в горле и попросил:
– Продолжай. Он тебе понравился?
– Нет. – До нее вдруг дошло, что ожидает услышать муж. Она перепугалась не на шутку. – Богдан, нет! Господи, да что ты… Я не о том! Да, средних лет, да, симпатичный, но… Тщательно зазубренная добрая улыбка и мускулатура. Мечта девы, которой очень худо и очень надо хоть к кому-нибудь приткнуться. Я таких терпеть не могу. Что ты, милый… Ты слушай лучше. Он шел за мной долго. А потом догнал.
– Так, – сказал Богдан.
Жанна на несколько мгновений опять умолкла. Богдан терпеливо ждал. Она вздохнула.
– Я забежала в какую-то лавку. Он за мной и как-то так ловко оказался рядом, заговорил о пустяках, я ответила… Слово за слово. Понимаешь, он вроде ничего не выспрашивал, но… сейчас найду слово. Пустяшный разговор у прилавка – но словно тест.
– Так, – сказал Богдан.
– Понимаешь? Он меня будто для чего-то проверял, я почувствовала это, ушла, но он опять меня догнал и снова заговорил. – Она глубоко вздохнула. – Тогда я решила, что это какой-то бродячий проповедник, в Париже таких много, на них и внимания-то никто не обращает… «Ваша душа, – сказал он, – в смятении. Вы перед выбором. Перед выбором жизненного пути. Ваши силы не находят себе применения. Вы хотите свершить подвиг, точно я не могу сказать для чего – то ли чтобы обратить на себя внимание любимого человека, то ли чтобы заглушить тоску от распада семьи… » Он почувствовал! Попал в точку, понимаешь? Я, конечно, ответила, что он ошибается, но он не стал слушать. «Не кривите душой. Не отказывайтесь из ложной гордости от протянутой навстречу руки друга. И от протянутой навстречу Божьей длани. Мы укажем вам цель. Мы объясним, ради чего стоит свершать подвиги в этом мире… »
– Так, – сказал Богдан.
– Я просто опешила. А он… Он говорил, что единственная достойная цель для человека славянской национальности сейчас – это… он, наверное, принял меня за славянку… это – борьба за освобождение русских из гнета и рабства.
– О Господи… – пробормотал Богдан.
– Что русские сделали для единства и величия Ордуси больше, чем все иные нации, вместе взятые. Что все творческие возможности Ордуси – это не более чем творческие возможности русских, только русских, остальные способны лишь на подражание. Что, если все пойдет как идет, русские растворятся в неисчислимой тупой азиатской массе и великая держава, несущая всему варварскому миру свет, погибнет, потому что все в ней, от хозяйства до науки, держится на русских, остальные лишь пользуются да еще смеют русских поправлять: то так, то не так… Надо спасать державу, а это то же самое, что добиваться для русских преимущественного положения среди всех прочих Ордусских народов. Только русским – многоженство… денежные ставки втрое выше, чем за ту же работу для всех иных… присвоение ученой степени сюцая всем новорожденным русским мальчикам прямо в родильных домах, без экзаменов… В общем, обычный националистический бред, я с этим сталкивалась и в Австрии, и в Германии, и даже на родине, я это ненавижу, только… уж очень непривычно было слышать это здесь и о вас…
