Хольм Ван Зайчик - Дело о полку Игореве
Баг спустился во двор и неохотно приблизился к бачкам. Бачки были ухоженные, выкрашенные жизнерадостной краской. И – почти пустые. Баг обрел в них лишь пять пластиковых мусорных мешков черного цвета.
Разной степени наполненности.
Оглядевшись по сторонам и не заметив ни души, Баг крякнул и, распоров самый худой из мешков, расстелил пластик на земле. Методично опорожняя мешки на пластик, он внимательно рассматривал их содержимое, шевеля его предусмотрительно отломанной от куста веточкой.
«Сейчас, верно, кто-нибудь уже вовсю звонит Крюку, – мрачно думал он. – У нас во дворе завелся мусорный маньяк! Приезжайте-заберите… »
Сломанная кукла Маша.
Ветхая кукла Мойша.
Ароматные остатки чьего-то ужина.
Две разбитые тарелки цзиндэчжэньского фарфора.
Мятая газета «Вечерняя Александрия».
Всякая дрянь.
Опять вотще.
Баг водворил мусор обратно в баки, бросил туда же веточку и аккуратно накрыл баки крышками.
Отряхнул руки и скорым шагом вернулся в апартаменты соборного боярина. В роскошной ванной комнате тщательно вымыл руки весьма душистым жидким мылом.
Потом прошел в кабинет, уселся на стул и погрузился в раздумья.
Итак…
В помойке книги нет. В комнатах книги нет. То есть много всяких книг есть, а «Слова» – нет.
С Галицким Гийас поделиться не захотел – домой забрать книгу не разрешил. Дорожил книгой. От себя не отпускал.
Да что это за «Слово» такое в конце концов?!
Вывод: если книги нет в доме, значит, Гийас ее припрятал где-то за пределами дома. Зачем припрятал и почему – это уже другой, следующий вопрос.
Куда у нас пошел боярин после того, как Галицкий отправился восвояси?
Правильно, боярин пошел гулять на карниз.
И «Слово» мог запросто взять с собой.
Но при особе боярина книжка не обнаружена.
Значит?
– Есть только один способ проверить, – пробормотал Баг, положил меч на стол – с мечом путешествовать по узкой кромке на высоте пятого этажа было неудобно, – и открыл массивную раму окна кабинета.
За окном его поджидал все тот же теплый вечер. Внизу уже зажглись фонари. Сдержанно шумели редкие на улице Больших Капиталов повозки.
Баг спугнул пару голубей, устроившихся на ночлег под боярскими окнами, ступил на карниз и осторожно, прижимаясь к стене спиной, двинулся вперед. Прямо под его ногами мирно засыпала великая северная столица; смотреть на нее в окно, хоть в окно трапезного зала телебашни, и смотреть вот как, с высоты каких-то двенадцати шагов, но стоя почти в пустоте, – это, как говорится, две большие разницы.
Лепнина – оскалившиеся львы с кольцами в зубах – выглядела свежей: по всему, фасад дома недавно ремонтировали. Да, определенно: не так давно Баг сам видел строительные леса примерно в этом месте Больших Капиталов.
Мест, пригодных, чтобы спрятать книгу, в лепнине никак не просматривалось.
«Съел он ее, что ли?» – вполне серьезно подумал Баг.
Постепенно он достиг плотно прилегающей к стене водосточной трубы, шедшей аккурат меж двух окон; именно за нее цеплялся Гийас ад-Дин, со всем пылом безумного препятствуя Багу доставить его в более безопасное и подходящее для государственного деятеля место – на психоневрологическое отделение центральной больницы Палаты наказаний; вот и следы его ногтей.
Баг остановился и правой рукой стал осторожно ощупывать трубу: между ней и стеной дома оставался узкий зазор, куда с некоторым усилием вполне могла пролезть ладонь. И на уровне плеча пальцы его на что-то наткнулись. Книга.
«Ну вот», – подумал Баг удовлетворенно. Безо всякого труда он извлек находку и, убрав ее за пазуху, двинулся обратно, к окну.
«Интересно, – размышлял, пользуясь коротким досугом, Баг на ходу. – В поведении безумных всегда есть своя логика, зачастую даже более четкая и однозначно читаемая, нежели в поведении нормальных, то есть всегда раздираемых противуречиями людей. Ее лишь надо понять, и тогда многое может стать ясным. Ад-Дин не оставил книгу в доме, взял с собой. Значит, буквально ни мгновения без нее не мог. Но, готовясь взлететь, не бросил, например, вниз, а припрятал. Берег… Что ж он, вернуться собирался, что ли? Из полета? Похоже на то. Полетаю, мол, и обратно на карниз, а тут, ни мгновения не теряя, – к любимым страницам… Вот ведь как интересно».
Это могло что-то значить. Но с тем же успехом могло не значить ничего.
Багу не терпелось развернуть газету и открыть книгу. Что же там, три Яньло, такое сокрыто?
Хвала Будде, сегодняшнее деятельное мероприятие, кажется, завершилось. Баг уже предвкушал, как обрадует удрученного телесными скорбями еча: вот она, книжка-то! И может, успеет домой хотя бы до полуночи и оттуда, никуда не торопясь и отбросив суетное, позвонит Стасе…
В боярском кабинете было темно.
Совсем темно.
Свет, недавно зажженный Багом, вновь не горел. А вечерние сумерки за время гуляния над бездной успели смениться ночной тьмой. В царстве трубок царил непроглядный мрак.
«Надо же! – подумал Баг, осторожно, еле-еле высовываясь из-за края окна. Нет, ничего не видать. Хоть глаз коли. – Или ни с того ни с сего разом перегорели все лампочки, или… Очень подозрительно, ну очень… Ладно».
И он, в броске преодолев подоконник, упал на пол и мгновенно перекатился туда, где по его представлениям был боярский стол – стол оказался немного не там, где ожидалось, и Баг врезался в него коленом.
Над головой что-то пронеслось с хищным стремительным шипением – и гулко тукнулось в стену.
Баг, скорчившись за столом, вытянул вверх руку и осторожно, совсем беззвучно пошарил поверху – там, между «Керуленом» и бронзовым письменным прибором в виде трех медвежат, резвящихся на поваленной сосне, он оставил свой меч.
Меча на столе не было.
Богдан и Баг – порознь, но вместе
Апартаменты Богдана Руховича Оуянцева-Сю,
21-й день восьмого месяца, первица,
вечер
Кипяток – ну, во всяком случае, нечто весьма к нему по температуре близкое – оказался и впрямь благом, и Богдан лишний раз помянул добром друга, с наслаждением ощущая, как тягостный свинец в конечностях и пояснице плавится и покидает измученные члены. Верная, заботливая Жанна, донельзя обрадованная редкой возможностью всерьез поухаживать за усталым мужем, насыпала в ванну каких-то одной ей известных, появившихся в жилище минфа вместе с нею ароматных, дающих обильную пену солей – и теперь Богдан, пожалуй, впервые в жизни расслабленно возлежал, запрокинув голову и не шевелясь, по уши в белой пене, ровно кусочек банана в рыхлой толще варварского кушанья «Даниссимо».
И размышлял.
Общая картина дела покамест не складывалась. Слишком много было побочных обстоятельств, о которых нельзя было сказать хоть с какой-то степенью уверенности, имеют они отношение к сути происходящего или нет. Но то, что происходит некий сложный и многоходовой, как выражаются закоренелые человеконарушители, «наезд» на достославное производственное объединение почтенного Лужана Джимбы – в этом сомневаться, пожалуй, было уже сложно.
На то, что из всех высокотехнологичных предприятий улуса именно в «Керулене» не все в порядке, указывало уже относительно давнее самоубийство начальника стражи предприятия. Что-то было в этом самоубийстве такое – неуловимо схожее с происшествиями, череда коих столь трагично и столь стремительно принялась разрастаться в последние дни.
Кроме того, из головы Богдана никак не шла сегодняшняя прощальная сцена у тренировочного зала. Гокэ проявили несомненный интерес к деятельности александрийских человекоохранителей. Что с того, что Люлю и Дэдлиб такие милые люди? В конце концов, именно хорошим людям в наибольшей мере свойственно уважать и блюсти интересы своей родной страны, ничего в этом нет и не может быть предосудительного – пока способы и средства такой заботы не начинают приносить прямой вред другим странам и их обитателям. Страна и семья – понятия сходные, так учил еще великий Конфуций. Разве можно назвать хорошим человека, который не заботится о своей семье и не готов ради нее, прямо скажем, на многое? Никоим образом нельзя. А вот человека, который ради своих близких вырвет кусок маньтоу из рук чужих детишек, мы называем человеконарушителем со всеми вытекающими отсюда последствиями… Так и тут. Кстати, как мимоходом упомянул нынче Баг, этот Дэдлиб – довольно известный у себя на родине человекоохранитель. Не следует ли уже установить за нихонским князем и его спутниками негласное наблюдение?
Ведь единственный серьезный соперник «Керулена» расположен за рубежом…
Тут все как будто сходилось.
Только вот при чем тут ни в чем не повинное, радостное и благостное «Слово о полку Игореве»?
