Шамиль Идиатуллин - СССР™
– Бравин. Нет цемента, и сегодня не будет. Ко мне четыре гурта до вечера подтягиваются. Все, вопрос закрыт. Послезавтра подъезжай. Пока.
– Александр Борисович, вы же только что говорили, что завтра с утра есть смысл подъехать.
– Бравин. Уйди, пожалуйста.
– Но говорили, так ведь?
– Говорил. Я тебе уже, по-моему, все слова, какие знаю, по четыре раза говорил. Ты меня, ей-богу...
– А завоза ни вечером, ни завтра с утра нет. Значит, вы на остатки закладывались, кто-то не приедет, меньше возьмет, что-то такое, так ведь? Так давайте мы просто посидим тут...
– О боже мой.
– До вечера, до семи там, а когда станет все ясно, остатки и приберем.
– Бравин, тебя в детстве часто пиздили?
– Значит, можно, Александр Борисович?
– Игорь, хули ты мне мозги ебешь, а? Я тебя сейчас натурально...
Тут затравленный взгляд Варюшкина, скакнув над невозмутимо вихрастой макушкой Бравина, зацепил нас. Начальник станции, искренне, по-моему, готовый к совершению убийства с отягчающими обстоятельствами, обрадованно вскочил и зашагал ко мне, не здороваясь, не протягивая руки и не вспоминая, к счастью, собственные ксенофобские выпады.
– Алик, убери этого крокодила с глаз долой, я тебя умоляю. Я же с ним под трибунал пойду, пить начну, я, блядь, материться четыре года назад бросил, а эта, блядь, тримудоблядная...
– Сань-Сань-Сань, все нормально, все хорошо, – заворковал я, ловя летающие ладони Варюшкина.
– Какое – нормально, Алик, он мне все кишки вымотал, я ему сейчас цемент дам, я так дам, мешка не пожалею, будет он весь в цементе, по гортань, бляха, под самой стремниной, вот обязательно ведь надо довести человека... Ну что за люди, Алик...
Крокодил Игорь, вежливо поднявшийся при виде гостей, с интересом внимал неказистым, но искренним характеристикам и пожеланиям, вылетавшим из разбушевавшегося не на шутку Варюшкина. Тот, как ни старался отворачиваться, интерес улавливал и адекватно оценивал – так что дело украсилось бы отягчающими обстоятельствами, кабы Кузнецов не догадался за локоток увести Бравина с глаз долой, а я, затолкав Варюшкина обратно в кресло, не заставил бы его опростать рюмку, с горкой набуровленную из завалявшейся в сейфе бутылки. Ящик коньяку был вручен причальным в начале июля по случаю профессионального праздника. Судя по уровню жидкости, у руководства подразделения этот шаг особого успеха не снискал – ну или до сих пор Варюшкину с Бравиным общаться не приходилось.
Коньяк подействовал так мощно, что я заподозрил в Варюшкине алкаша в завязке, но решил на этой теме не зацикливаться за незнанием предмета. Шариат, все дела. Начальник причала несколько раз поменял окраску лица, а когда я совсем перепугался, принялся скупо извиняться и каяться, дошел до намерения извиниться и перед Бравиным, немедленно передумал, сорвался в жалобы и почти что слезы – так что я быстренько убрал коньяк обратно в сейф, постарался успокоить и отвлечь Варюшкина разнообразными новостями, тут же пожалел об этом, но поздно. Пришлось в двух словах объяснить про Каменщикова и признать, что пока да, Кузнецов. Варюшкин вроде бы все понял и принял. Опечалился, но из истерики выпрыгнул. Зато я туда почти запрыгнул – потому поспешил напомнить, что к завтрашнему совещанию жду черновое ТЭО реконструкции причала, как будто для того и прибегал, и засим откланяться.
Кузнецов с Бравиным ждали меня у ворот. Если я что-то понимал в людях (вообще и в этих двух в частности), то Сергей все это время должен был деликатно указывать Игорю на чрезмерность выбранной им манеры общения со старшими товарищами. А Игорь, соответственно, должен сперва возражать и отбрыкиваться, а потом расстроенно или там уязвленно замолчать. Похоже, так все и было: к моему приходу ребята держали лица в стороны и почти не отхлопывались от животного мира. Глупо было бы еще и мне немедленно запинывать Бравина за надоедливость или там глумление над ценными специалистами: и пережим бы вышел, на излом, да и Кузнецов счел бы своим долгом заступиться и все насморочить. Но хвалить Бравина было бы еще глупее, как и затевать беседу о погоде. Потому я, выдержав короткую паузу, спросил:
– Почему утром не было?
Последовала расширенная версия недавнего диалога с Кузнецовым. Дополнения нагонялись не только некоторым пафосом, который я счел нужным подпустить с учетом возраста, темперамента и психотипа собеседника. Я постарался предельно четко объяснить Игорю, что это не совсем уже каприз, а вопросы нашей с тобой безопасности – на «ты», пожалуйста, я же просил. Ты действительно очень нужен Союзу (тут я зачем-то вспомнил старинный американский плакат и осекся, но Игорь, кажется, был не в курсе, а Кузнецов был непроницаем, так что я рассекся обратно и продолжил). Ты нужен Союзу, который обнаружил – довольно рано, к счастью, – мягкость своего подбрюшья и, видимо, уязвимость еще многих участков многострадального растущего тела для ядовитых укусов многоголовой гадины. А нащупать и открутить эти головы могут только ловкие натруженные руки товарища Бравина (на этих словах товарищ Бравин скомкал пальцы левой руки в правом кулаке, потом сделал все наоборот, потом убрал руки за спину) – ну и еще нескольких товарищей, которых никто, кроме товарища Бравина, не подберет. Но начинать надо уже сегодня буквально, потому что вечером прибывает первая партия рекрутов, собранная не проверенными специалистами на проверенных предприятиях, а широким пропагандистским чесом и как попало по всей Сибири. Большинство там наверняка хорошие ребята – наши хэд и хэндхантеры тоже ведь не совсем зря хлеб едят. Но в каждой партии есть меньшевики, в каждом четверике – плевела, в каждой семье – урод. И твоя задача Игорь – не то чтобы найти этого урода прямо сегодня, но понять, в ком он может проклюнуться и чем нагадить.
– Вредителей искать? – откашлявшись, спросил Игорь.
– Нет, пользителей настраивать. А вредители, а вернее, воры и мудаки сами объявятся. И вот тогда тебе придется принимать меры.
– Какие?
– Любые, – сказал я, и Бравин надолго замолчал, а я надолго завелся.
Игорь держал очи долу, лишь изредка поглядывая то на меня, то на Сергея, обоснованно внимавшего не ему адресованным цеу с крайне посторонним видом. Оживился Бравин лишь на фразе «пистолет возьмешь у Малова, Очур, его зам, все объяснит», но тут же смирил себя.
Условия были благодатными для какого-нибудь нейролингвиста или дуче и неуютными для меня. Но я очень постарался, остановившись, лишь когда понял, что разницу между крысятничеством моральным и материальным объясняю уже во второй раз, причем все в той же поэтической терминологии. Тут я заткнул фонтан, хрипнул высохшим горлом и спросил:
– Ну, в целом понятно или вопросы есть?
– Есть один, – грустно сказал Бравин.
– Давай.
– А во сколько вечером толпа прибывает?
– А что?
– Ну, если после восьми, то я, может, все-таки подожду до вечера, а? Вдруг Александр Борисович с цементом решит.
5
И от нас ни умельцы ловчить или врать,
Ни предателей всех лицемерие
Не добились неверья в Советскую власть,
Не добились в Коммуну неверья!
Евгений Евтушенко– Так что все-таки с этим Кончиковым было?
– С Каменщиковым. Ничего особенного. Родимые пятна российского бизнеса.
– И ты его выгнал.
– Я так понял, что имею право.
– Имеешь, конечно. И брать кого угодно на какие угодно должности тоже право имеешь – тут только на чутье и полагаться, а оно у тебя вроде есть. И не щетинься так, пожалуйста. Я хочу, Алик, чтобы ты одну вещь понимал. Тут не только проект, не только шанс уникальный – у тебя и роль уникальная. И директор, и великий председатель, и вождь, и Господь Бог.
– Вот попросил бы.
– Хм. С пониманием. Но ты очень молодой, хоть и умница, и физически не можешь ощупать, что ли, такое обстоятельство. Не просто как ты решишь, так все и будет, – но будет сразу и будет на десять лет вперед. И это почти по каждому решению. То есть ты человека не увольняешь, а вычеркиваешь из обозримой вселенной – не пачкая, к счастью, рук. Все, Каменщикова этого никто из известных тебе людей никогда не увидит, мы потеряли его навек. Это огромная ответственность – про честь не говорю, честь явление немножко другого порядка. Ответ нам держать, и не перед начальством, не перед Апанасенко и даже не перед Господом Богом, извини еще раз. Отвечать перед учебником истории и твоими внуками, которые дедку или лохом назовут, или нормальным таким дядькой.
– Одно другого не исключает.
– Это да. Я не хочу сказать, что мы с тобой недостойны, но тут дело в том, что заслужить это невозможно, не живут столько люди, чтобы такое заслужить. Повезло. Надо пользоваться. Не за себя – это-то легко, не за семью или любовницу. За всех своих. Я бы мог купить какой-нибудь небольшой футбольный клуб или иностранную газету, про Апанасенко уж молчу – поверь, он при желании всю Лигу чемпионов оптом купил бы, несмотря на королевские статусы и голосования парламентов, – клянусь, хоть королем бы стал, кабы не печенка Волчи. Видишь, с королевством не срослось, пришлось переквалифицироваться в президенты. Но не в этом же дело. Надо след на земле оставить, на карте, а не в сортире королевского клуба или чековой книжке негра, который только и умеет, что в девятку попадать сухим листом через голову. В цирке на Цветном бульваре половина мартышек это забесплатно сделает. Нам надо страну вытаскивать, и не со столиц, которые гниют и в гное плещутся, а с Сибири, где людям на самом деле надо помогать – и рыбой, и удочкой. На самом деле строить для них новый мир – и их самих заставлять его строить, пока не спились и не передохли совсем.
