Мария Стрелова - Метро 2033: Изоляция
«Да я бы все отдала, чтобы узнать, кто командует экспериментом! – с отчаянием подумала Марина. Слова старпома задели ее за самое больное. – Пришел бы кто-нибудь, знающий, чем кончится этот смертельный эксперимент, и взял бы на себя ответственность за наш бункер…»
– Вы ошибаетесь, Павел Михайлович. Дети не мутанты. Никакого эксперимента и препарата в нашем бункере нет. Внешние изменения в облике детей – это приспособление к окружающей среде, а также следствие облучения родителей. У нас очень скудный рацион, поэтому дети рождаются альбиносами, – заученно понесла ахинею Алексеева.
– Прекрати издеваться! Ты прекрасно знаешь, что я ни на йоту не поверил в эту чушь! – взвился Иванов.
Женщина устало прищурилась и покачала головой.
– У нас нет никаких секретов. Вам показалось. На контакт не идем, потому что боимся эпидемии. Мы обычные люди.
– Наглая ложь! – крикнул Павел Михайлович. – Я требую, чтобы ты рассказала мне, какие секретные разработки ведутся в бункере! Кто за этим стоит?! Ты не выйдешь отсюда живой, пока я не получу информацию!
– Нет, – устало закрыла глаза Марина.
– Ну что же, тогда придется беседовать иными методами, – безучастно произнес Иванов. – Савченко, Анохин, разрешаю приступать.
А потом было больно. Просто больно и пусто. Когда сознание меркло, женщину приводили в чувство, выливая на голову стакан воды. Мерзкой, горькой на вкус воды. Не было сил кричать. Тупое, усталое безразличие сквозь вспышки мучительной, заполняющей сознание боли.
По истечении часа Алексеева не реагировала на побои вообще.
– Ты жива? – холодно поинтересовался Павел Михайлович.
Марина чуть склонила голову в знак согласия.
– Что происходит в бункере? Почему дети – мутанты? Кто стоит за этим экспериментом?! Отвечай! – Он направил в лицо женщине луч фонаря.
Разбитые губы не слушались. Перепады «свет-тьма» отзывались мучительной резью в глазах. Голова была тяжелой и гудела, как колокол.
– Мы еще побеседуем позже. Уведите.
Двое дюжих ребят, которые в течении целого часа методично избивали женщину, отвязали ее от стула. Алексеева закашлялась, сплюнула на пол кровь.
– Сука ты… – прошептала она, поднимая голову. – Тварь. Все разрушили, твари. И еще хотите. Подонки.
Иванов лениво поднялся со стула и с размаху ударил Марину по лицу. Голова женщины дернулась в сторону. Сознание отключилось.
* * *В бункере давно объявили отбой. В наступившей тишине чуть слышно гудела вентиляция, потрескивала перегорающая лампочка.
Стук в дверь отвлек Марину от чтения. Только после отбоя заместитель начальника бункера могла позволить себе устроиться на жестком стуле и забыться за интересной книгой. Женщина сняла очки, откинула дужку замка. На пороге стоял Григорий Николаевич.
Алексеева сделала шаг назад. Начальник почти никогда не заходил в ее кабинет, вызывал к себе. Марину вдруг посетило стойкое чувство того, что спать этой ночью ей не придется.
Руководитель бункера выглядел неважно. Очень худой, невысокий и совсем седой. Ему было шестьдесят четыре года, слишком много по меркам постъядерного мира… Запавшие глаза поблекли, смотрели равнодушно и устало. Старость неизбежно забирала в свои руки даже тех, кого нельзя было забирать…
– Добрый вечер. Хорошо, что ты не спишь. У меня к тебе серьезный разговор. Для начала отпусти спать дежурных у гермодвери, скажи, что сменишь их. Я подожду тебя здесь.
Когда через пару минут Марина вернулась в кабинет, Кошкин сидел на стуле, листая недочитанную книгу.
– Где ты взяла этот ширпотреб? Бульварщина. А еще называешь себя интеллигентным человеком, – беззлобно укорил он девушку.
Алексеева поджала губы, вырвала из рук мужчины любовный роман.
– Вы пришли среди ночи критиковать мой литературный вкус? – спокойно спросила она, присаживаясь напротив.
– Нет, не за этим. Я пришел поговорить. Я ухожу, Марина.
– Уходите? – переспросила женщина. – Но куда?
– Ты не поняла, – тихо сказал начальник бункера. – Я ухожу насовсем. На поверхность. Умирать.
– Что? – прошептала Алексеева, бледнея.
– Марина, пойми меня правильно. Я становлюсь опасным для нашего убежища. Меня стали мучить галлюцинации. Я постоянно слышу голоса, они становятся все настойчивее. Я свихнулся взаперти. Боюсь даже представить, что может случиться дальше, – пробормотал Григорий Николаевич, опуская голову.
– Подождите. У нас есть транквилизаторы, у нас… – быстро заговорила Марина и осеклась.
Кошкин поднял руку, призывая к тишине.
– Ты не понимаешь, девочка моя. Шизофреники опасны для общества. Я лично расстрелял всех, кто сошел с ума в этом бункере. Теперь настала моя очередь. Не хочу, чтобы вы видели, как я превращаюсь либо в слабоумного старика, либо в бешеное чудовище. Вдруг я начну бросаться на людей? Или захочу кого-нибудь убить? Мне пора. Я четырнадцать лет управлял нашим убежищем, прожил долгую жизнь и добровольно с ней расстаюсь. Прощаться не стану. Ты откроешь мне гермозатвор, – буднично, словно речь шла об очередной вылазке, сказал начальник.
– Нет. Мы поможем вам, мы спасем вас! Будем всегда рядом, оградим, защитим! – с жаром заговорила Марина.
– Тихо. Прекрати. Ты же понимаешь, что первоочередная задача руководителя – выживание. Я хочу, чтобы бункер жил. Поэтому ухожу добровольно. Либо я стану опасен, либо впаду в маразм. Кормить живой труп, тратить драгоценные лекарства? Нет, это недопустимо. Тебе придется пристрелить меня, рано или поздно. Я хочу избавить тебя от этой неприятной обязанности, поэтому сейчас поднимаюсь на поверхность. Увидеть солнце. Мы все боялись его губительных лучей, прятались в темноте, зарывались в землю, как черви. Мне хочется уйти достойно. Тем более, что наш дом остается в надежных руках. Своим преемником я назначаю Андрея Паценкова. Пусть он держит номинальную власть. Реально же командовать этим бункером будешь ты. Помнишь, сколько я пытался вас свести вместе? Вышел бы отличный тандем и красивая пара. Но что не сбылось – то в прошлом. Документы заберешь себе. У меня никогда не было от тебя тайн, только ты знаешь все и даже немного больше. Но сейчас я должен тебе признаться. Уже год, как я перестал принимать пластохинон. Я хотел проверить, что станет со мной, если прекратить прием лекарства, и был готов уйти, если эксперимент провалится. Мне нужно было знать, что будет, когда наши скромные запасы подойдут к концу. Жаль, ты потеряла тогда папку с документами, Людмила могла бы предугадать, что нас ждет. Я понял одно – мы стали жертвой некой биологической разработки. Радиация стала лишь катализатором. Мы пытались выжить – и попались в ловушку. Ты говорила, что партия пластохинона была разработана для того, чтобы создать универсального солдата, не боящегося радиации, но испытания не были завершены. Так вот, наше убежище завершает страшный эксперимент НИИ экспериментальной фармацевтики и лично профессора Кругликовой. Да, «эс-кей-кью-один» действительно усиливает устойчивость к радиационному воздействию, притупляет эмоции, повышает выживаемость. Но препарат продолжает действовать ровно столько, сколько его принимают. После начинаются необратимые изменения. Шизофрения. Галлюцинации. Скорее всего, у детей начнутся и морфологические изменения. Я могу лишь посочувствовать тебе, Марина. Когда запасы пластохинона подойдут к концу, одному дьяволу ведомо, что именно станет с молодежью. Наши организмы более устойчивы и какое-то время будут сопротивляться. Мы пытались остановить мутацию, но, сами того не зная, превратили себя в монстров. Остальное – вопрос времени. «Но между тем бежит, бежит невозвратное время, пока мы задерживаемся на всех подробностях», кажется, так писал Вергилий… Прости, у меня не хватит сил дождаться конца бункера вместе с тобой. Я стар и должен был все тебе рассказать прежде, чем уйти. Я верю, что оставляю последнее пристанище надежному и честному человеку.
Прекрати реветь. Я устал и ухожу в лучший мир, потому что больше не нужен здесь. Ты всегда была для меня надежным другом и верным помощником. Спасибо тебе за все, Марина. Прости и прощай.
– Григорий Николаевич! – Женщина вскочила со стула, бросилась к мужчине. По ее лицу текли горячие, безудержные слезы.
Кошкин прижал Алексееву к себе, гладя по голове тонкой сухой ладонью.
– Тише, девочка. Значит, так тому суждено быть, – шептал он, обнимая содрогающуюся от рыданий заместительницу.
– Нет. Не уходите, не надо, вы не можете бросить нас! – всхлипывала Марина.
– Прекрати, – тихо попросил начальник, отстранив ее от себя. Алексеева вздрогнула, когда ледяные пальцы мужчины коснулись ее пылающих щек. – Пора. Идем.
Григорий Николаевич на мгновение остановился у гермодвери, оглядывая полутемный коридор. На его губах показалась горькая, измученная улыбка.
