Вильям Александров - Блуждающие токи
Она вошла, остановилась возле стола и, не говоря ни слова, глядела на Лаврецкого в упор. А он, как провинившийся школьник, комкал в руках полотенце.
— Садитесь, пожалуйста, Елена Михайловна, — Он пододвинул к ней стул. Но она продолжала стоять, так же пристально, с укором глядя на него, и он, не зная, что делать, снял с плеча полотенце, положил на стол, поверх рукописи. Она перевела взгляд на исписанные листы, на логарифмическую линейку, выглядывавшую из-под полотенца, на справочники, разбросанные по столу.
— Ну?! Что с вами прикажете делать?
— Елена Михайловна, поверьте, все в пределах нормы, как мы уговаривались.
Она посмотрела на часы.
— Если вычесть время обеда и завтрака, вы провели сегодня за столом семь с половиной часов, я засекла, я дежурю сегодня по корпусу. Процедуры пропустили, на прогулку не ходили, и это вы называете "в пределах нормы"?!
— Елена Михайловна, милая, вы же мыслящий врач, вы должны понять: где бы я ни был, работа идет вот здесь, в этой чертовой коробке, — он с силой стукнул себя ладонью по лбу, — так уж я устроен. Если я не смогу записывать, мне придется все держать в памяти, а это лишняя нагрузка. Пребывание за столом уменьшает напряжение, идо г, так сказать, на пользу и мне и вам…
Она, как видно, оценила своеобразную логику пациента, усмехнулась печально, покачала головой. Села.
— Садитесь, — сказала она Лаврецкому, и, когда он сел с безмятежной улыбкой на губах, вдруг ошарашила его вопросом:
— Вы жить хотите?
— Жить? Конечно, хочу. Я обязан жить! Я должен довести до конца свою работу.
— Так вот, Игорь Владимирович, слушайте меня внимательно? При такой нагрузке вы протянете недолго.
— Ясно… Спасибо за откровенность.
— Вы меня вынудили. Так вот, если будете соблюдать режим, будете чередовать полный отдых — я подчеркиваю — полный — с умеренной нагрузкой, можете рассчитывать на поблажку. Доведете до конца свою работу, возможно, даже начнете и кончите другую. Но, я повторяю, только соблюдая железный режим: никаких перегрузок, никаких встрясок, ничего подобного! — Она пристукнула по циферблату часов и опять посмотрела в упор на Лаврецкого.
Он сидел, пригнув голову, радужная улыбка погасла.
— Ну что ж, откровенность за откровенность. — Он поднял голову. — Елена Михайловна, говоря языком спортсменов, я вышел на финишную прямую. Я должен сделать последний рывок, чтобы завершить главную работу, дело всей своей жизни… Я знаю, я чувствую: еще немного, еще последнее усилие — и я сведу все воедино. Скажите, могу я сейчас соблюдать режим, садиться ч вставать из-за стола по часам, позволять себе думать отмеренными дозами?!
— Сколько времени вам надо, чтобы поставить точку?
— Может быть, неделя. Может быть, две… Но даю вам слово, после этого я ваш безраздельно, делайте со мной что хотите, только дайте дойти до финиша.
— А если вы упадете возле него? Полшага не дойдете и упадете. Тогда что?
— Ничего. Эти полшага сделают другие. Мои ученики. Зато им останется только полшага.
— А что останется нам, вашим врачам? Экспонат для анатомички? — Она встала. — Ну ладно, сделаем все, чтобы этого не произошло. Завтра в девять зайдите ко мне, осмотрю вас…
Она вышла, притворив за собой дверь, а он еще некоторое время сидел у стола, прислушиваясь к ее удаляющимся шагам. Потом взял полотенце и пошел вниз, к морю.
Он походил немного по берегу, присел на плоский камень.
Море слегка покачивалось у ног, лениво облизывая прибрежные скалы.
Было очень тихо, ни ветерка, одинокий парусник беспомощно трепыхался вблизи, видимо, никак не мог отойти от берега. В нем — двое: девушка в светло-голубом платье, заслонив глаза ладонью, глядела на своего друга. Рослый, загорелый, атлетически сложенный парень натягивал канаты, упругие мускулы играли под бронзовой кожей. Он весь был — сила и красота. Лаврецкий тоже залюбовался его движениями, но парусник покачивало на месте, ничего нельзя было сделать с таким безветрием.
Видимо, должна смениться погода… К утру налетит шквал, взбудоражит все вокруг, все станет неузнаваемо. А пока — удивительная тишина кругом, багровое солнце медленно скатывается к горизонту, редкие любители, стоя, загорают на берегу, подставляют солнцу бока и спины.
Лаврецкий сбросил одежду, вошел в воду, поплескался немного, вышел, стал прохаживаться по берегу.
Уже стало смеркаться, когда он вернулся в корпус. Проходя через вестибюль, по привычке глянул на столик с почтой и увидел телеграмму на свое имя.
В ней была одна длинная фраза без единой запятой: "Хатаев развернулся полную мощь делает черт знает что если можно приезжайте Женя".
В аэропорт Лаврецкий приехал часам к десяти вечера.
Густая южная ночь затопила все вокруг — море, берег, дальние горы… И только здесь, на клочке земли, где расположился большой южный аэропорт, единственный на весь курортный район, жизнь не затихала ни на минуту: все было залито светом, ревели, взлетая, самолеты, гудели залы, переполненные людьми.
Лаврецкий постоял немного, оглушенный всем этим гулом, ревом, сверканием, огляделся, нашел расписание.
Ближайший самолет в нужном направлении уходил под утро. Лаврецкий занял очередь в кассу, но из разговоров понял, что надежды взять билет мало-в основном все билеты продавались предварительно по санаториям и домам отдыха, надеяться можно было лишь на счастливый случай.
Он постоял еще немного в очереди, дождался, когда заняли за ним, и пошел бродить по аэровокзалу.
Чем-то привлекала его торопливо снующая, пестрая, разноголосая масса людей, бурлящая в этом светящемся стеклянном аквариуме… Чем-то радостно возбуждала она, быть может, неукротимым биением жизни, и в то же время чем-то тревожила — каким-то напоминанием, щемящим своей безвозвратностью… Ну да, вот так же бродил он лет пять назад по новосибирскому ночному аэропорту в Толмачево, вот так же собирался заехать и не заехал в академгородок, к своему старому товарищу, хотел позвонить ему, но в сутолоке забыл, улетел… А через год прочитал в "Правде" некролог..
Здесь, на юге, жил друг его юности, тот, с которым вместе начинали там, в Средней Азии, когда они — молодые выпускники московского энергетического — решили всей группой ехать в отдаленный район, — тогда это так называлось, а сейчас звучит странно. Лаврецкий все время собирался позвонить ему, тем более, что было еще и дело, его близко касающееся, да все откладывал, думал: вот доведу до конца расчеты, сброшу этот груз, тогда уж… И вот приходится уезжать, а так и не повидались..
Лаврецкий вошел в телефонную будку, полистал свою записную книжку.
— Квартира Карелина? Можно Александра Васильевича?
— Я слушаю… — раздался через некоторое время глуховатый с хрипотцой голос. И Лаврецкий улыбнулся, представив себе лицо Саши Карелина, милого застенчивого Саши, умницы, любимца всего курса. — Я слушаю… — повторил голос, и Лаврецкий сказал, вздохнув:
— Саша, это я, Игорь.
В трубке что-то щелкнуло, потом голос быстро и сдавленно переспросил:
— Игорь? Лаврецкий?!
— Да, Саша, это я, Я ведь писал тебе, что буду в ваших краях.
— Игорь! — закричал вдруг Саша. — Ты здесь?! Ты приехал! Ах, какой же ты молодец! Я сейчас же еду за тобой! Ты где? В аэропорту?
— Да, Саша, в аэропорту, но, понимаешь, я уезжаю…
— Как уезжаешь?
— Саша, милый, так получилось. Сидел в санатории, все собирался поехать к тебе, а тут срочно вызвали… Вот я занял очередь за билетом и пошел звонить тебе…
— Когда твой самолет? — опять глухо спросила трубка.
— В пять сорок московского.
— Московского… — ворчливо отозвалась трубка, — сидишь там, за тридевять земель… Раз в сто лет прикатил, и на тебе…
— Так получилось, Саша.
— Ладно. Я сейчас приеду. Жди меня возле кассы.
— Может, не стоит тебе мотаться ночью в такую даль, — виновато сказал Лаврецкий.
— Не морочь голову! — сказал Саша, — Очередь большая?
— Огромная. И билетов, кажется, нет.
— Ладно, — сказал Саша, — будет билет. Хотя вообще-то не надо бы… Ну, жди, я быстро.
Лаврецкий вышел из будки и пошел к кассе. Очередь взволнованно гудела, говорили, что все билеты проданы, что на утренний рейс рассчитывать нечего, что надо запастись терпением до середины завтрашнего дня или лететь через Москву…
И тут Лаврецкому показалось, что он услышал свою фамилию. Он оглянулся, прислушался.
"Товарищ Лаврецкий Игорь Владимирович, — услышал он явственно из репродуктора, — зайдите к дежурному по вокзалу".
Удивляясь и недоумевая, Лаврецкий вошел в комнату дежурного, назвал себя.
— Нам только что звонил Александр Васильевич Карелин, он сказал, что вам необходимо вылететь по срочному вызову- Дежурный, пожилой человек в серой фуражке гражданского флота, протянул Лаврецкому голубоватый квадратик.
