Борис Карлов - Остров Голубой Звезды
Всё это дела пока не проясняло, и Знайка хотел продолжить расспросы, но тут Ласточка заметила:
— Честно говоря, мы и сами плохо понимаем, что такое делаем на фабрике. Просто делаем то, что нам велят. Но у нас есть одна малышка по имени Огонёк, она очень умная и учёная. Хотите, я вас познакомлю?
Знайка поспешно согласился, и они отправились в ту половину сарая, где жили малышки.
— Вот, познакомьтесь, — сказала Ласточка. — Это Знайка, руководитель нашей морской экспедиции, о которой я тебе рассказывала. А это Огонёк, она тоже учёная и изобретательница.
Знайка уже так много о ней слышал, что мысленно у него сам по себе сложился её портрет: очень серьёзная и строго одетая, обязательно в очках и с заколотыми на затылке тугим узлом-бубликом волосами. Каково же было его удивление, когда он увидел рыжую растрёпанную малышку с большими блестящими глазами, одетую в коротенькое легкомысленное платье с цветочками! Знайка смущённо прокашлялся и, не зная с чего начать, промямлил:
— Да… Хм… Весьма рад. Да. Познакомиться. Весьма наслышан.
Он даже попытался шаркнуть ножкой, но, поскольку пол в сарае был выстлан сухой травой, получилось это крайне неловко.
— Ах, так это вы и есть Знайка! — радостно воскликнула Огонёк. — С тех пор как здесь появились малыши из Цветочного города, о вас только и говорят. Что же, где ваш корабль и спасательная экспедиция? Неужели теперь нам неоткуда ждать помощи?
Новые знакомые пожали друг другу руки, и Знайка успокоил малышку, рассказав, что на «Стрекозе» ещё остались пассажиры и помощь придёт не сегодня-завтра.
— Правда? Это замечательно! — обрадовалась Огонёк. — Честно говоря, хотя я и люблю приключения, но мне тут уже порядочно надоело! Так хочется домой…
— Да, конечно, дома лучше, — согласился Знайка. — А где вы теперь проживаете?
— Что значит — теперь? Да, конечно, я много путешествую. Может быть, вам говорили обо мне какие-нибудь гадости?
— Что вы, что вы, — испугался Знайка. — Я о вас слышал только хорошее.
— Интересно, что же вы слышали?
— Мы были в Земляном городе, и там все говорили о вас много хорошего.
— А, Земляной город… — Огонёк на мгновение задумалась и слегка улыбнулась. — Да, это одна из моих самых любимых и удачных работ.
Знайка деликатно помолчал, ожидая, что его собеседница сама продолжит разговор и что-нибудь скажет. Так оно и вышло.
— Скажите, вы любите стихи Пегасика? — спросила она вдруг.
Знайка растерялся. Стихи он, по правде говоря, не очень любил. Он читал умные и полезные, с его точки зрения, книги. Таких книг у него дома была целая библиотека.
— Что же вы молчите? — настаивала Огонёк. — Ведь вы наверняка не читали стихи Пегасика, так имейте смелость признаться!
Знайка был вынужден признаться, что стихов не читал.
— А хотите, я вам немножко почитаю?
И Огонёк, глядя куда-то вдаль, принялась читать нараспев, как это принято у поэтов, стихи:
Заря над морем загоралась, Гулял по листьям ветерок, Вчера о чём-то мне мечталось, А завтра снова мне в дорогу…
Она замолчала и испытующе посмотрела на Знайку.
— Как вам понравились стихи?
— Да, конечно, это замечательные стихи, — поспешил заверить её Знайка.
— А вам не показалось, что рифма «ветерок — в дорогу» слегка небрежна?
— Нет, ничуть не показалось. По-моему, это очень хорошие стихи.
— Вам правда понравилось? — обрадовалась Огонёк.
Знайка кивнул.
— А что вы всё время на меня смотрите? — спросила она подозрительно. — Хотите, я открою вам секрет?
Знайка кивнул.
— Обещайте, что никому не скажете. Знайка кивнул.
— Эти стихи сочинила я сама, — перейдя на шёпот, сообщила Огонёк.
Знайка вскинул брови в вежливом удивлении и поправил на переносице очки.
— Ну как, и теперь нравятся? — настаивала Огонёк.
Знайка кивнул.
— Вы, я вижу, не очень-то любезны, — сказала Огонёк. — Молчите как безмозглый чурбан. Вам нечего сказать?
Знайка достал из кармана платок и вытер лицо.
— Здесь очень жарко, — сказал он. — Наверное, тяжело работать на фабрике?
— Терпимо. Климат здесь межконтинентальный, субтропический, при высокой влажности, оттого и кажется, что жарко… Вы лучше признайтесь, вы когда-нибудь сами сочиняли стихи?
— Никогда, — признался Знайка.
— Тогда вам этого не понять… По-настоящему понимать стихи может только тот, кто сам пробовал сочинять. Вам правда понравилось моё стихотворение?
Испугавшись, что его собеседница опять начнёт читать стихи и они так и не поговорят о делах, Знайка решил взять, как говорится, быка за рога.
— Извините, но уже совсем стемнело и… я хотел бы…
— Хотите спать? Можете идти. — Огонёк состроила презрительную мину и отвернулась.
— Нет, совсем не в том смысле…
— Чего же вы хотите?
— Объясните пожалуйста, что за фабрика и что вообще здесь происходит?
— Я знаю не больше вашего.
— Но ведь вы здесь уже не первый день?
— Да, четвёртый.
— Так чем же вы всё-таки занимаетесь на фабрике?
— А нам этого знать не положено. Камешки перебираем на конвейере, остальное не нашего ума дело.
Знайке показалось, что Огонёк из-за чего-то на него обиделась. Однако мысленно не обнаружив никакой причины для такой обиды, он продолжал:
— Вероятно, всё остальное выполняет автоматика?
— Возможно.
Знайке опять показалось, что он не находит нужного подхода к новой знакомой. Он вообще плохо находил общий язык с малышками, если дело не касалось конкретных или чисто технических вопросов. Но болтовня этой немного странной малышки его почему-то совсем не раздражала. И Знайка решил тактично зайти издалека…
— Вы знаете, у нас в Цветочном городе тоже есть один замечательный поэт, его зовут Цветик. Я даже помню что-то такое… «Огромный шар, надутый паром, поднялся в воздух он недаром…»
— Не трудитесь, — вдруг перебила его Огонёк. — Вас интересует, что делается на фабрике? Элементарная кристаллизация в кубической сингонии полиморфных модификаций углерода.
— Так, так, так, — оживился Знайка, даже не успев удивиться столь внезапному переходу к сугубо научной терминологии. — А скажите, каков признак симметрии элементарной ячейки кристалла — гексагональная или моноклинная?
Передавать читателю их дальнейший разговор было бы совершенно бессмысленно, так как даже сам автор не понимает хорошенько значения того особого языка, на котором заговорили эти учёные особы. Добавим только, что Знайка в течение всего разговора что-то помечал в своей записной книжечке. Клюковка-Огонёк, кстати говоря, вообще никогда ничего не записывала, потому что и без того всё хорошо запоминала.
— Но вы всё-таки на досуге почитайте Пегасика, — сказала она, смягчившись напоследок. — Нельзя быть таким учёным сухарём. Надеюсь, мы с вами ещё поболтаем?
И Знайка вдруг опять смутился. Язык у него снова одеревенел, а стёкла очков запотели.
— Спокойной ночи, — сказала Огонёк и пальчиками коснулась рукава его походной курточки.
Знайка повернулся и, забыв попрощаться, не глядя себе под ноги, отправился в предназначенную для малышей половину сарая, где все уже спали.
Глава двадцать вторая
КОЕ-ЧТО ПРОЯСНЯЕТСЯ
Устроившись в сухой траве, Знайка долго не мог заснуть. Сначала он обдумывал всё, что недавно услышал. Для чего на фабрике делают огромный, величиной с дом, алмаз? Что за устройства вмонтированы в шары, которые здесь используют для наблюдения и излучения болевых импульсов? Что за дикари бродят в зарослях?..
Потом Знайка подумал, что это он виноват во всём: если бы он сразу вызвал ракету, то всё повернулось бы иначе. А он вместо того, чтобы спасти друзей, сам появился на острове пленником… От стыда и отчаяния Знайка стискивал кулаки и был готов скрежетать зубами. Он дал себе клятву, что завтра же начнёт действовать, даже если ракета ещё не появится. Как именно действовать, он ещё не знал, но эта мысль его немного успокоила и он вскоре заснул. Последняя, ускользающая мысль Знайки прозвучала приблизительно так: «Какая всё-таки она необыкновенная малышка…»
С рассветом всех разбудил неприятный и резкий сигнал подъёма. Было мокро от росы и довольно прохладно. Хриплая сирена завывала так, будто кто-то тянул простуженную кошку за хвост, а она кричала и вырывалась. Такой звук сразу создавал ощущение надвигающейся беды, и спать больше не хотелось.
Выдав пленникам несколько нарезанных поперёк бананов, стражники повели их на работы: малышей на карьер, малышек на фабрику.
— Хоть бы кашей накормили, — ворчал Пилюлькин. — Что это за завтрак такой?
