Ян Ларри - Страна счастливых
Ты не понимаешь одного, что сам человек ограничен во многом. Воля человека не абсолютна. Человек может изобрести летающую корову, но никогда не изменить ему законов движения.
Есть, дорогой мой, в морских глубинах, рыбы целоринхи, татигады, эстомии, макруги, малокостнусы, неостомы и тысячи других живых существ, которые прекрасно живут на глубине тысячи метров, но умирают, будучи вытащенными на поверхность.
И это закон…
В том, что ты полетишь, - сомнений быть не может. Ну, а дальше что?
Человек никогда не разрешит этой проблемы тик же, как не разрешить ему и проблемы бессмертия. Все, дорогой мой, имеет законы. Их же не преступить… Фанаберии космизма только отвлекают людей от прямых обязанностей на Земле…
– В наше время, - кашлянул Молибден, - жили поэты, которые путешествовали в межпланетном пространстве, сшибая оглоблей звезды. Такие поэты умерли вместе с эпохой, гнавшей их в космос… Но куда и от чего бежишь ты, человек социалистического общества?… Я этого не понимаю. Тебе нужно лечиться от твоей космической болезни. Тебя следует изолировать, чтобы ты не распространял высокой заразы. Можешь обижаться на меня, но после того, что я слышал, я буду бороться против тебя до последнего вздоха.
– Опыт был? - подпрыгнул Коган, - был, я спрашиваю? И что же? Катастрофа? Да? Стоила ли игра свеч? Конечно нет! Все чепуха! Для того, чтобы перелететь из Ленинграда в Магнитогорск, не нужен был C1.
– Катастроф больше не будет! - заметил Павел.
– Так говорят безумцы! - поднялся Молибден. - Не будет больше и межпланетных снарядов, которые вырывают из наших рядов лучших людей…
– Посмотрим!
– Значит враги?
– Да! - крикнул Павел, - ты и Коган - враги мои и человечества!
– Будем драться, черт возьми! - спокойно сказал Молибден.
– Будем драться! - принял вызов Павел.
Коган побежал к дверям, извергая ругательства. Следом за ним, тяжело ступая, уходил Молибден, даже не взглянув на человека, который грозил своим упрямством порядку Республики.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Павел не знал, что могут предпринять Молибден и Коган, но теперь для него было ясно, что предстоит борьба.
– Да, да, - говорил он себе, собираясь к Нефелину, - мы должны форсировать события!… Надо действовать!…
Погруженный в размышления о судьбе своей работы, Павел не заметил, как дошел до редакции и как очутился в редакторском кабинете.
– Надо действовать, - были первые слова Павла, - они знают все! Мы не должны терять ни одной минуты.
Нефелин испытующе посмотрел на Павла:
– Открыты?
– Стратегия наша оказалась чепухой.
– Что они предлагают?
Павел передал свой разговор с Молибденом и Коганом.
– Мы расстались врагами! Они ушли от меня, не протянув мне на прощанье руки.
– У тебя есть уже планы?
– Только одно!
– ?
– Перейти в решительное наступление!
– И…
– Я не прочь выступать с завтрашнего дня с лекциями. Кроме того я мог бы организовать выставку по вопросам межпланетных сообщений.
– Все это конечно хорошо, но тебя отправляют сегодня в Город Отдыха.
– Как? - возмутился Павел. - Бойко говорил…
– Брось! Не поможет! Они действуют быстрее нашего. К твоему сведению могу сообщить, что Молибден и Коган были командированы сюда Советом ста для выяснения твоего здоровья. Они нашли тебя в неудовлетворительном состоянии. И ты, конечно, понимаешь, - засмеялся Нефелин, - что они выразили свое неудовольствие и предложили Бойко отнестись к твоему здоровью более внимательно. Молибден, между прочим, сказал Бойко (я привожу подлинные слова): «Стельмах дорог Республике. Но ты этого, очевидно, не уясняешь. Вместо того, чтобы ремонтировать его, - ты держишь Павла в духоте Магнитогорска». Бойко в припадке раскаянья вырвал еще два волоска на черепе и, отдав распоряжение о твоей отправке, вылетел с правительственным самолетом в Москву.
– Как видишь, они отводят тебя с поля сраженья, шутя и играя. И тут уж никто и ни к чему не придерется… Забота о твоем здоровье! Ничего не поделаешь! Назвался гением - лезь в опекунские пеленки.
– Но это же свинство!
– Что? Забота о твоем здоровье - свинство? Неблагодарный, как ты смеешь так думать об этом!
– Не шути, Нефелин! Мне тяжело сейчас! Подумай, выбыть из строя на месяц, когда именно этот месяц должен решить судьбу работы. Нет. Это не легко. Сидеть в дурацком городе, не принимать участия в борьбе за самого же себя… Я не понимаю, как ты можешь шутить?!
– Ну, хорошо! Я заплачу!… Ты похож на ребенка, Павел. Право, слово! А что ты думал? Я уже говорил тебе, что им надо отдать справедливость, действуют они умно.
– Но не честно!
– Ступай, скажи им! Они тебе ответят, что честность понятие относительное. Они тебе скажут: все разрешено для блага Республики.
– Благо?
– Ступай убеди их!
– Мне хочется плакать, Нефелин!
– А мне хочется драться! Уезжай! Я буду биться за троих! Да и все мы - ты только посмотрел бы - готовы к самому страшному. Я не ручаюсь, но может быть рядом с нами сидят члены нашего клуба и точат ножницы. Они клянутся остричь бороды консерваторов и уже расписываются по этому поводу на пергаменте кровью.
– Ты все шутишь!
– Я весел, Павел! Весел от того, что приводит тебя в печаль. Чудак ты, право!… Подумай хорошенько: что заставило этих бородачей порхать из Москвы в Магнитогорск? Что побудило их сплавить тебя с поля битвы?
– Ну?… - с надеждой протянул Павел.
– Сознание бессилия. Ручаюсь головой, что ситуация в Совете ста более благоприятна для нас, чем для консерваторов. Если бы они чувствовали за собой силу, их действия были бы иными. Уезжай, Павел! До сессии еще полтора месяца! А что большой срок для нас. Большинство будет с нами. Вот увидишь!
– Если они не придумают…
– Пускай, пускай! Пусть придумывают все, что им покажется удобным. Мы все равно победим.
– Я начинаю бояться их!
– А, ерунда… Верь мне, что не позже нового года ты будешь трудиться на Луне, открывая банки с консервами. А я… Ну, я буду посылать тебе с Земли воздушные поцелуи… Ну, давай обнимемся на прощанье! В случае чего, я буду писать тебе… Прощай, дружище! Будь весел! Поправляйся. А главное - не унывай! Можешь быть уверен, что в любое время дня и ночи твои друзья действуют и за себя, и за тебя, и за ослепительную идею, за старую мечту человека!
* * *
Ободренный и успокоенный немного, Павел вернулся в лечебницу.
В белом вестибюле, залитом светом, он застал Майю, которая стояла в дорожном пальто около распределителя.
Она тянулась к автомату с надписью «Больных один», стараясь повернуть выключатель, но рычажок выключателя был поставлен так высоко, что до него касались только кончики пальцев Майи. Услышав шаги Павла, она повернулась к нему и сердито сказала:
– Безобразие! Установщик, очевидно, сам решил вести регистрацию! Помоги, пожалуйста!
Павел подошел и, протянув руку через голову Майи, поставил в автомате слово: «свободно».
– Так?
– Спасибо! - сказала раскрасневшаяся Майя и протянула Павлу руку:
– Ну…
– Ты уезжаешь?
– Я ждала тебя! Ты знаешь о последнем решении Бойко?
– Отправиться сегодня? Знаю!
– Ну, вот и прекрасно! Я возвращаюсь в Ленинград!… Желаю тебе поправиться и… Словом, выздоравливай поскорей!
– Спасибо!
Они замолчали. И так стояли, почему-то избегая смотреть в глаза друг другу. Павел чувствовал, что ему нужно что-то сказать, но какое-то странное замешательство вымело из головы все мысли.
Наконец, подавив смущенье, он пробормотал:
– Я… я, знаешь ли… привык к тебе за это время… То есть… ты была очень добра… Да… Очень добра…
Майя вздохнула.
– Мы еще… думаю… встретимся…
– Возможно, - отвернулась Майя.
Павел пожал ее крепкую, узкую руку.
– Ну, конечно встретимся. Ведь мы же ленинградцы.
– Да!…
Майя неестественно закашлялась:
– Ну, что ж… Пойдем!… Нам пока по пути!
Они вышли на улицу, но тут, вспомнив что-то, Майя вернулась обратно:
– Чуть было не забыла!… Одну минутку!
Она вернулась с письмом в руках.
– После твоего ухода приходил Молибден. Он просил передать тебе это письмо и вот эту записку.
Павел с недоумением и тайной робостью взял записку и, развернув ее, прочитал:
Дорогой Павло! Заходил извиниться за резкость. Не застал. Думаю, впрочем, - простил. Никак не привыкну. Отрыжки старого. Нервы. Не обижайся на старика. Исправляю: жму руку, хотя заочно. В. Солнцеграде найди мою дочь. Передай письмо. Другой способ не подходящ для содержания. Это касается только ее. Секрет. Сам не могу. Занят. О твоей химере буду думать. Может быть… В общем - после поговорим. Навести старика перед сессией. Потолкуем. Поправляйся. Молибден.
