Кристофер Прист - Лотерея
Я сидел рядом с Сери и молчал, а летавшие над нами птицы все рвали и рвали тишину своими странными криками. Воздух все еще оставался теплым, но я заметил, что солнечный свет понемногу меркнет. Мне, северянину, было никак не привыкнуть, что на юге не бывает долгих закатов и рассветов, что ночь наступает там почти внезапно.
— А сколько сейчас времени? — спросил я. — Когда здесь темнеет?
— Совсем скоро, — ответила Сери, взглянув на наручные часы. — Нам нужно поспешить, автобус будет через полчаса.
— Если только он снова не сломался.
— Вы на это надеетесь? — криво усмехнулась Сери.
Мы быстро миновали ущелье, затем мост через реку. В деревне уже загорались окна, а к тому времени, как мы вскарабкались по крутой тропе и вышли на дорогу, уже почти стемнело. Мы сели на одну из скамеек и стали слушать вечер. Трещали цикады, а затем, словно в напоминание о файандлендских рассветах, грянула короткая, щемяще красивая песня десятков неведомых птиц. Снизу, из деревни, доносились обрывки музыки и неумолчный плеск реки.
Когда совсем стемнело, напряжение, старательно подавлявшееся и мною, и Сери, получило неизбежную, как я теперь понимаю, разрядку. Мы целовались, целовались страстно, не зная, кто и как это начал, и ничуть не сомневаясь в дальнейшем развитии событий. В какой-то момент Сери отстранилась от меня и сказала, слегка задыхаясь:
— Автобус уже не придет. Слишком поздно. После наступления темноты на дороге за аэропортом запрещено любое движение.
— А ведь ты все время об этом помнила, — укорил я ее.
— В общем-то, да, — сказала она и снова меня поцеловала.
— А мы сможем устроиться в деревне на ночлег?
— Думаю, да, я знаю одно подходящее место.
Мы медленно спустились с откоса, спотыкаясь об импровизированные ступеньки и ориентируясь по огням деревни, изредка проглядывавшим сквозь листву. Сери без раздумий направилась к дому, стоявшему чуть на отшибе, и переговорила на непонятном мне диалекте с вышедшей на стук женщиной. Женщина кивнула, приняла у Сери деньги и повела нас по узкой лесенке наверх; отведенная нам комната располагалась прямо под крышей, выкрашенные черным стропила едва не касались кровати. Все это время мы ничего не говорили, а как только хозяйка ушла, Сери сбросила с себя одежду и легла на кровать. Я тут же к ней присоединился.
Часом или двумя позднее, головокружительно опустошенные, но так еще толком друг друга не узнавшие, мы оделись и пошли в ресторан, для чего потребовалось лишь перейти улицу. Других приезжих в деревне не было, и хозяин ресторана успел уже закрыть свое заведение. Еще одна короткая беседа на местном диалекте, еще одна ассигнация, перешедшая из рук в руки, и после нескольких минут ожидания мы получили немудреный ужин, состоявший из фасоли, бекона и риса.
— Ты все платишь, — сказал я, прожевав очередной ломтик бекона. — Мне нужно будет отдать тебе деньги.
— Зачем? Я спишу это за счет Лотереи.
Под столиком, где не видно, ее колени слегка сжали мое.
— А что, — спросил я, — я обязательно должен вернуть тебя Лотерее?
— В общем-то, — улыбнулась Сери, — я и сама подумываю бросить эту работу. Самое время перебраться на другой остров.
— Зачем?
— Слишком уж я засиделась на этом Мьюриси. Хочется найти что-нибудь поспокойнее.
— И это что, единственная причина?
— Есть и другие. У меня не лучшие отношения с управляющим конторы. Да и работа здесь не совсем то, что я ожидала.
— Это в каком отношении?
— В разных. Как-нибудь потом расскажу.
После ужина мы гуляли в обнимку по деревне, но не слишком долго, потому что холодало.
Мое внимание привлекла освещенная витрина сувенирного магазинчика, там были выставлены окаменелые объекты, сплошь заурядные и особенно дикие в своей заурядности.
— Так расскажи мне, почему ты хочешь оставить работу, — сказал я, отходя от витрины.
— Мне казалось, что я уже говорила.
— Ты только сказала, что ожидала чего-то другого.
Никакого ответа. Мы пересекли давешнюю лужайку, вышли на мост и стали слушать, как шелестят эвкалипты. В конце концов Сери сказала:
— Я не могу разобраться со своим отношением к этим выигрышам. С одной стороны это, а с другой стороны то. По работе я должна помогать людям, ободрять их, чтобы смело шли в клинику на процедуры.
— А что, многих приходится ободрять? — спросил я, вспомнив, конечно же, свои собственные сомнения.
— Нет. Только немногих, вдолбивших себе в голову, что это опасно. Им просто нужно услышать от кого-нибудь, что никакой опасности тут нет. Во всей моей деятельности считается само собой разумеющимся, что Лотерея есть нечто хорошее. Первое время я тоже так считала, а вот теперь сомневаюсь, и чем дальше, тем сильнее.
— Почему?
— Ну, для начала отметим, что таких молодых, как ты, победителей я еще не видела. Всем прочим было не меньше сорока — пятидесяти лет, а встречались и совсем дряхлые старики. Из этого нетрудно заключить, что люди, покупающие билеты, имеют, как правило, примерно такой же возраст. А если подумать еще немного, приходишь к выводу, что Лотерея эксплуатирует их страх перед смертью.
— Вполне естественно, — кивнул я. — Да и сама атаназия — разве не этот же страх двигал теми, кто ее разработал?
— Да, но лотерейная система слишком уж… как бы это сказать… безразборная. Когда-то я твердо считала, что в первую очередь нужно спасать смертельно больных. Затем, поступив на эту работу, я ознакомилась с нашей перепиской. Каждый день контора получает сотни писем от людей, лежащих в больницах, и в каждом письме — мольба о помощи. Нашей клинике не под силу принять и малую часть этих страдальцев.
— И что же вы им отвечаете?
— Боюсь, что ответ тебя немного шокирует.
— Говори, говори.
— Мы посылаем им стандартный ответ на бланке и бесплатный билет на следующий розыгрыш. И билет мы посылаем только тем, кто неизлечимо болен.
— Да, — усмехнулся я, — большое им, наверное, утешение.
— Мне это нравится ничуть не больше, чем тебе, да и всем, кто у нас работает, тоже. Но со временем я стала понимать, почему иначе невозможно. Предположим, мы уступим просьбам тех, кто болен раком. Сразу возникает вопрос: неужели человек достоин атаназии просто потому, что он болен? Воры и маньяки болеют раком ничуть не реже всех остальных.
— Но это было бы гуманно, — сказал я, воздержавшись от замечания, что воры и маньяки тоже могут выигрывать в Лотерею.
— В любом случае это попросту невозможно. У нас в конторе есть брошюра, могу дать тебе почитать. Там подробно изложены все доводы против лечения больных. В мире есть тысячи, миллионы людей, больных раком. Клинике никак не справиться с таким количеством пациентов, слишком уж дорого стоит процедура атаназии и слишком уж она продолжительна. Поэтому руководители клиники не смогут принимать всех подряд, без разбору. Им придется тщательно изучать претендентов, отбирать наиболее достойных, урезать их число до нескольких сотен в год. Ну и кто же будет судьями? Кто получит право решать, что вот этот вот человек достоин жизни, а этот пусть помирает? Вполне возможно, что какое-то время это будет работать, но затем случится так, что будет отказано кому-нибудь, обладающему большой властью или большими связями в прессе. Во избежание неприятных последствий этот отказ будет пересмотрен, и с этого момента безукоризненная прежде система превратится в коррумпированную.
Сери взяла меня за локоть, рука у нее была холодная, как ледышка. Я тоже успел уже промерзнуть, и мы пошли назад, к дому. В безлунной ночи еле угадывались огромные силуэты гор; тишина стояла такая, что звенело в ушах.
— Вот ты меня и убедила, — сказал я. — Я не поеду в клинику, потому что не хочу иметь со всей этой историей ничего общего.
— А вот я считаю, что тебе обязательно нужно ехать.
— После того, что я от тебя здесь услышал?
— Я же предупреждала тебя, что не могу разобраться со своим ко всему этому отношением. — Я чувствовал, как дрожит от холода ее рука. — Вот придем, согреемся, и я все тебе объясню.
Я как-то никогда не задумывался, что даже и на юге ночью в горах бывает очень холодно; после этого нежданного холода комнатка под крышей порадовала меня столь же нежданным теплом. Казалось, что в ней только что протопили; я потрогал один из потолочных брусьев и почувствовал в нем не до конца еще растраченный жар полдня. Мы сели на край кровати бок о бок, вполне пристойно и целомудренно.
— Ты должен пройти курс атаназии, потому что Лотерея проводится честно, и кроме нее нет другой защиты от коррупции. — Сери завладела моей ладонью и стала водить по ней кончиками пальцев. — До того как я поступила на эту работу, мне доводилось слышать разные сплетни. Ты тоже такое, наверное, слышал — про людей, купивших себе бессмертие. Принимая на работу, тебе первым делом сообщают, что все это вранье. Тебе демонстрируют то, что руководители Лотереи называют неопровержимыми доказательствами, — количество препаратов, синтезируемое за год, и максимальную пропускную способность оборудования. Все это точно стыкуется с количеством победителей за то же самое время. Они доказывают это с таким жаром, что поневоле возникает подозрение: а все ли здесь чисто?
