Александр Чуманов - Ничто не ново - только мы.
— Надо же! — покачал головой Первый, — все-таки через сто восемьдесят… А теперь, значит, никого у нас с тобой… Надо же…
— Чем же ты занимался-то всю жизнь, а, старый? — отвлек его от нового приступа невеселых дум Второй, — звездолет улетел, а ты что делал?
— Дак, известное дело. Много нас тогда было, исследователей иномиров. С одной стороны — ты герой, гордость родных и знакомых. С другой — пропащий человек. В двадцать-то лет. Человек, у которого все самое главное — позади. Это только тот до конца поймет, кто на своей шкуре пережил.
Ничем, собственно, я и не занимался все это время. Просто ждал, невесть чего. Думал, у меня одного так. Поспрашивал, у других — то же самое. Потом это назвали «синдромом раздвоения». Лечить стали.
А до того все перемогались в меру собственных сил. И я перемогся. Надо было как-то жить. Стали мы с женой снова наведываться во Дворец Компьютеров не ради секса и квасоколы, конечно, а ради конкурсов. Оказался я вскоре наилучшим претендентом на пост организатора-педагога в моей альма-матер, то бишь на курсах усовершенствования контингента.
В тот же день счастливый билет вытянула и моя Палестина. Старшей продувальщицей компьютерных блоков стала. Тоже, между прочим, не каждой такой выигрыш доставался. Многие довольствовались гораздо меньшим.
Но с того дня я стал сомневаться в абсолютной честности компьютерных игр. Что-то уж очень подозрительными показались некоторые совпадения. Как-то так выходило, что наилучшие варианты всегда доставались людям, которые уже и так выиграли большое количество всяких радостей. А это означало, что, либо удачливые люди сумели как-то подружиться с электронными арбитрами, либо компьютеры вовсе ничего не решали, а процветало элементарное надувательство доверчивого народа.
Потом стал нарастать пуританизм. Дворцы Компьютеров закрыли для массовых посещений, конкурсы стали заочными, а информация о них — конфиденциальной. Так что я не успел разобраться во всем досконально…
— Слышь, Никола, просвети-ка нас! — крикнул возвращенец координатору, по-прежнему разглядывавшему своих козявок. Но тот сделал вид, будто не знает, о чем идет речь, заставил коротенько повторить суть дела. До чего живучи в человеке некоторые его особенности!
— Так-так-так-так-так… — почесал затылок Николай, — значит, говорите, двадцать первый век, тридцатые годы, компьютерный бум… Так-так. Все вопросы проходили через компьютер. Даже самые пустяковые… Да-да, мы это по истории проходили, вспоминаю отчетливо… Было надувательство! Махровое! Классическое! О нем только в середине следующего века осмелились заговорить вслух. До того — полный молчок. Тишь и гладь. Кто-то крепко держал все нити.
— Вот так да-а-а… — протянул один Одиссей изумленно.
— Вот тебе и раз… — откликнулся другой. Ясно было, что оба потрясены услышанным чрезвычайно.
35
Вот так всегда и бывает: живет человек, живет, а когда подойдет вплотную к своей крайней черте, то выясняется, что рассказать-то о прожитой жизни и нечего. То ли мастерства рассказчика не хватает, то ли жизнь при взгляде с последнего рубежа оказывается незначительной.
Во всяком случае, Второй больше никаких наводящих вопросов не задавал, а Первому добавить к сказанному было нечего. Все, что слабыми искрами еще изредка вспыхивало в мозгу, казалось или постыдным, или глупым, или таким, что ни одна душа в мире, даже самая-самая родственная, знать не должна.
Так у них и закончился этот час воспоминаний. Да, в какой-то час и уложилось все. Одиссеи замолчали, они молчали долго может, минут двадцать, протяжно вздыхали по очереди, один вертел пяткой лунку в мягкой лесной почве, другой делал то же самое, но только не пяткой, а носком своего старинного грубого башмака.
Тогда Коля решил прийти старикам на помощь. Сам решил, а не по велению своей должности. Он чисто по-человечески не мог терпеть, когда кто-то рядом грустил или тосковал.
— А что, отцы, — сказал он, отвязавшись, наконец, от несчастных лесных жителей, — может быть, вы хотите посмотреть на родную планету с высоты птичьего полета? Побывать в наших прекрасных городах, пообщаться с нашими отличными людьми? Может быть, захотите остаться с нами навсегда?
— Не все сразу, — остановил его возвращенец, он с этого момента решил по праву более бывалого и опытного выступать от имени обоих Одиссеев, — давай-ка мы, для начала, полетаем над Землей, а уж потом решим остальное.
И Николай кивнул согласно, потому что именно такое решение он и имел в виду.
— Перегруза не будет? — опасливо спросил возвращенец, когда все трое взгромоздились на гравилет.
Коля глянул на него красноречиво, и тот стал стесняться задавать технические вопросы. Стартовали они лихо, так что старики едва не вывалились в момент отрыва от земли, этим координатор продемонстрировал возможности летательного аппарата. А дальше полет протекал нормально и спокойно, как и подобает ознакомительному, экскурсионному полету.
Одиссеи нашли, что планета за отчетные столетия изменилась в лучшую сторону, стала определенно краше и экологичней, чем была, Они увидели леса, автострады, реки, города, стартовые площадки для массовых нуль-переходов. Даже зверей в лесах они увидели, причем, это Одиссей-два отметил про себя, из одного зверя через несколько веков вполне мог развиться носорог, а из другого — мамонт. Если, конечно, эволюция не совершит какой-нибудь непредсказуемый зигзаг.
Потом они выразили желание посмотреть, как выглядит человеческое жилье изнутри. Естественно, Николай повез их в свою квартиру.
Он обитал в яйцеобразном доме, парившем на высоте двух метров от земли. Прямо на гравилете друзья влетели в окно, Одиссей-один испуганно прижмурился при этом, а Одиссей-два лишь рассмеялся, но оба решили, будто сейчас окажутся в чужом доме без предупреждения, и получится деликатная ситуация. И оба ошиблись. Оказалось, что они влетели в окно подъезда.
Потом им пришлось довольно долго торчать на лестничной площадке, глазеть в окно, за которым расстилалась красивая панорама, пока Николай вел за дверью какие-то необходимые переговоры с супругой. Там звучали голоса и порой что-то твердое падало на пол.
Наконец, дверь распахнулась, а на пороге стояли сияющий Коля и сияющая, как выяснилось, Агидель.
— Милости просим! — сказали хозяева хором, и старики робко вошли в квартиру.
Стол был накрыт в соответствии с традициями как двадцать первого, так и двадцать четвертого века, а во главе его красовалась большая бутылка квасоколы.
— Вот, — смущенно сказала Агидель, — сама синтезировала. По старинным рецептам. Не побрезгуйте, гости дорогие!
И гости не побрезговали. Их робость вскоре прошла, они почувствовали себя как дома, им захотелось остаться в двадцать четвертом веке навсегда, и они бы остались с радостью. Но бросить на произвол судьбы своего пока еще несуществующего Третьего старика не могли никак. Крепко сидело в них чувство долга.
Видимо, Агидель все-таки что-то маленько напутала с квасоколой, но вкус напитка от этого явно не пострадал, а даже и наоборот.
Пылла-ли закаты,
и лливень бил в стекло-о-о.
Все бы-ыло когда-то,
было да пра-шло! —
базлали старики изо всей мочи, когда возвращались на гравилете назад, и ясная заоблачная лазурь делала их старые глаза голубыми-голубыми.
— Как у вас с сексом? — вдруг озаботились проблемой они.
— А никак, — ответил Николай, — оплодотворяем женщин при помощи психической энергии.
На это у Одиссея не нашлось слов. В целом, встреча поколений прошла, как говорится, на хорошем уровне.
36
Так все и решилось само-собой. Гравилет снова завис над ровными рядами стеклянных крыш, отражавших красные лучи вечернего светила, они сориентировались, отыскали среди обширного «комплекса для хранения замороженных фигур» свою «теплицу» да и приземлились.
Не сговариваясь, сели на лавочку. Лавочка была теплая и шершавая. На ней кто-то вырезал перочинным ножом: «Земля — Амир. 2024–2630. ДМБ. Мотя».
Захотелось тоже что-нибудь вырезать на память о себе. Но ни у кого не было ножа.
— Может, у служительницы спросить? — неуверенно предложил координатор.
— Не-е, не даст, — почему-то решил Второй.
— Ну ее, — согласился с ним Первый.
Их недавняя веселость и бесшабашность куда-то подевались.
Так и отказались от затеи. Да и лавочка была уже очень старая. Не внушала уверенности. Наверняка она не собиралась дожить до возвращения Моти.
Сидели и молчали. Долго.
— Ну, вот, Коля, — молвил, наконец, возвращенец, — вот, Коля, и все…
Никаких ответных слов эта фраза не предполагала. Всем было грустно расставаться, но быстро сгущалась тьма и стоило поторопиться. Как не полагается хоронить человека после захода солнца, так и класть его в потемках в анабиоз — нехорошо. Условность, конечно, предрассудок, а все равно…
