Андрей Лазарчук - Любовь и свобода
Элу Мичеду, класс 5-й «синий»
«Как я провёл лето» соченение
Соченение № 6 из 12
Я пешу вечером. Дома. Дом пустой. В нем нет не жывых не мертвых. Горит свет, но очень тускло. В окно виден пожар где-то далеко, я думаю это на станции, но не на самой, а где ихние мастерские. Со мной Йо Денци и Шиху Ремис, и скоро должны прийдти Окад Борка, Тойлу Детре и Эмин Цезука, ребята из нашего и «зелёного» класса. Я пригласил их ночевать потому что так лучше. И у нас ещё есть еда. Отец всегда говорил что нужно дома держать много припасов, потому что война может начаться в любой момент. Я надеюсь, что они с мамой живы и скоро нас спасут.
Когда мы шли в город из лагеря, мы встретили Джедо Шанье, Лея Тюнрике и Илли, фамилию её я забыл, она не из нашей школы. Но она очень храбрая девчонка. Они уехали вчера из лагеря в город за помощью, а когда мы их встретили, они сказали что город пустой и что скорее всего все умерли не известно отчего. С ними был полуживой человек, как будто обвареный кипетком. Лей сказал, что это наверное Поль. Но я Поля видел в прошлом году и он совсем непохож. Ничего не могу сказать.
Я не верю что в городе все умерли, потому-что ничем не пахнет. Если умерли то прошло уже два дня, я помню как два дня не работал холодильник и как пахло когда его открыли. Случилось что-то другое, чего мы пока не знаем. Наверное это похоже на того лося, которого видел Джедо, и ещё Джедо и Лей говорили что в городе на крыше видели огромную чёрную обезьяну с карликом на спине. Мне кажется это все просшествия одного ряда. И они как-то связаны с Областью отклонений что в долине Зартак.
Но все подумали что, скорее всего, люди умерли и побежали в город бегом, и многие плакали. Зря Джедо сказал это. Хотя я его не веню, командир должен быть исключительно и всегда честным, как горский судья. Их если уличат в слове неправды, сразу язык обрезают и изгоняют из племени. И они тогда уходят высоко в горы или бросаются в пропасть.
Командир не стал возвращаться в город а сказал, что они тогда уходят все и ещё с братом в лесной домик Пороха. С ним поехали ещё Зее Фахт и Гас Кер-Керту, мы их приняли в нашу разведгруппу, а в городе у них сейчас никого не было, родители Гаса уехали на юг с подвижным сан-отрядом в тот же день, когда мы только приехали в лагерь, а мать Зее была воспитательницей в нашем лагере и ищчезла, и теперь Зее собиралась её искать.
Я сижу, и думаю, как нам жыть дальше. Надо ли просто ждать спасателей или нужно начать устанавливать правильную жызнь? Я думаю припасов хватит надолго, если не кончится электричество, но Джедо сказал что видел, что из города уезжали фермерские грузовики полные награбленных вещей. Значит они ещё приедут за нашими запасами, тогда надо устанавливать оборону города, а это очень трудно, потому что у нас ничего нет и мало понастоящему обученых бойцов.
Я ходил смотреть баррикаду у которой погиб Кий. Можно попробовать перекрыть дороги, но совсем не получится перекрыть пешие пути. Или всем уйти на левый берег. Наверное так будет проще.
Конец сочинения № 6.
Глава двенадцатая
Прошло декады две. Лимон не был уверен в точности этого срока, поскольку в самом начале никто не догадался вести календарь, а потом, когда какая-то дата зачем-то понадобилась, подсчитать дни не смогли — все называли разные цифры, расходясь как минимум на день в ту или другую сторону. Лимон взял среднее и своим приказом назначил текущим днём.
В конце концов, не это было самым важным…
Дом Пороха имел одно чудесное свойство: его почти нельзя было найти. То есть — стоя в трёх шагах на тропе и глядя на него в упор, ты всё равно видел только поросшие плющом деревья, кусты, вывороченные корни давно упавших великанов… Порох говорил, что ничего специально не делал, так само получилось. Просил однако, чтобы не протаптывали дорожек, ходили каждый раз разными путями.
Основой дома, его главной стеной и потолочной балкой, было старое огромное синедрево, поваленное ураганом. Слой почвы здесь (да и вообще везде, где росли синедрева) был довольно тонкий, корни раскидывались широко и крепко вцеплялись в камни — и если уж такое дерево падало, то вырывало корнями всю землю до камней. Получалось стоящее на ребре здоровенное колесо, и когда дожди смывали почву, выходило что-то очень похожее на кидонский знак. Поэтому, наверное, и название «синедрево»: в древности Кидон назывался Царство Синь, отсюда и Синий союз… — а больше в синедреве ничего синего не было: листья очень даже зелёные, широкие, кожистые.
«Кидонский знак», использованный Порохом, был громаден: метров десять в поперечнике. А поскольку упало дерево на рощицу тонких диких яблонь, Пороху осталось только притянуть верхушки нескольких деревцев к висящему над землёй стволу, уложить поверх них непромокаемую прозрачную плёнку, прижать её ещё несколькими деревцами, пустить по ним хмель и плющ — а потом под образовавшимся шатром выкорчевать ненужные яблоньки и сделать плетёный пол.
Помещение получилось высоким, больше трёх метров, и просторным. Дождь туда не попадал, ветер не просвистывал, на случай внезапных холодов стояла армейская печь-излучатель. Ещё здесь было четыре снарядных ящика в качестве сундуков, сколоченный из досок стол, такой же шкаф без дверок, задёрнутый куском плащ-палатки, козлы для гамака… Практически в этом же шатре располагался погреб — его, конечно, Порох рыл не в одиночку, отец помогал, — а немного дальше — такая же малозаметная уборная. В общем, мечта партизана…
Труднее всего оказалось спрятать грузовик; единственное подходящее место нашлось метрах в пятистах от дома, под таким же, только поменьше, упавшим деревом. Лимон надеялся, что простая маскировочная сеть будет достаточным укрытием.
…И, само собой разумеется, многого не взяли. На чём спать, к примеру. Ну хорошо, девчонкам отдали оба имевшихся в доме гамака и оба одеяла; для парней были старые плащ-палатки, ещё более старые шинели и полушубки, много термоизолирующей плёнки… в общем, и замёрзнуть нельзя, и отдохнуть толком не удаётся; тем более, что в шинелях до поры до времени скрывались блохи…
Выручил, как обычно, «Спутник разведчика»: Лимон вспомнил, что из плащ-палатки и двух-трёх слоёв плёнки можно сделать отличный спальный мешок, что сухой древесный мох — но не чёрный, а пёстрый, с пятнами табачного цвета, — во-первых, мягок и не уминается, а во-вторых, отгоняет вредных насекомых; что ложиться в верхней одежде и обуви нельзя (то есть можно, но только в исключительных случаях, когда есть риск внезапного появления противника), потому что в конечностях нарушается кровообращение, что ведёт к преждевременной усталости личного состава… Короче, вторую ночь провели уже сносно, а третью (когда набросали мха почти по колено) — так просто с комфортом.
Недалеко протекал чистый ручей; шагах в двухстах от дома образовалась естественная запруда. Мыться целиком там было, естественно, занятием для особо закалённых (Лимон знал одного такого — и это был, как ни странно, Маркиз), но рядом имелась очень удобная площадка для костра. Посовещавшись, решили, что готовить лучше здесь, и здесь же греть воду — дров вокруг много, и по котелку на брата или сестру всегда можно сварганить. Быстро поставили кабинку для мытья: пять шестов, на которые наброшена чёрная плёнка. Там, глядишь, и баню построим, как у горцев, подумал Лимон; а кто нам запретит?..
Больше всего мешали жить перепады настроения и приступы почти физической слабости, которая не была слабостью на самом деле, а скорее отвращением организма к любой деятельности. Именно организма, не сознания, это Лимон понял довольно быстро. Он хотел, искренне хотел что-то делать, но, массаракш, как же невмоготу было себя поднять и повести! А ночью всем было трудно уснуть от сосущей, жуткой тоски; Шило искусал себе руки в кровь, пытаясь не издавать звуков; Лимон делал вид, что ничего не замечает. Пороха днём хватало когда на полчаса деятельности, когда на час; потом ему нужно было спрятаться от всех; а ночью он метался и плакал. Гас пытался по мере ума веселить народ, но скорее досаждал. Девчонки держались лучше ребят, но постоянно цапались между собой и потом ревели где-нибудь в зарослях.
Лимон сначала боялся, что с Полем будет много возни, даже не как с матерью тогда, а как с прошлом году с сестрой тётушки Яни, которая полгода умирала от опухоли мозга. Тогда тёте Яни многие помогали, потому что сестра совершенно ничего не понимала и не могла себя обихаживать, пачкала постель — ну, и тому подобное. Однако Поль оказался не таким. То есть он тоже ничего не понимал и спал сутки напролёт, раза два просыпаясь, чтобы попить воды. Он ничего не ел; Лимон первое время всё пытался его накормить, но Поль сжимал зубы. Было похоже, что он закукливается наподобие гусеницы. Кожа его стала бледно-коричневой и совершенно сухой, как обёрточная бумага. И пахло от него… Лимон не мог точно определить этот полузнакомый запах, но, во всяком случае, это не был запах больного человека — а скорее каких-то засохших растений, кожи, табака, старых газет… в общем, чего-то такого, не противного.
