Хольм Ван Зайчик - Дело лис-оборотней
Спознавшись в корабельной едальне “Святого Савватия”, Тумялис, Заговников и Богдан и на тружениях держались по возможности вместе; лишь четвёртый их сосед по столику, Бадма Царандоев, на строительстве планетария не показывался, занятый сверхмерно своими новыми обязанностями здешнего нового дувэйна. Оттого-то известие, что Богдан занедужил, огорчило его сотрудников донельзя.
– И что ж это с вами такое приключилось вдруг, преждерожденный Богдан? – то ли с неподдельной тревогой, то ли с хорошо скрытой иронией вопрошал Юхан. – Не простыли ли? Не набили ли мозоль вчера?
Более скупой на проявления чувств Павло лишь посматривал на Богдана озабоченно и по возможности умерял любопытство и многословие Юхана.
– Ну будет вам, Юхан Вольдемарович, будет, – примирительно говорил он. – Мало ли что может случиться… Все городские тут проходят такой период, кто быстрей, кто дольше. Мне тут не впервой утешаться, я-то знаю…
– Нет, я понял! – вдруг воскликнул Юхан. – Преждерожденный Богдан, откройтесь по совести, мы никому не расскажем. Это ведь только предлог? Вам просто понадобилось свободное время для проведении неких деятельно-розыскных мероприятий. Вам просто не до планетария. Расследование вступило в решительную фазу. Ведь так? А? Ведь так? Всё же я был прав! – Он удовлетворённо захохотал, поглубже пряча голову в непродуваемый капюшон и одной рукой стягивая туже его верёвочку у горла. – Меня не проведёшь, я же понимаю, для чего люди такого уровня могут ездить по глубинке, а для чего – нипочём не могут!
– Да что вы говорите такое, преждерожденный Юхан… – смущался Богдан, придерживая очки, так и норовящие от каждого удара волны в борт спрыгнуть с носа.
Заговников сочувственно молчал. Старенький сампанчик, тарахтя мотором, прыгал на крутобоких волнах, натужно выгребая против ветра от главной гавани светлого острова к монастырскому пирсу Больших Зайцев. Свирепый ветер катился над грозно почерневшей, всклокоченной водной ширью, охлёстывая лица наждаками, закидывая пеной, сорванной с неистово пляшущих гребней. Позади светлели, медленно удаляясь и проваливаясь за пролив, монастырские громады, придавленные к земле низкими, стремительно текущими по небу тучами; впереди вставал плоский, продутый всеми ветрами промежный островок.
Сидевший рядом пожилой раскосый монах, родом якут – кажется, его звали отец Перепетуй, – повернулся к балагурящим знакомцам и, напрягая ослабевший с годами голос, чтобы перекрыть буйные голоса безрассудно впадающей в осень полунощной природы, почти прокричал:
– Правда, однако!
– Что правда? – разом отозвались Тумялис и Заговников.
– Что многие новички поначалу немощью необъяснимой болеют.
– Да-а? – удивился Юхан. – А я вот ничего пока…
– Погодь, погодь. И до тебя доберутся, однако.
– Кто? – поразился Юхан.
– Кто, кто… – со значением глянул на него отец Перепетуй. – Известно кто.
– Блазнится у вас тут, что ли? – громко и как-то очень легкомысленно спросил Юхан. Отец Перепетуй скривился и повернулся непосредственно к Богдану, решив, видимо, более не разговаривать со столь невоздержанным на язык человеком.
– Ты не тревожься, – проговорил он, – худого не будет, однако. Седмицу-другую поскрипишь, а коли переможешься, потом станешь лучше прежнего. Часто так, по первости-то, с новоначальными. Насмотрелся. Из мира кто первый раз в святое место приходит, тот сильно подвергается, однако. Есть люди, вполне хорошие и набожные, у коих во храме всегда сердце болит. Сопротивляется враг.
– Надо же, – качнул головой Павло Заговников.
– А с вами было такое, когда вы первый раз сюда приехали, преждерожденный Павло? – повернулся к нему Богдан.
Заговников задумчиво смотрел вдаль, в ярящееся море. Ветер молотил его по щеке стоящим дыбом воротником его куртки.
– Честно сказать, не помню, – наконец ответил Павло.
…Отсидев с четверть часа в чистых сенях избы, занимаемой монастырскими лекарями на Заяцком, сразу за пожилой местной преждерожденной в ватнике, с замотанной в шерстяной плат головою, в длинной выцветшей юбке и сношенных мужских сапогах, столичный сановник вошёл в светлую горницу, где и был подвергнут короткому, но исчерпывающему осмотру. Пожилой, толстенький, даже пухлый лекарь в рясе и очках с толстенными стёклами подступил к Богдану и, иногда выстреливая в минфа короткими вопросами, принялся щупать, простукивать, слушать и заглядывать ему в глаза. Богдан ощутил себя куклой в ловких руках хворезнатца, а тот ещё усугублял положение тем, что иногда маловразумительно бормотал что-то себе под нос: видимо, комментировал результаты осмотра разных частей организма сановника – пульс, цвет лица, цвет белков и радужек в глазах, пониженную напряжённость мочки левого – того, что ближе к сердцу, – уха и многое иное.
Под конец Богдан был уложен на лавку и подвергнут тыканью на удивление жёсткими пальцами в живот. После чего лекарь выпрямился, шумно вздохнул и пожал плечами.
– Шибко здоровым человеком вы никогда не были и никогда уже не сподобитесь быть, преждерожденный, – сообщил он Богдану, потирая ладони. – Но сказано святым апостолом Павлом: из человеков избираемый для человеков поставляется на служение Богу, чтобы приносить дары и жертвы за грехи, могущий снисходить невежествующим и заблуждающим, потому что – обратите внимание! – потому что и сам обложен немощью. Так что с этим у вас всё в порядке. То есть я мог бы составить травяной сбор, такой… общеукрепляющий… Но, полагаю, хворь ваша внешняя.
– То есть? – полюбопытствовал Богдан.
Лекарь стащил с короткого носа очки, подышал на стёкла и тщательно протёр полой рясы. Водрузил на место.
– Затрудняюсь сказать, – развёл он руками. – Такое впечатление, что утрудили вы себя сверх меры. Может, по прибытии на светлый остров плоть свою принялись смирять чрезмерно… Нет?
– Нет, – глядя в сторону, пробормотал Богдан.
– Словом, нет явных признаков хворей, которые могли бы давать такие, как вы описали, ощущения. Надобно бы вам лечь в лечебницу на большой земле, чтоб там просветили вас всякими научными приборами, взяли бы кровь на разбор. Богдан уныло кивнул.
– Куда уж – на материк! Сейчас это никак невозможно.
– Ну тогда… – Лекарь подошёл к столу и, наклонясь, что-то стал быстро писать на длинном листке бумаги. Дописал, отложил перо и протянул бумагу Богдану. – Тогда вот с этим подойдите к аптеке, она в этой же избе, вход от курятника. Травы не нарушат ни вашего поста, ни вашего сосредоточения, и лишь помогут поскорее вам выправиться… – Он запнулся, мгновение помедлил и добавил: – Для того, для чего вы сами захотите… А теперь, когда выйдете в сени, кликните, пожалуйста, следующего.
…Со связкой приятно, как-то по-летнему пахнущих разнообразными травами бумажных пакетов и полотняных мешочков под мышкою, . Богдан шёл по улочке Больших Зайцев, порою чуть покачиваясь от свирепых охлестов налетавшего то слева, то справа ветра. Улочка была пустынна – смеркалось: дело шло к вечеру, и в такую погоду все, кто мог, предпочитали не выходить из уюта и тепла своих скромных, но ухоженных жилищ. Толпы у площади тоже уже не было – она рассасывалась в считанные минуты после того, как начиналось тружение. Поприветствовав и проводив тружающихся, стяжав потребные благословения и вообще завершив на сей день все дела с братией, жители Больших Зайцев быстро расходились по домам, вполне сообразно не желая выглядеть праздными зеваками.
Богдан не того ждал от результатов осмотра. Собственно, поначалу он вовсе ничего не ждал, но увидев основательного, пожилого лекаря, через заботливые руки которого проходили десятки самых разных болящих, он невольно обнадёжился и встревожился одновременно: а ну как лекарь подтвердит его опасения насчёт блудных бесов?
Но лекарь не подтвердил. Лекарь посоветовал обследование более тщательное, научное.
Как сказал бы наверняка драг еч Баг тогда, тридцать три Яньло мне в глотку, что же это со мной?
Эх, как-то он там…
Жаль, что его тут нет. Вот с ним бы можно было всё это обсудить до самых косточек и ядрышек. Он бы понял…
Не убоявшись непогоды, Богдан, отойдя шагов на полтораста от смотровой избы, присел у чьего-то штакетничка на лавку – передохнуть. Сердце било так, словно минфа бежал стошаговку. Слабость накатывала волна за волной. Он поглубже спрятал руки в карманы куртки, локтем прижимая к себе травные пакеты.
Низкое сизое небо летело, казалось, едва не цепляя виднеющийся вдали почти уж достроенный, весь в лесах, купол планетария; ветер драл и тряс ветви низких кустов краснотала, росших по обе стороны лавочки. Листья ещё держались, но как им было сиро, как неуютно и страшно…
А вон напротив – странноприимный дом. Дальше всё было точно по заказу. Богдан, даже если бы нарочно и заранее думал спрятаться, не отыскал бы себе лучшего укрытия, нежели скамейка, затерянная в густом, ещё не утратившем листвы кустарнике. Он лишь инстинктивно втянул голову в плечи и поправил очки, увидев, как на крыльцо странноприимного дома вышел младший тангут и почтительно придержал дверь; следом за ним появился и старший. Как их… Вэймин Кэ-ци и Вэймин Чжу-дэ. Мгновение оба постояли на крылечке, оглядываясь (старший оправил шапку), потом спустились по ступеням на деревенский тротуар и, уж больше не оглядываясь, целеустремлённо зашагали в сторону причалов.
