Хольм Ван Зайчик - Дело лис-оборотней
– Часты ли такие случаи здесь?
– Как тебе сказать… – помедлив, ответил отец Киприан. – В житиях исстари описывались страшные борения. Особенно с теми это стрясается, кто подвижничает сверх обычной меры, наособицу спасается в пустыньках удалённых… До драк с бесами дело подчас доходило.
– Даже?
Владыка вдруг улыбнулся.
– Лупасят нашего брата порою так, что синяки да ссадины остаются. В волосья вцепляются, дерут до плешей… А кто – один Бог знает. Правда, на моём веку подобного не упомню… Но в книгах старых поминается частенько. А что до века моего… – запнулся. Помолчал. Богдан ждал терпеливо, затаив дыхание.
– Среди братии подобное редко, – задумчиво проговорил он. – Случается, конечно, как не случаться: враг не дремлет… А вот среди трудников – да. Наслышан. Да только, чадо, ничего тут удивительного нет. – Снова помолчал. – Ты, никак, диавола за хвост ловить собрался? Может, отпечатки пальцев у него брать станешь? Не благословляю. Суеты не потерплю.
Богдан тут же встал и склонился в поклоне.
– Простите мою гордыню, отче.
– Ступай.
Богдан повернулся и шагнул было к двери, но остановился. Обернулся. Оказалось, Киприан смотрит ему вслед.
– Что ещё? – тяжело спросил он.
– Простите, отче, последний вопрос. Вы знаете, что на острове живут лисы?
Брови пастыря чуть дрогнули.
– Сам не видал… Говорят. И что?
– Вот что, – проговорил Богдан. – Дебря Соловецкая мирная, от крови светлый остров заклят. Это ваши слова, отче. Волки поседали на льдины и уплыли на матёрую землю…
– Ничего сам не придумываю, только передаю, – перебил архимандрит.
– Лисы – хищники, – продолжал от двери Богдан, отметив про себя, что отец Киприан отнюдь не чужд речениям Конфуция. – Пусть мелкие. Мыши, лемминги, птица… Да любую сказку взять. Несёт меня лиса за тёмные леса, ку-ка-ре-ку! Отсюда вопрос: чем лисы тут питаются?
На этот раз архимандрит молчал долго. За толстыми, старинными стенами едва слышно пел однотонную песнь летящий с арктических льдов ветер. Потрескивала свеча.
– Господь напитал – никто не видал, – ответил наконец пастырь, но в голосе его впервые за всё время, проведённое на острове, Богдан не услышал уверенности. – Может, к святому месту потянувшись, они на травоядение перешли?
– Хотел бы я в этом удостовериться, – примирительно проговорил Богдан.
– Не веришь в сие? – строго спросил Киприан.
– Не верю, отче, – честно ответил Богдан. Отец Киприан огладил бороду.
– Честно сказать, я тоже… – пробормотал он. – Может, кормит кто?
– Кто и зачем? – быстро парировал минфа.
– Воротись, – велел архимандрит.
Богдан вновь подошёл к стулу.
– Сядь.
Богдан сел.
– Что задумал? – строго спросил Киприан. – Поделись. Вижу, не остановить тебя. Сыскательство правды в крови твоей, а я не тот суровый наставник, что Дамаскина наставлял: талант у тебя к писанию, так вот смиряйся и пера в руки не бери… Потом-то всё равно его дар церкви понадобился, и когда Иоанн на смерть одного из монасей, не утерпев, погребальную литию сложил – прекрасную литию, до сих пор поём, – наставник простил его… Да только после того простил, как Дамаскин епитимью исполнил – очистил все непотребные места в монастыре. Так что чисть. Но знать я всё должен и обязан. Может, посоветую, может, направлю…
– Я об этом и мечтать не смел, отче, – с благодарностью склонил голову Богдан. – Однако поведать мне сейчас вам нечего. Ничего я покамест не задумал, в потёмках бреду, да и оглушён ночными делами изрядно…
Киприан кивнул. Помолчали. Богдан пытался привести в порядок расслабленно извивающиеся, точно ком змеёнышей, мысли; Киприан терпеливо ждал.
– Надеешься, что она к тебе ночью опять придёт? – вдруг спросил он.
Богдан вздрогнул. Провёл по лбу ладонью и, отводя глаза, ответил:
– Сам не ведаю…
– Смотри, – с прежней строгостью сказал архимандрит и погрозил ему крепким жилистым пальцем.
– И то смотрю, отче…
О том, что он устоял бы, что он уж почти устоял да нежный поцелуй супруги нежданно решил дело в иную сторону, Богдан так и не признался архимандриту. Не был он в том уверен настолько, чтобы в слова свою мысль облечь. Но для себя решил именно так считать покамест: поцелуй тот его каким-то недобрым чудом с ума свёл. И, ежели повторится сие, главное – до поцелуя не допустить более.
Или, напротив, первым поскорей своими губами родных губ коснуться?
Ох,прости, Господи, грешен я, грешен…
– Вот что я хотел сказать, – наконец отверз уста Богдан. – Я же по острову брожу очень много, по самым чащам порой… размышляю, утешаюсь…
– Склонность к молитвенному хождению многим отцам свойственна, – одобрил Киприан. – На дивном острове Валаам исстари есть аллея, нарочито насаженная, зовётся Аллея Одинокого монаха. Деревья в два ряда так стоят, что лишь одному пройти, и посажены частоколом столь плотным, чтоб, от одного к другому шагая, успеть только умную молитву произнесть.
– …А нынче утром, – продолжил Богдан, дослушав, – нашёл я в укромной дебре труп лисы, явно человеком убитой и искалеченной. Потрошёной. Тоже – с пролитием крови, отче.
Эта новость явно ошеломила бывалого ракетчика в архимандритовой рясе. У него даже рот приоткрылся на миг; впрочем, на миг только.
– Дела, – протянул Киприан совершенно по-мирски. И умолк. Богдан не нарушал молчания, он всё рассказал. А благословения уйти – не получил пока.
– Как действовать думаешь, чадо?
Богдан пальцем поправил на носу очки.
– Лисичку малую порезать – не велик подвиг, но сперва её поймать надо, а это вот человеку несноровистому да без снастей специальных затруднительно, – сказал он. – Голыми руками зверька не возьмёшь. Думаю капканы поискать.
Владыка медленно покивал.
– Разумно… – пробормотал он. – Не дать ли тебе в помощь двух-трёх послушников? Чтобы понадёжней лес прочесать?
Словцо из прежней жизни добрый пастырь, сам того, верно, не заметив, произнёс с явным удовольствием. Вкусно ему было сие словцо.
Богдан отрицательно покачал головой.
– Не хочу внимание привлекать. Я брожу и брожу, все уж привыкли… А вот если несколько человек со мной бродить примутся…
– Да, – согласился Киприан, – да. Хорошо, не встреваю боле, ты тут по сравнению со мной – патриарх византийский… Только уж ты сразу мне сообщай, ежели что. Как на исповеди, – улыбнулся настоятель.
– Всенепременно, отче. – И Богдан несколько раз кивнул.
Киприан вновь внимательно посмотрел на него.
– А лекарям покажись всё же. Как будешь на Заяцком – так и покажись, они там ныне мирских пользуют. Коли не помогут, я тебе советую в Кемь съездить. Худо выглядишь ты, чадо, а там лекарь Михаиле Большков, в Кеми-то. Смотровая у него у него неподалёку от конторы Виссарионовой артели…
– Большков человек не без странностей, – продолжал тем временем отец Киприан, – но лекарь отменный. С мелкими, будничными хворями и наши лекаря справляются, а Большков всё больше сложные случаи пользует. Как-никак, а сюцай он по лекарским наукам. Так что ежели наши не справятся, так ты к нему. Он тебя и осмотрит, пульсы пощупает… Непременно определить должно, отчего у тебя такой упадок сил жизненных случился. От естественных ли причин – пост слишком усердный, перетрудился после кабинетных своих дел… так ведь тоже может быть. Или… – Архимандрит запнулся и, не желая лишний раз призывать нечистого, уклончиво закончил: – Или от иных причин.
– Повинуюсь, отче, – сказал Богдан и замолчал в ожидании знака удалиться. Но Киприан ещё несколько мгновений смотрел на него исподлобья, а потом всплеснул руками и громко сказал в сердцах:
– Ну что ты будешь делать! Как человек хороший да талантливый – вечно у него такие нестроения, что голова кругом идёт!
“А ведь я ещё не сказал ему, что вдруг лис полюбил”, – сообразил Богдан.
И о том, что тангуты присматриваются к нему как-то на диво странно и неприязненно, не помянул тоже.
Но возобновлять уже подошедший к исходу разговор было никак не сообразно.
Александрия Невская,
кабинет шилана Алимагомедова,
12-й день девятого месяца, вторница,
конец дня
– Знаю, знаю, – шилан Палаты наказаний Редедя Пересветович Алимагомедов пребывал в приподнятом настроении, – всё уже знаю и поздравляю, еч, с прекрасным завершением операции в Разудалом Посёлке. – Алимагомедов улыбался. Видеть его улыбку подчинённым выпадало редко; Баг и сам, быть может, всего с десяток раз удостоился лицезреть её на лице вечно хмурого, невыспавшегося, отягощённого делами шилана.
– Да ты садись, садись! – Алимагомедов сделал широкий жест рукой, и Баг шагнул к одному из старинных резных стульев, выстроившихся по обе стороны необъятного стола начальника.
