Салман Рушди - Гримус
— Я не могу вам этого объяснить, — орал ему из дальнего конца длинного тоннеля Виргилий Джонс. — Чтобы понять, нужно самому испытать. Слушайте мой голос. Слушайте только мой голос.
Страх обуял Взлетающего Орла, страх здравомыслящего человека перед неведомым недугом. Он почувствовал, как уверенность оставляет его; что он делает здесь, как он здесь оказался? Что за бесовские силы обуяли его? И почему только он не убил себя, а ведь совсем уже было собрался? Хотя, возможно, он уже умер. Да, конечно умер. Упал за борт яхты, утонул и вот теперь в пекле, и Виргилий Джонс самый натуральный черт, а то, что сейчас происходит с ним, это первый круг адовых мук. Да, все сходится — он умер.
Ах да, я вспомнил, вспомнил: я был Взлетающим Орлом. Неведомое коснулось меня крылом, и я не смог этого вынести, сошел с ума. Поначалу были только галлюцинации, но постепенно видения приобрели четкие очертания абсолютной реальности, и сейчас до меня сквозь сон доносится призрачный голос так называемого Виргилия Джонса. Мир перевернулся; взбираясь на гору, я спускался в глубины преисподней, забираясь в собственную душу.
Картина, виденная мной, застыла в своих очертаниях, но претерпела мириады мгновенных превращений: в ней поменялись краски, деревья превратились в движущихся существ, твердь стала водою, а небо твердью, трава заговорила, цветы принялись наигрывать чудесную музыку. Во время одних трансформаций Виргилий Джонс бесследно исчезал, в других принимал деятельное участие в обличье огромного гноящегося монстра. В двух или трех эпизодах он был мертв. Иногда я слышал его далекий голос: он говорил со мной, произносил слова утешения и совета. О да, то было крещение огнем.
Виргилий Джонс и я; странная пара соратников. Он, выжженный человек, пустая оболочка прошлого, спокойное знание неминуемости великой катастрофы; я, человек незавершенный, увлеченный поиском гибельного знания, которое должно покончить со мной, — в глазах смерти я ищу и не нахожу свое лицо. До недавнего времени я совершенно ничего не понимал, но он любил меня как сына, как последнего из своих живых сыновей; едва я оправлюсь от этой лихорадки, от этой болезни, я тоже буду любить его, ибо я любил его раньше, хотя и недостаточно сильно. Он не бросил меня, заботился обо мне, оттащил меня, совершенно беспомощного и безвольного, к поляне, и все время говорил, говорил, говорил, силясь вырвать мой рассудок из когтей опустошающего разум Эффекта. Но мы не успели добраться до поляны, и наступила тьма, и я потерял его след. Но на поляне солнечный свет вновь придал мне сил. И так было, и я боролся до тех пор, пока не пришел он и не взял меня.
Виргилий Джонс: душа без надежды на будущее, он оставил свою подругу Долорес, свою любовь и печаль, решил помочь мне только ради меня самого, а теперь возвращается туда, откуда когда-то столь поспешно бежал. Храбрый человек.
Для того чтобы пройти через Болезнь и остаться в живых, нужно отбросить все «почему?». Я молчал, забыв о вопросах, но перед самой развязкой несколько моих мысленных, безмолвных «почему?» все-таки удостоились ответа — а сверх того и несколько «почему?», о которых я и не задумывался.
Волоча Взлетающего Орла по траве и веткам к поляне и отдуваясь, Виргилий Джонс говорил:
— Ох, дорогой мой друг. Больно видеть вас в такой беде. Жаль, что все это приключилось именно с вами. Гримус говаривал, что в этом лесу человек либо находит, либо теряет себя. Есть большая разница между мной и вами. Я могу только терять.
И ничего-то вы, дорогой мой мистер Орел, не понимаете. У вас есть цель, но серьезности ее вы не осознаете. В этом ваша сила и ваша слабость. Неведающие истины идут вперед с оптимизмом невежд. Иногда это даже спасает им жизнь. Стоит только что-то понять, как ужас знания начинает овладевать вами, вы видите себя на фоне космоса… однако лишь человек знающий несет мудрость в мир; на его плечи ложится бремя последствий и вины, что также…
Добравшись наконец до поляны, мистер Джонс без сил рухнул на траву, положил голову Взлетающего Орла себе на колени и под влиянием какого-то внезапного порыва задумчиво поведал ему ответ на свою недавнюю загадку:
— Ирландец всегда надевает три презерватива, чтобы быть уверенным, уверенным и еще раз уверенным.
Про себя мистер Джонс подумал:
Теперь, старина Джонс, пришло время узнать, какой из тебя проводник.
Глава 20
Полируя кость, сестра Птицепес говорила ему так:
— Смотри, братишка. Смотри внимательно. Вот у меня кость для тебя. Хорошая собачка. Это особая кость. Это кость К. Поймай ее. Потом пойди и закопай ее, спрячь.
— Птицепес? — спросил Взлетающий Орел. — Это ты?
Насмешливо взглянув на него с вершины скалы, Птицепес медленно повернулась на левой ноге кругом, мерно притоптывая правой ступней. И бросила ему кость. Та удобно упала ему прямо в руки; на кости было искусно вырезано изображение розы. Взлетающий Орел засунул кость в карман.
А сестра Птицепес уже лежала на своем скальном уступе, бесстыдно задрав юбку до пояса, широко расставив ноги и прогнув спину дугой.
— Иди же ко мне, братишка, — позвала она. — Иди, спрячь свою кость.
Взлетающий Орел покорно двинулся к сестре, и чем ближе он к ней подходил, тем больше она становилась. В сотне ярдов она стала размером с лошадь. Дыра зияла между ее ног; волосы вокруг дыры напоминали веревки. Осталось десять ярдов. Птицепес стала величиной с дом, перед ним лежала широкая красная пульсирующая пещера, завеса волос медленно раздвинулась. Откуда-то сверху донесся ее раскатистый голос.
— Не противься, — говорила ему она. — Не стоит противиться, мой маленький брат. Не противься, заходи внутрь. Не противься, заходи. Не противься, заходи.
И он вошел в пещеру. За спиной у него, закрывая вход, отрезая его от дневного света, снова соединилась волосяная завеса.
Внутри — темно-красное свечение. И снова она, сестра Птицепес, бежит перед ним, все дальше и дальше убегает в собственные недра и глубины, на бегу вскрикивая от детского восторга.
– Бедный маленький брат, совсем расхворался, не может поймать меня, — крикнула она и скрылась за углом.
Он не мог угнаться за ней, не было сил. Он еще не пришел в себя после болезни. Взлетающий Орел остановился, задыхаясь.
И снова услышал голос Виргилия Джонса.
— Все дело в самом Гримусе, — говорил голос. — Гримус не может управлять Эффектом. Поле с каждым днем становится все сильнее. Со временем вы к нему привыкнете. Привыкнете управлять своими мыслями. Не нужно торопиться. Поспешишь — людей насмешишь. Во внутренних измерениях с вами нет никого, там вы всегда один. Там все наших рук творение, если так можно выразиться. Согласен, это может испугать: каждый человек — собственный мир в самом себе. Вообразите действие Эффекта. Люди сходят с ума. Это и приключилось в К. Они испугались встречи с собственным разумом. Со мной тоже это случилось однажды, но очень давно. Помните папу Вильяма? — то же самое. Веселого мало. Вы позволите мне поделиться с вами некоторыми теоретическими выкладками? В К. у меня есть один знакомец, вы наверняка с ними встретитесь, так вот, он называет себя философом, Игнатиус Грибб его имя. Игнатиус К. Грибб. К. — это Квазимодо. Этот И. К. Грибб ни за что не хочет признаться, откуда у него взялось такое второе имя, то ли это его собственная выдумка, шутка, то ли родители действительно удружили. «Живых людей нет», любит говаривать он. Нас он зовет Оболочками, внутри которых содержится особый эфир, агент, отвечающий за Форму. Эмоции, побудительные мотивы и тому подобное — понимаете? На некоторое время мы можем подпадать под влияние той или иной Формы, потом она отпускает нас. Да, в таком вот духе все и происходит. Этим можно объяснить нелогичность некоторых человеческих поступков. Смену настроения и прочее. При переходе из одного измерения в другое все это, естественно, теряется. После перехода без изменения остается только одно сознание. Хотя эти самые измерения и смущают мистера Грибба больше всего, очень уж ему хочется без них обойтись. Пугают они его до смерти. Посему воспитывайте свое сознание, мистер Орел, вот единственный верный выход. Выход есть. Из любого положения. Нужно только держать себя в руках.
Голос снова затих и пропал.
Взлетающий Орел сделал глубокий вдох, закрыл и открыл глаза и принялся осматриваться. Субстанция, на которой он стоял, напоминала застывшую пену или губку. Его ноги ушли в этот мягкий пружинящий матрас по щиколотки. Мягкая влажная красноватая губка.
Красноватая: значит, здесь есть свет. Если он различает цвета, значит, где-то имеется источник света, пускай он его пока не видит. Свет есть, пусть тусклый, рассеянный, но есть. Он обернулся к входу в пещеру — входа больше не было, сплошь та же красноватая, подсвеченная изнутри губка. На мгновение его сердце сжали когти клаустрофобии, но это быстро прошло. Он успокоился. Успокоился, несмотря на то, что в голове его не переставали крутиться слова из какой-то древней книги: «Иона во чреве китовом». Он двинулся вперед на разведку.
