Александр Житинский - Голоса
— Вы Чижова? — каким-то не своим, более грубым голосом спросил Митя.
Девушка открыла глаза, оказавшиеся удивительно голубыми, и посмотрела снизу на Митю.
— А что? — спросила она.
— Вам телеграммы, — как можно более хмуро сказал Митя.
Он достал телеграммы и вручил их Чижовой подчеркнуто бесстрастно, будто не знал их содержания. Девушка села и начала читать с последней, быстро пробежала ее, потом вторую, первую, снова последнюю, точно искала еще какую-то, четвертую, где сообщалось бы, что все уже в порядке. Она вскочила на ноги и закричала:
— Вы что?!. Ну вообще!.. Где вы были раньше?
— Распишитесь в получении, — вдруг неожиданно для себя сказал Митя, успев с изумлением отметить, что роль, принятая человеком, диктует ему слова.
— Где?.. Что?.. — растерянно проговорила девушка, а по лицу ее уже текли сами собою слезы.
Она смотрела Мите на руки, ища бланк квитанции, карандаш или что там еще, чтобы расписаться.
— Я на вас жаловаться буду, — всхлипывая, сказала она.
Митя порылся в карманах и нашел там сложенный вдвое листок, на одной стороне которого были написаны формулы. Это был черновик с первым наброском его теории, сделанный еще тогда, в березовой роще.
Митя протянул листок вместе с карандашом девушке. Она послушно взяла бумагу, непонимающе взглянула на формулы и, перевернув листок, написала: «Телеграммы получила». Все еще плача, она расписалась, неловко водя карандашом по листку, который держала на ладони. Она еще раз взглянула на формулы, какое-то понимание зашевелилось в ней, что-то такое мелькнуло во взгляде, но для полного понимания не было времени.
— Собирайтесь, — сказал Митя. — Я вам помогу.
Она так же послушно, вытирая тыльной стороной ладони слезы, подняла с песка полотенце, книгу, повернулась и пошла к палаткам. Спина у нее была облеплена песком. На кончиках волос тоже налипли песчинки.
В душной полутемной палатке Митя разглядел несколько коек, заправленных по-девичьи аккуратно, букетик полевых цветов, рюкзаки, спортивные тапочки и портрет неизвестного ему молодого человека, вырванный из иллюстрированного журнала и пришпиленный к брезентовой стенке палатки. На одной из коек спала, лежа на животе, девушка в синих джинсах.
Чижова принялась в растерянности собираться. Она заталкивала в рюкзак какие-то тряпки, потом вынимала, складывала на дно рюкзака туфли и тапочки, снова заталкивала тряпки, тратя много ненужных движений.
— А если уже поздно… — вдруг сказала она и села на койку.
— Собирайтесь! — в ярости выкрикнул Митя. — Нельзя терять времени, вы понимаете?
Девушка в джинсах перевернулась на спину и заморгала глазами.
— Светка, ты куда? — спросила она.
— Ой, Тань, маме плохо… Я уезжаю… Скажи Игорьванычу, — ответила Светлана и уже гораздо быстрее и более осмысленно продолжала собираться. Через минуту сборы были закончены.
Митя шагнул к ней, молча взял рюкзак и навесил его на плечо, упершись рукою в лямку.
— Пошли, — приказал он. И направился куда-то решительно, не оборачиваясь, чувствуя, что она идет за ним.
Они вышли на дорогу, по которой пришел Митя, но повернули не к лесу, а к деревне. Прошли деревню все так же в молчании, потом Митя остановился и спросил:
— Как вы собираетесь ехать?
— На автобусе… — сказала она.
— Где остановка?
— На шоссе.
— Далеко?
— Там… — Она махнула рукой. — Три километра.
Митя пошел дальше. Она все так же шла за ним, почти бежала. Прошли поле, потом еще одно. Вдалеке, почти у горизонта, Митя увидел черные точки машин, проезжающих по шоссе. Солнце уже прошло зенит и медленно скатывалось вбок, к Коржину.
— А вы ведь не здешний… Не почтальон, — сказала Светлана сзади. — Почему вы сразу не сказали?
— Я почтальон, только в другом смысле, — сказал Митя.
— Ну да… — недоверчиво протянула она.
Они пришли к автобусной остановке. На обочине шоссе стояла выкрашенная в белый цвет бетонная будка со сломанной скамейкой внутри. Сверху была укреплена желтая дощечка с расписанием рейсов. Следующий автобус должен был прийти через два часа.
Вся внутренняя поверхность будки была сплошь покрыта рисунками и надписями известного сорта, поэтому Митя и Светлана на скамейку не сели, а устроились за канавой, на траве.
— Вы идите, — сказала она. — Я сама подожду.
— Ничего, — сказал Митя, понимая, что в общем-то следует уйти — миссия его выполнена, даже перевыполнена, но не двинулся с места.
Они сидели на траве, а между ними лежал пухлый коричневый рюкзак.
— Мама у меня, знаете… — тихо сказала Светлана, поджав колени к груди и обхватив их руками. — У нее три мужа было, и все умерли. То есть они погибли… Она ужасно невезучая. У меня брат и сестра сводные. От каждого мужа по ребенку осталось, и фамилии у нас разные… Я младшая.
Может быть, поэтому и не ушел Митя, что почувствовал, узнал каким-то образом, предугадал ее исповедь, которую она и не ему вовсе говорила, а траве, дороге с проскакивающими мимо редкими машинами, небу, облакам, самой себе, может быть, — но нужен был и человек рядом, иначе вряд ли она стала бы рассказывать.
И он слушал нехитрую, в общем, историю, но такую, какой не придумаешь. И опять же сбоку, побочным мышлением, удивлялся тому, как незаметно в его жизнь, в его поле, входили молодой лейтенант, убитый на втором году войны где-то на Дону, женщина с маленьким сыном в эвакуации, военный летчик-инструктор, второй ее муж, разбившийся у нее на глазах (а война вот-вот кончится), еще одна маленькая девочка, сестра Светланы, ее отец шофер, который утонул совсем недавно, два года назад, на рыбалке (а женщине уже много лет, и сердце у нее плохое), и бабушка, мать того летчика, оставшаяся с женщиной с войны, — все судьбы, связанные вместе протянувшимся во времени узелком, к которому и он сейчас пристал, пристегнулся хоть и тоненькой, но ощутимой связью.
«Вот оно, поле», — думал Митя, представляя всех людей, все человечество сразу, в виде маленьких многочисленных фигурок, связанных нитями разной толщины: толстыми, потоньше и совсем тонкими, невидимыми почти, и оказывалось, что связи эти густы и разнообразны — если дернуть в одном месте, отзовется вся сеть, — разнообразней даже, чем представляется на первый взгляд, потому что Митя не мог знать, что разбившийся инструктор служил еще до войны в одной части с его, Митиным, отцом, и Митя никогда об этом не узнает, но ниточка есть, она никуда не делась, она задолго до рождения связала Митю с голубоглазой девушкой Светланой точно так же, как другие нити связали и связывают его со множеством других людей. «Вот оно, мое поле, — думал Митя, — и вряд ли можно описать его свойства, но я попытаюсь…»
Вдали, на шоссе, показался автобус. Его хорошо было видно, солнце уже спустилось низко, и его лучи скользили по шоссе, зажигая блики в стеклах автобуса.
Митя вдруг вытащил тот же клочок бумаги, поспешно нацарапал на нем свой адрес и, когда автобус уже притормаживал, сунул листок Светлане.
— Вы знаете, напишите мне, пожалуйста, как там… ваша мама… — сказал он.
По ее лицу он увидел, что она на какое-то мгновенье поняла его неправильно, недоуменно вскинула брови, но сразу же все прошло, она взяла бумажку и сказала:
— Спасибо вам… До свидания.
И она уехала со своей распиской, адресом Мити и начальным наброском теории, которые соединились на одном листке как будто случайно.
Обратный путь был легок. Митя шел по сумеречному лесу, смотрел на освещенные солнцем верхушки деревьев и думал сразу обо всем. Он любил минуты, когда мысль не управлялась и не направлялась его волей, а свободно и прихотливо перескакивала с предмета на предмет, следуя своему собственному желанию.
Всплывали слова телеграммы, голоса, Люськина кофта, трагические в своем непонимании глаза курицы, последний полет инструктора, его гибель, которую он видел мысленно, Малыш в небе, подброшенный им высоко и парящий с раскинутыми руками в тот момент, когда время остановилось, чтобы Митя его разглядел, льняное поле под луной, мелькающие снопики льна и пирамидки на поле… — и вдруг возникли те слова, с которыми он ехал сюда, не смея произнести: названая родина. И первое слово показалось лишним.
«Так ли это?» — осторожно подумал Митя.
Где-то на полпути, в густом сумраке леса, он встретил деда Василия, победителя времени. Они вгляделись друг в друга, поздоровались и разошлись в разные стороны.
Уже в полной темноте Митя вышел к клеверному полю в деревне Коржино.
Так же полз над полем туман. Вдоль изгороди бежала корова Малюта, а за нею несся на мотороллере с зажженной фарой Витька, отчаянно матерясь. Он увидел Митю и что-то крикнул ему, но что именно — Митя не разобрал в шуме мотора. Он подошел к избе. Мотороллер стоял у крыльца, грохоча и подрагивая, а Витька сидел на нем.
