Александр Житинский - Голоса
Аня быстро, по-женски, перебрала письма, будто рылась в своей шкатулке с шитьем. Она извлекла телеграммы и прочитала их. Митя видел, что деятельная ее натура уже ищет решение. Он не подсказывал, хотя и знал, что сейчас отправится туда, за восемь километров, в этот неизвестный лагерь, вторгшийся вдруг в его спокойную, академическую жизнь. Он почти обрадовался, когда Анино лицо просветлело и она накинулась на него:
— Ну и чего же ты стоишь, как пень? Неужели мне тебя все время надо учить?
— А что делать, по-твоему? — невинно спросил он, даря жене маленькое удовольствие самой придумать выход из положения.
— Нести письма! — отрезала Аня. — Господи, вдруг она не успеет? — со страхом сказала она, складывая телеграммы в отдельную пачку и отодвигая их от писем. — Прежде всего найди эту девочку… Я Витьке еще задам! Дурак длинноволосый!.. Ты дорогу найдешь?
— Найду, — сказал Митя.
— Мы будем в поле.
Аня дала Мите полиэтиленовый мешок, куда он погрузил письма, а телеграммы, сложив, спрятал в карман брюк. Телеграммы составляли отдельную миссию. Аня сунула ему бутерброд с сыром и поглядела как на путешественника, отправляющегося в далекое и небезопасное плаванье. Митя поцеловал жену и ушел.
Дорогу он знал лишь приблизительно. Первую ее часть довольно хорошо, поскольку в этом районе леса они часто ходили в прошлый приезд, но дальше несколько хуже. В Городище они бывали с Аней лишь однажды семь лет назад. Тогда никакого лагеря там не было и в помине.
Он пересек клеверное поле, прошел опушку леса и вышел на лесную дорогу, которая быстро привела его к развилке, где стояла знакомая поленница. Еще с полчаса Митя бодро шагал по известным ему местам, но дальше пошли незнакомые участки: глухие ложбины, поросшие громадными кустами папоротника, болотца, в которых торчали, как верблюжьи горбы, высокие кочки, темный, пасмурный ельник с плотным ковром иголок и запахом сырости — все это переходило друг в друга незаметно, пока дорога вела его вглубь, постепенно переходя в широкую тропу без видимых на ней следов.
Поскольку разветвлений дороги ему пока не встречалось и можно было не думать о выборе пути, Митя, шагая широко и свободно, незаметно отошел мысленно от попутных картин и даже от цели своего путешествия и занялся опять разговорами с самим собой касательно излюбленных им полей.
Исходным материалом были письма, которые легко болтались в его руке, показывая сквозь прозрачную пленку мешочка разноцветные картинки на конвертах.
Прежде всего Митя представил себя почтальоном, разносящим вести. Далее он взглянул на них с точки зрения информации и признал, что содержимое мешочка не определяется полностью этим словом, а таит в себе еще нечто неинформативное, но тоже чрезвычайно важное. Даже телеграммы в кармане, будучи по преимуществу информацией, заключали в себе какие-то неуловимые, сопутствующие ей нюансы. «Светик, маме совсем худо…» По существу, во всех трех телеграммах сообщалось одно и то же, но почему же последняя была тревожнее и печальнее других? Почему от нее веяло чем-то роковым, непоправимым?.. Стиль? Порядок и выбор слов?.. «Боюсь беды…» — вспомнил Митя. Неуловимое, присущее всему живому чувство составляло главную часть открытого им поля сознания, а информация была лишь сопутствующим довеском.
«Разве нужен мне язык, чтобы понимать тревогу, страх, отчаянье, надежду, восторг и прочие проявления чувств живых существ? Разве не передается мне непосредственно отчаянье щегла, у которого вывалился из гнезда птенец, и он с криком носится над ним, не зная, как помочь? Разве непонятно дружное внимание стада коров, когда они все замерли и стоят, повернув головы в одну сторону и прислушиваясь к тревожащему их звуку? Их передает мне поле — от души к душе и от сердца к сердцу… Но как описать это? Как создать единый для всех живых существ словарь?.. Это задачка посерьезней общей теории поля».
Митя подступался к задаче, имея под рукой только человеческий язык — разговорный, письменный, математический. Как описать поле сознания одной из составляющих его частей — языком? Возможно ли это?
Ответа Митя не знал, поэтому он вновь вернулся к письмам и рассмотрел свою миссию с другой точки зрения.
Он подумал о побудительных мотивах своего поступка, раскладывая их по полочкам и анализируя отдельно. При этом он побочно исследовал сам факт раскладывания на составные части простого и естественного человеческого желания, каким было желание доставить письма по адресу. Скверно, пожалуй, докапываться до причин, когда причина должна была быть одна. Митя позавидовал Ане, умевшей поступать естественно и без раздумий, и сравнил себя с сороконожкой, задумывающейся о последовательности переставления ног. Увы, так оно и было на самом деле: анализ любого своего душевного движения Митя доводил до такой степени раздробленности, которая мешала ему хоть как-нибудь поступить. Со стороны это выглядело как нерешительность, по сути же являлось следствием вариативности, если можно так выразиться, его мышления.
Вот и сейчас, отмечая первую и главную причину своего похода просто как желание помочь, он заметил рядом еще одну: желание, чтобы его похвалили, как в детстве, когда знаешь, что поступил правильно, но рассчитываешь, кроме морального удовлетворения, еще и на некоторую премию, доброе слово, похвалу. Эта причина Мите не понравилась. Но была и еще одна — исследовательская. Митя уже незаметно для себя занялся изучением поля сознания во всех его проявлениях, а значит, письма и факт их доставки адресатам становились некоторым возмущением поля, в котором он сам участвовал.
Короче говоря, изучение придуманного им поля требовало взаимодействия с людьми и лучшего их понимания, с чем у Мити до сей поры дело обстояло неважно.
Додумавшись до этой простой мысли, Митя присвистнул и сказал себе: «Вот так так!» С одной стороны, он, как и подобает ученому, хотел бы остаться чуть в стороне, наблюдая объект сбоку или сверху, но, с другой стороны, он шел по лесной дороге, а в руке у него болтался полиэтиленовый мешочек с одной из форм поля сознания. Мысли по поводу этого мешочка, и предстоящая встреча с адресатами, и все последующие мысли людей, которые прочтут письма, и непредсказуемая реакция незнакомой девушки Светланы Чижовой — все это тоже входило в названное поле, вовлекая в него Митю и, казалось бы, лишая его научной объективности.
«Может быть, это поле нуждается в особом методе исследования? В исследовании методом участия?.. Да-да, в обоих смыслах этого слова — как содействии и сопереживании!..» Подумав так, Митя опасливо покосился на спрессованные в мешочке конверты.
Чудесным образом он не заблудился, а вышел по тропе к новому полю, на котором рос горох. Вдалеке Митя увидел скаты крыш незнакомой деревни. Обходя поле, чтобы к ней подойти, он услышал откуда-то сбоку музыку, доносящуюся из громкоговорителя, что указывало на близость лагеря. Митя пошел на звук и через десять минут увидел палатки, раскинувшиеся у реки. Рядом с палатками стоял грубо сколоченный навес, под которым размещался длинный стол, а поодаль дымила крохотная деревянная кухонька.
Митя направился к кухне и нашел там двух симпатичных девушек с раскрасневшимися от жара лицами. Одна из них, вооруженная огромной поварешкой, болтала ею в котле, вмазанном в печь, а другая резала лук на дощечке.
Митя потряс в воздухе мешочком и сказал:
— Я вам письма принес. Кому отдать?
Девушка с поварешкой приостановила процесс и недоверчиво взглянула на Митю. Другая подбоченилась с острым ножом так, что острие его грозно направилось в Митину сторону.
— Наконец-то! — сказала девушка с поварешкой. — Мы уж думали, вы там, на почте, все поумирали.
— Да я… — начал было Митя, но остановился. После такого оптимистического начала девушки, бросив кухню на произвол судьбы, повели Митю к начальнику лагеря. Начальник лежал в своей палатке в одних брюках. Он взял мешочек, вытряхнул из него письма и перебрал их. Отодвинув одно в сторону, он сложил остальные ровной стопкой и пробурчал:
— Ну спасибо и на этом… Хорошо работаете!
Митя виновато потупился.
— Мне нужно найти Светлану Чижову, — сказал он.
— Зачем?
— Ей телеграммы.
— Она, наверное, на пляже.
Мите показали, где пляж, и он отправился туда. Остановив какого-то парня в плавках, Митя спросил, где ему найти Чижову. Парень долго оглядывал пляж, потом показал:
— Вот там, видите? В желтом купальнике.
Митя подошел к девушке в желтом купальнике, которая лежала на спине, имея на носу налепленный листок подорожника. Глаза у нее были закрыты. Мокрые волосы, сплетенные в темные льняные жгутики, рассыпались на песке.
— Вы Чижова? — каким-то не своим, более грубым голосом спросил Митя.
Девушка открыла глаза, оказавшиеся удивительно голубыми, и посмотрела снизу на Митю.
