Ив Греве - Мето. Дом
— У тебя осталось пятнадцать минут до конца.
— Ладно, ладно, друг.
Я закрашиваю черным свою работу и переделываю ее. Несколько минут спустя взору предстает одна из сторон котла с затененной частью. Остальное доделываю механически. Цезарь встает, и каждый убирает свои вещи в ящик парты. Тетрадь остается в классе для проверки.
На следующее утро, стоя перед зеркалом, я замечаю, насколько мы с Клавдием похожи: у нас одинаково озабоченные и грустные лица.
Я шепчу ему:
— Клавдий, Мамерк волнуется.
— Я знаю. Из-за Фиолетовых. Я тоже. Я получил ответ на нашу просьбу. Завтра после обеда у тебя будет десять минут.
— Но как?
— Я не знаю. Будь готов, и когда придет время, ты поймешь. У нас еще одна проблема. Павел разболтал всем, что мы готовим новую стратегию для инча. Нельзя с ней затягивать. Мы не должны вызывать подозрений.
— У тебя есть идеи на этот счет?
— Нет, но я рассчитываю на тебя.
Он уходит, а я остаюсь в раздумьях перед зеркалом.
Уроки идут своим чередом. Я все пропускаю мимо ушей, но стараюсь, чтобы это не слишком бросалось в глаза. Выработка новой стратегии для вечернего матча кажется мне пустяком по сравнению с тем, что должно случиться завтра после обеда. Не могу себе даже представить, как смогу выполнить задание и не попасться. Один Цезарь плюс его доносчики в классе, другой Цезарь в кабинете. Не могу же я стать невидимкой!
Выходя с урока по сельскому хозяйству, я слышу крики из коридора и иду туда посмотреть. Красс лежит на полу, обхватив голову руками. Трое учеников окружают Марка. Приходит Цезарь 4 и коротким жестом назначает двух учеников, которые должны проводить «жертву» в санчасть. Затем, повернувшись к «виновному», он поднимает большой палец. Приговор вынесен: один день холодильника. Марк стоит с каменным лицом. Он знает, что ничего не поделать. Уже слишком поздно, он попал в ловушку. Я подхожу к нему. Он шепчет мне на ухо:
— Когда-нибудь я убью его.
— Послушайся моего совета. Не уверен, увижу ли тебя снова до того, как ты отправишься в холодильник.
— Почему? Ты что, покидаешь Дом?
— Нет, но не будем загадывать. Послушай. За ужином не ешь слишком много и ничего не пей. Напьешься потом в ванной. Вода в кувшинах напичкана снотворным, а тебе ни в коем случае нельзя там засыпать.
— Слушаюсь. Ты же у нас специалист, — говорит он, едва улыбаясь.
— Ах да! Еще одно: не бойся Ромула, стража холодильника. Если он и будет тебя пугать, так это только для того, чтобы не дать тебе заснуть и отморозить конечности. Ромул — друг. До скорого.
Мы образуем стену из трех атакующих, крепко сцепившись руками. Пробиватель, сгруппировавшись, стоит за мной. Чистильщики находятся в стороне, готовые к бою. По сигналу мы начинаем продвигаться вперед. Удары летят со всех сторон, наши соперники пытаются нас разделить, чтобы добраться до пробивателя и мяча. Когда мы не можем больше сопротивляться, я поворачиваюсь к нашим задним рядам и делаю вид, что беру мяч, а потом ныряю вперед. Они разворачивают меня и обнаруживают, что у меня ничего нет. Тогда они набрасываются на Клавдия, но тоже впустую. И тут они понимают, что уже слишком поздно. Один из чистильщиков передает мне мяч, и я одним махом забиваю гол. Мы выиграли. Мои товарищи поднимаются с улыбками на лицах, кое у кого идет кровь. Я немного смущен. Признают ли мою стратегию, прославят ли меня или осыплют насмешками? Я смотрю на Цезаря, который оттягивает момент выноса решения:
— Мето 2.2 подлежит записи в большую книгу. С оговорками, — говорит он равнодушным тоном.
Всегда одна и та же тактика. Посеять сомнение во избежание слишком бурной радости.
Взгляды моих товарищей говорят мне о том, что у них никаких сомнений нет. Октавий абсолютно счастлив:
— Я не представлял, что можно еще что-нибудь изобрести. Ты просто гений, приятель!
Мы идем в душ. Тит, из команды проигравших, справедливо замечает:
— Вы выиграли благодаря моменту неожиданности, сделав вид, что мяч у пробивателя. Но если знать об этом, то отнять у вас мяч не составит труда.
— Конечно-конечно, Тит. Но признай — сегодня мы были лучшими.
Он удаляется с ухмылкой на лице. Мы его не убедили. Чуть поодаль, забившись в угол, Публий с силой трет глаза. Я тут же понимаю, что мыло здесь ни при чем. Я подхожу к Красному предателю.
— Что с тобой? Тебя что, задели во время атаки?
— Нет. После атаки, — отвечает он, чуть не плача. — Они навалились на меня сверху, когда я снимал каску. Парни из моей команды. Якобы не нарочно.
Он наклоняет голову и показывает мне рану на затылке.
— Не знаю, что им от меня нужно.
— Ну, ты же не пойдешь жаловаться Цезарю? Это было бы не очень хорошо для вашей команды. Поговори сначала с Титом. Он твой капитан.
— Может быть. В любом случае мне нужно к врачу.
— Конечно, Публий, иди к врачу.
— Знаешь, я не хочу кончить, как Спурий.
Перед сном в моей памяти всплывают картины прошедшего дня. Я чувствую, что битва началась. Провокации становятся очевидными. Надо бы охладить пыл наших сторонников как можно быстрее, иначе… что иначе?
Ответ на этот вопрос поспевает на следующий день к пяти часам утра. Боевая тревога в спальне. Детей собирают в коридорах, заставляют лечь на пол лицом вниз с закрытыми глазами, руками за спину. Слышны крики. Барабанные перепонки разрываются от свистков. Солдаты налетают на нас с истошными воплями. Некоторых из ребят грубо поднимают и проводят над ними фальшивые казни. Меня якобы душат шнурком. Хотя я и стараюсь себя убедить в том, что они здесь только для того, чтобы нас напугать, мне страшно, и на мгновение кажется, что они сейчас действительно меня убьют. Многие дети тихо плачут. Внезапно все прекращается. Солдаты собираются и уходят. Мы поднимаемся и идем в ванную. Почему они устроили все это? Что они обнаружили?
Клавдий объясняет мне правила, которые каждый должен передать тому или тем заговорщикам, кого он сам привлек на нашу сторону: прекратить всякую вербовку, смешаться с остальными и общаться как можно меньше между собой.
— А главное, — добавляет он, — если почувствуешь, что собеседник встревожен, нужно убедить его в том, что все отменяется, что все отказались от задуманного. Этот день должен пройти безупречно.
В Доме царит атмосфера уныния. Дети расплачиваются за жестокий ранний подъем. Спортивные результаты весьма плачевные. Всех охватила апатия. Я рад, что Марку не довелось участвовать в этом диком спектакле.
На обеде Фиолетовый по имени Авл садится напротив меня. Несмотря на строгие указания по соблюдению конспирации, он пытается войти со мной в контакт. Это немое, или почти немое, послание. Я должен понять по губам. Секунду поколебавшись, я принимаю решение его «выслушать». Я не слишком умею читать по губам, и в результате ему приходится повторить дважды. Он сообщает мне следующее:
— Сегодня утром я понял, что все боятся, даже ты. Я это почувствовал, когда он схватил тебя за шею. Я был совсем рядом. Но вы же не откажетесь от задуманного, так?
Вместо ответа я пристально смотрю на него тяжелым взглядом, означающим, что наше решение непоколебимо. Еще я даю ему понять, что на этом наш разговор должен прекратиться.
Он соглашается и сжимает правую руку в кулак в знак солидарности.
Вечером игра в инч не клеится, потому что все дети усталые и раздраженные. Двое сталкиваются и ранят друг друга. Итог: два перелома, ключицы и запястья.
После ужина Цезарь 2 выступает с короткой речью о нездоровом климате последних дней:
— Любое насилие будет подавлено с помощью еще более яростного насилия. Мы пристально следим за всеми, и вы прекрасно понимаете, что я имею в виду.
В спальню мы возвращаемся в гробовой тишине. Я говорю Клавдию:
— До завтра. Возможно.
— Точно. До завтра, надеюсь.
Марк уже в своей кровати. Глаза закрыты. Восстанавливается. Он выжил.
Утром приходит записка: Сегодня, через десять минут после начала уроков. В кабинете никого не будет.
Как обычно, встречаю Клавдия в ванной. Он тоже получил послание, можно сказать, обнадеживающее: Они нервничают, но ничего не знают.
— Думаешь, я смогу выйти из класса без уважительной причины?
— Доверься им. Они знают Дом лучше нас.
Я замечаю Марка, который обливается ледяной водой, чтобы взбодриться. Я подхожу к нему и улыбаюсь:
— Я был уверен, что ты выдержишь.
— Трудновато пришлось. У меня есть для тебя сообщение от Ромула.
Я проверяю, не подслушивают ли нас.
— Давай!
— Не доверяйте Рему.
— Это все?
— Да. Мне кажется, пора действовать.
После пробежки я обсуждаю с Клавдием то, что передал Марк. Он успокаивает меня:
— Все, кроме тебя, Октавия и меня, и так боятся Рема, и не решаются к нему подходить. К тому же Октавий сказал мне, что ему удалось завербовать лишь одного Фиолетового.
