Александр Казанцев - Ступени Нострадамуса
— Усами схож, но рябоват, — заметил старец, вглядываясь в облик встреченного на тропе.
— Коль лесть беззлобна, он ее прощает. А у тебя, старейшина, надежный защитник. Приучен коз пасти?
— Защитник верный, это правда. Но коз не видел никогда.
— Не из Сухуми ли? Там в обезьяннике могла бы жить гиена. Не помесь ли ее с собакой у тебя?
— Мы с нею вовсе не оттуда. Нас привели сюда дела.
— Хотел бы узнать вас обоих поближе. И приглашаю аксакала в свою саклю. Таков у нас обычай.
— Традиций этих благородство с глубоким уваженьем чту.
— Тогда нам будет по пути.
— Благодарствуй, друг — прохожий. Не тесно будет на тропе.
— Она ведет к калитке правительственной дачи.
— Надеюсь, сакля рядом? Хотел я к Сталину попасть и так удачно его встретил.
— Товарищ Сталин гостя сам к себе проводит.
Гиена зарычала и бросилась на куст. Оттуда послышался крик.
— Назад! Ко мне! Стой, Андра! — командовал старик.
— Охранник прятался, чтоб Сталин себя считал в одиночестве. То — Берия усердие.
Гиена вернулась к ноге хозяина.
Дошли до калитки, около которой росло миндальное дерево.
— Миндаль и горек, и приятен. Как запах жизни он.
— Товарищ Сталин сам здесь его посадил. На Востоке говорят: «Каждый должен оставить после себя сына и посаженное дерево».
— Нам есть о чем поговорить.
— Не подозрителен ли этот интерес?
— Фантаста Ленин принимал и рассказал о дерзких планах.
— Ну как же! Герберт Уэллс! «Россия во мгле». А о какой России вы хотели бы услышать?
И Сталин и его почтенный спутник, который был на голову выше вождя, уселись на садовую скамейку напротив розария, за которым мелькнула фигура Берия в темном плаще, несмотря на ясный день, и в такой же шляпе.
— Я много прочитал о вас. Дела, не скрою, поражают. Но вот — «Россия не во мгле». Так почему «В крови Россия»?
— У нас, конечно, читали одни лишь восхваленья, а вот у капиталистов — дрожь и рассуждения о реках крови, — усмехнулся в усы Сталин. — И вам, конечно, припомнился Пушкин: «Моцарт и Сальери».
— Что в вас слились в одном лице?
— Могу вам объяснить. Закон в горах превыше всего. — Сталин пристально посмотрел на собеседника. — Чтобы построить социализм в отдельно взятой стране во враждебном окружении капиталистических стран, выше всех законов становится РЕВОЛЮЦИОННАЯ НЕОБХОДИМОСТЬ.
— Жестока и неумолима, она оправдывает все?
— Все объясняет. Спросите у своей гиены: что для нее важнее, защита от врага иль милосердие слюнтяев? В былой почти неграмотной деревне ныне каждый должен иметь аттестат зрелости. Когда контрреволюция взяла бы верх, об этом сразу бы забыли. И о том, что трудиться должен каждый, ибо «кто не работает, тот не ест». А там стремятся не работать, но сытно есть. Сказкой звучит, что у народностей, не имевших даже письменности, появилась своя художественная литература и они смогли приобщиться к мировой культуре. Прежде в общей чересполосице крестьяне имели лоскутные клочки земли. Теперь они наделены общими бескрайними полями. Обрабатывать их сообща можно машинами с наилучшей технологией.
— Крестьянам все же не хотелось полосочки свои терять?
— Не им, а кулакам, буржуям сельским, тем, кто заставлял трудиться батраков. Мы их ликвидировали, как класс, в порядке революционной необходимости.
— Но, кажется, досталось и просто семьям трудовым?
— Головокруженье от успехов. Товарищ Сталин вовремя поправил слишком уж усердных на селе проводников социализма. Крестьяне же на земле, ставшей всенародной, превратились в пролетариев и на селе, и в городе, уйдя частично на вновь возникшие за пятилетки фабрики, заводы, что сделало нашу страну индустриальной, чтоб запад и догнать, и перегнать.
— Какой тяжелою ценой?
Сталин встал и, заложив одну руку за спину, прошелся вдоль скамейки, как он делал всегда в своем кабинете перед членами Политбюро.
— Товарищ Назови хочет знать, какой ценой преобразили мы страну? Ему и всем отвечу: тяжелою ценой. Но пусть поймет товарищ издалека, что классовый враг при поддержке буржуазии не дремлет. За рубежом боялись наших достижений, примера для тамошних рабочих. Пришлось позволить им получше жить. А нас травить Гражданскою войной, которую к позору всей Антанты проиграли. Но контрреволюция никак не унималась. Сманивала наших же соратников к оппозиции, заговорам, убийствам, стремилась развязать террор.
Сталин побагровел от прилива крови к тронутому оспой лицу.
— Но ваш террор страшнее был?
— Он был ответным, как средство выстоять в неравной борьбе. И для врагов служил острасткой. Мы защищали наши достижения даже и тогда, когда жить стало лучше, жить стало веселее.
И Сталин победно взглянул на своего гостя. Потом сел с ним рядом, продолжая:
— И стало б еще лучше, если б не война…
Он замолчал. Старец внимательно изучал его спокойное лицо, чувствуя непоколебимую уверенность в себе и непреклонную волю этого человека.
И он спросил еще раз:
— Но все — таки какой ценой?
Сталин подозрительно посмотрел на старца.
— Походит на допрос, а вы совсем не Берия. Взгляните через розарий. Там он рассматривает вас в бинокль. Все хочет разгадать, что вы за птица и почему я растолковываю вам то, что всем у нас известно.
— Напомнить о Ленина с Уэллсом.
— Но вы ведь не фантаст?
— Сочтите за фантом, придуманный фантастом.
— Циолковского я уважал, поддерживая его уверенность в обитаемости других планет и возможность межпланетных путешествий, наверное знакомых вам. А может быть, вы просто призрак?
— Гиена кинулась в кусты. Загрызть могла без спиритизма, — напомнил странный гость.
— Зачем вы шли ко мне в запретной зоне?
— Я был бы счастлив здесь услышать диалог ваш с самим собой.
— Вождю с народом говорить надо как можно реже, чтоб ценились его слова. В Политбюро всегда быть кратким. Но вот с самим собой… Не оставалось времени на это. Вот разве что сегодня все по закону гор… Желанье гостя для хозяина — закон!
— Суды карали без закона, лишь за признание вины.
— Революции не нужны адвокатские баталии буржуазных судов. У нее «дорога смерча», а он сметает все на своем пути: и деревья, и дома, где могут быть детишки, которых мы все обожаем.
— Тогда спросите у себя, как встала из крови Россия?
— Из моря крови Великой Отечественной войны?
— И той, что пролилась пред нею. Как вы, талантливейший вождь, могли поверить вражеской фальшивке?
— И обезглавить армию свою? Я вам иль самому себе отвечу: не могут Красной Армией командовать люди, находясь под подозреньем, без доверья! Возможным предателям в рядах Красной Армии места нет! Армия сильна единством воли, направляющей ее, и интервентов всех она разбила. В ней был единый дух, идея, непоколебимость.
— Но командиры, командармы до боя горько полегли.
— Лес рубят — щепки летят.
— Но спешно «вырубленный лес» не задержал врага вторженье.
— Да, начало войны было бездарно проиграно.
— И целых армий окруженье вело в неотвратимый плен.
— Плен? Товарищ Сталин ненавидит это слово. Нет плена! Есть предательство и трусость. Солдат обязан биться до конца, в противном случае клейма не смыть.
— Война велась без всяких правил, на фронте и еще в тылу.
— На Западе никак не понимают, как можно было устоять. Мы потеряли Украину, Белоруссию, Крым, Кавказ. Одна столица погибала с голоду в осаде, другая едва отбросила врагов. Промышленность погибла. Так им казалось. Но мы перебросили ее подальше на восток. И там к станкам, порой без крыш, под небесами вставали даже дети, а матери их выводили в поле трактора.
— Но как вам это удалось? Талант, предвиденье, успех?
— Об этом судит пусть народ. У него тогда была одна идея, она сплотила всех в единый монолит. И за спиной солдат расстилались такие просторы, которые противнику никогда не одолеть. Народ знал, что наше дело правое и мы победим. И победили.
— Непостижимо мощная машина. Фронт по меридиану и тыл по широте.
— Вот это все пришлось наглядно разъяснять на встречах союзникам. Их тревожило, не как врага победить, а как побольше вырвать для себя после победы, притом нашими руками. Говорят, дипломатия — это умение скрывать свои мысли. У товарища Сталина был другой подход, и, мыслей не скрывая, он забивал партнеров важных в угол.
— На Западе теперь не могут вам этого никак простить. И обливают вас пролитой кровью в войне и до войны.
— Нам было не до споров с ними. Из пепла предстояло вновь заводам встать, людей всех надо накормить и не попасть буржуям под ярмо.
— Вновь вспомнить Пушкина придется: здесь гений и злодейство — сплав.
— Вы так думаете? — нахмурился Сталин.
Из — за клумбы показался Берия.
— Лаврентий, — подозвал его Сталин. — Вот горный гость прочтение Пушкина нам предлагает. Будто в стране нашей и Моцарт, и Сальери, его что отравил, в одно целое слились. Ты что мне скажешь?
