Александр Казанцев - Ступени Нострадамуса
— Какой же?
— Тридцатых годов! Шестидесятилетней давности. Удостоверение тогдашнего Народного комиссариата просвещения, подписанное наркомом Луначарским, где просят оказывать содействие товарищу Назови, иностранному специалисту, работающему на строительство социализма в СССР. Почему у него только эта давняя бумажка? Я даже не сразу решилась выдать ему пропуск в научный читальный зал. Два дня тянула. А теперь каюсь.
— А ты не спросила его?
— Не решилась, Ирочка, постеснялась. Он такой импозантный, словно жрец неведомого храма.
— Ну, уж теперь ты зафантазировалась!
— Высокий, былой красавец. Кавалергардом мог быть. И наверняка, если не он, то предок его в наполеоновской гвардии служил.
— Напиши фантастический рассказ. Устроим публикацию.
— Ты шутишь, а я волнуюсь. Подолгу не могу оторваться от этого странного читателя.
— Стоит ли тебе в почтенном возрасте увлекаться седобородыми иностранцами баскетбольного роста.
— А ты зайди посмотреть на него, выходца из любимых тобой фантастических романов. Разве в сто лет так работают?
Ирина Всеволодовна не выдержала и побывала в научном читальном зале.
Высокий белобородый старик с иконописным лицом произвел на нее впечатление. При ней он попросил газеты с отчетами XX партийного съезда, на котором Н.С. Хрущев разоблачал культ личности Сталина.
При ней он принес обратно кипу газет:
— Благодарствуйте во счастье за ваши ценные услуги, — сказал он, возвращая прочитанное.
Он говорил на прекрасном русском языке, но как — то своеобразно, с незнакомым мягким акцентом и музыкальным ритмом фраз.
Мария Антоновна, принимая у него громоздкие листы пожелтевших газет, почему — то заговорила с ним по — французски, а он, нисколько не удивившись, ответил ей в такой же странной ритмичной манере, как только что говорил по — русски:
— Хочу я проститься, мадам. В последний раз вас посетил.
— Но вы познакомились со всем, что хотели? — осведомилась Белокурова.
— О, да, безудержна хвала, но велико содеянное! Горжусь, что прикоснуться мог. Благодарствуйте душевно.
Эти вежливые старомодные слова старого человека, который уходил «совсем», навеяли на Марию Антоновну и на Ирину Всеволодовну печаль.
Они грустным взглядом провожали высокого старца, не согнувшегося под тяжестью лет, пока за ним не закрылась дверь.
— Вот так, — вздохнула Мария Антоновна.
— Кто бы он мог быть? — задумчиво произнесла Ирина Всеволодовна.
Сталин, «вождь всех времен и народов», отдыхал на правительственной даче в Кавказских горах.
По укоренившейся привычке ночами работать он и на отдыхе в ночное время прочитывал кипы книг, привозимых ему регулярно по мере их выхода. Он был в курсе всего, что происходит не только в его стране, но и во всем мире.
Сталин никогда не спал более четырех часов в сутки.
Даже отдыхая, он читал до четырех часов ночи художественную литературу толстых журналов, отмечая, какие произведения выдвинуть на сталинские премии, которые ввел за свой личный счет из причитающегося ему литературного гонорара. В восемь часов утра он уже был на ногах.
Одетый в скромный полувоенный костюм без регалий генералиссимуса, в любимых мягких сапогах, он вышел на открытую веранду, против которой сам посадил когда — то миндальное дерево, любя его запах.
Наслаждаясь им и горным воздухом, он выпил чашку кофе и съел бутерброд с ветчиной, принесенные ему на грубый деревянный стол без скатерти. Потом сошел по скрипучим ступенькам в сад, где его поджидал уже Берия.
Худощавое его тело, как про себя отметил Сталин, напоминало поднявшуюся перед жертвой кобру. И пенсне сверкало на солнце цепенящими жертву змеиными глазами.
— Ну что, Лаврентий, — обратился к нему Сталин после обмена приветствиями, — сядем на лавочку, докладывай.
— Да опять все то же, — раздраженно начал Берия. — Снова Калинин Михаил Иванович не решается сам с вами об этом говорить, меня просит.
— Что? Никак Всесоюзному старосте неймется? Небось, жену освободить хочет? А ты ему скажи, Лаврентий, что Молотов с такими просьбами о своей Жемчужине не обращается, Каганович за брата не просит, понимают, почему у первых моих помощников жены залогом преданности являются. Доверяй, доверяй, да с осторожностью. «Власть — только под живой залог!»
— Совершенно так, товарищ Сталин.
— Ну что еще?
— «Шабашки», как вы знаете, оправдали себя. Немало технических шедевров там было сделано.
— Знаю, знаю твой принцип. «Самолет в воздух — всем на волю».
— Так мы не только самолеты, танки, пушки, атомную и водородную бомбы получили. Доказали, что стремление на волю — величайший творческий стимул.
— Тоже сказанул. Ты бы еще писателей да композиторов в кутузку посадил, чтоб творили лучше. Сатрапы твои на Дону даже на Шолохова замахнулись: «Корова сдохла в колхозе, где накануне писатель побывал». В «Тихом Доне» у него могли чего похлеще отыскать… Ладно, он успел до меня добраться. Что ж они у тебя и настоящего врага так стерегут? Займись ими, Лаврентий. Правда, Чернышевский свой роман «Что делать?» в крепости написал. Но ему свободу не обещали.
— Запрещение Тарасу Шевченко писать картины в ссылке было серьезной ошибкой царской власти. А со «скоторадетелями» разберусь.
— О царях вспоминать не будем, хоть Николай Палкин не только самодурством памятен, но и тем, что он во дворце на походной кровати спал и шинелью накрывался. И вставал до зари.
— Солдат в императорском звании, — поддакнул Берия.
— Ну вот что, Лаврентий. Я сейчас в горы погулять пойду. Так ты охраной своей мне не докучай. Закон гор меня оградит, а я его соблюдать буду. Понял?
— Закон гор! Понял! — отрапортовал Берия, сверкнув стеклами пенсне.
— Скажи, Лаврентий, чем ты на Гиммлера похож в двух отношениях?
— Оба на двух ногах ходим, — подумав, сказал Берия.
Сталин поморщился:
— Оба вы в пенсне, — поправил он. — И оба власть стережете, как псы цепные.
— Пенсне? От близорукости врожденной.
— В политике близорукий, как крот в бане. Того и гляди, кипятком ошпарят. — И Сталин рассмеялся своей не слишком острой шутке.
Берия счел нужным тоже хохотнуть, но, став серьезным, добавил:
— В пенсне вдаль смотришь, а в политике — на два аршина под землю.
— Ну, оставайся. Встречать меня не надо.
И Сталин направился к калитке, пройдя мимо нежно пахнущих роз. Он подумал, что миндаль пахнет крепче, мужской это запах, аромат силы.
Недаром цианистый калий, яд сильнейший, по запаху ему как бы родной брат.
Миндальное дерево росло еще и сразу за калиткой, и Сталин с удовольствием вдохнул «заряженный силой» воздух.
Тропинка вела в гору.
С одной стороны был крутой лесистый склон, с другой — обрыв в ущелье, где на дне кипел в бурунах горный ручей. В паводки, когда таяли в горах снега, он превращался в бешеный поток.
Сейчас он белой струйкой вился в сумраке ущелья.
Сталин, сам родившись в горном селении Гори, любил поговорку альпинистов, что «красивей гор только горы».
Кавказский хребет синел вдали, а за ним — родная Грузия. Сейчас, расчувствовавшись при виде гор, он готов был выполнять их закон.
Высоко на виляющей тропке появилась фигура человека в серебристом халате и рядом с ним «собака».
«Кто это? Должно быть, козий пастух со своим псом. Другому в запретную зону не пробраться. И не халат вовсе, — поправил себя Сталин, — а бурка. Серебристый подобрали мех. А папахи нет. Волосы седые. Видно, аксакал. В горах они живут за полтораста лет. А в Москве белокаменной в круговерти борьбы с врагами и враждебными друзьями и ста лет не проживешь. Один врач — дурак Виноградов в профессорском звании посоветовал отойти от дел, поберечь свою голову. Вот его головой Берия и занялся. Типичный вражеский выпад. Любой ценой хотят убрать вождя. Заговоров не счесть! Не выйдет! «Есть еще порох в пороховницах», как говорил незабвенный товарищ Тарас Бульба».
Сталин любил русскую литературу и часто щеголял цитатами, поражая памятью окружающих.
Сейчас окружения не было. Старик спускался по тропе ему навстречу, но был еще далеко.
Ну что ж, традиция требует встретить его, как давнего знакомого. В горах все знакомы или должны быть знакомы.
— Здоровья и благополучия желаю старейшему в горах, — крикнул Сталин, едва старый человек с «собакой» странной породы появились из — за поворота тропинки. В знак уважения Сталин поднялся с камня, на который присел отдохнуть.
— День добрый, путник встречный! — приветливо отозвался старец. — Знакомо мне твое лицо.
— Изображения его рассеяны повсюду. Что делать, если людям это нравится? Товарищ Сталин мирится с этим.
— Усами схож, но рябоват, — заметил старец, вглядываясь в облик встреченного на тропе.
— Коль лесть беззлобна, он ее прощает. А у тебя, старейшина, надежный защитник. Приучен коз пасти?
