Иван Гаврилов - Шебеко
Терентьев, матерясь в душе, настойчиво щелкал тумблеры, холодные неподвижные кнопки, но радиоволны никак не желали отправляться в далекий путь и оповестить землян о настроении астронавтов. А оно, это настроение, у всех устремилось к нулю.
— Ничего из этого не выйдет! — с болью в душе сказал Терентьев и устало посмотрел на товарищей, когда ему до чертиков в душе надоело возиться возле телеметрического комплекса. — Связи, видно, нам уже не дождаться…
— Это мы еще посмотрим! — голубые глаза Бейкера сверкнули молнией. — Надо сказать, шутки у наших "друзей" весьма плоские… А может, где-то мы отхватили повреждение?
— Я проверил все до мелочей… Все детали на месте, а повреждений что-то не видать…
— Здесь и не может быть механических поломок, — Якава сощурено, недовольно глянул на американца. — Дело здесь в другом, а именно, в тех полях, что создал НЛО вокруг нас. Пока наши "гости" не снимут собственную блокаду, мы все время будем находиться в роли мышей.
— Вполне возможно, ты прав, Фусадзиро, — тихо проговорил Терентьев, — только в моей душе бродит смутное предчувствие, что в нашем случае дело обстоит посложнее… Наша точная, надежная радиолокация молчит как рыба и вообще не показывает никакого НЛО. Стало быть, НЛО либо отсутствует, либо принял соответствующие меры против нашей системы дальнего обнаружения. Хотя последний вариант вряд ли возможен. Чудной корабль не будет находиться все время вблизи нас и тратить уйму энергии для погашения радиоволн. Вряд ли бы они пошли на такой вариант… Думаю, они просто-напросто вывели из строя нашу систему. Это более чем очевидно…
— Эту версию легко проверить… — спокойно произнес Бейкер. — Если связь не восстановится до утра, стало быть, ты прав, Толя! И самое поразительное, — вздохнул американец, — то же самое произошло и с нашей автоматической станцией "Марс-обсервер"! Великолепная станция была направлена Соединенными Штатами в сторону Марса в сентябре 1992 года, она должна была прикрепиться к чудо-планете в качестве спутника с целью обследования ее поверхности, но что странно, через несколько месяцев после запуска связь с ней оборвалась. Будто кто отрезал провода…
— И не только с вашим спутником случилось столь удивительное приключение, — добавил Терентьев, внезапно вспомнив случай из советской практики. — В начале тысяча девятьсот восемьдесят девятого года русские ученые точно таким же способом потеряли аж два космических аппарата "Фобус", которые также были нацелены на Марс. Наверное, их вывели из строя те же самые объекты, что и нас…
Астронавты на миг замолчали. И всех присутствующих задело ощущение, что они, как брошенные в море корабли, зазря качаются в бескрайних просторах космоса без связи, без существенных перспектив и особых надежд на обратное возвращение. А в метре от них, возле тусклого иллюминатора, безмятежно плавала в невесомости крошка черствого хлеба и до боли в сердце напоминала им родимые уголки…
На следующий день астронавты снова собрались у Пульта управления кораблем. В тесном помещении, заставленном различными приборами, вещами и еще черт знает чем, плохо выспавшийся командир задумчиво продолжил вчерашнюю мысль:
— Дело пахнет керосином… Связи по-прежнему нет. И чувствует мое сердце, что в этой обстановке долго мы не выдержим. Давайте думать, как жить…
— А что здесь, собственно, думать? — Бейкер поднял голову и в упор посмотрел на Терентьева. — Перед нами лишь два выбора: либо возвращаться назад, либо пробиваться вперед…
— И что бы ты предложил?
— Я?
— Именно ты!
"Почему именно я? — брюзжал в душе Бейкер. — Ты — командир, а значит, в ответе за все". Что касается его, то он с удовольствием бы повернул обратно, к Земле. В глубинных просторах его сознания бродили вполне ощущаемые тревоги, боль, страх за собственную жизнь, да и за мечты, что он должен был осуществлять, будучи живым, наверное, тоже. По телу Бейкера снова волною пробежало тяжелое, ничем не передаваемое беспокойство. И в такой гиблой, чахлой атмосфере безысходно спрашивают его: хочешь жить или же умереть, продолжая явно неудавшийся полет? Ну кто же откажется от жизни, особенно в тридцать шесть лет?
В глазах Бейкера появились грустные тени. Терентьев легко уловил в Бейкере его настроение, но промолчал, тоже поддаваясь печальным, как стужа, мыслям.
Ищущий взгляд командира прошелся по Якаве: интересно, что скажет электронщик?
В японце тоже буйствовало половодье чувств. Повернуть обратно означало возвращение к жизни. К такой великолепной и прекрасной, что от одной только мысли кружилась голова. Но он был истинным самураем, и сознание собственного достоинства, да еще честь не давали ему сказать "нет"! Ну как отказаться от дальнейшего полета? Да, обстоятельства сложились так, что он вынужден идти на смерть. Ведь неопознанные объекты, точнее — объекты, уже немного расшифрованные, засеченные как видеокамерой, так и зорким человеческим глазом, их наверняка не оставят в покое и в дальнейшем вполне примут более серьезные меры. Но что такое смерть? Боялся ли ее Якава? Пожалуй, да. Но ежели быть справедливым, он дрожал не от самой смерти, а от состояния, когда он должен был перешагнуть рубеж между материальным и тонким миром. А это уже совсем другое дело. Согласно сим мыслям человек не умирает, а сбрасывает лишь свое тело, как, скажем, одежду, и отправляется в мир иной живой и невредимый!
У Якавы от волнения высохло нёбо, в сердце появилась щемящая боль:
— Придется идти по курсу, коль на то судьба…
— Значит, ты согласен? — карие очи Терентьева тепло прощупывали японца.
— Пожалуй, да… — Якава задумчиво бросил взгляд в пространство, кончиком указательного пальца потрогал правое ухо, а затем его грустное и печальное тело двинулось к иллюминатору. — Имейте в виду, — произнесли его чуть-чуть дрожащие губы, — сегодняшним решением я дал вам определенные обязательства. Если случится что-либо со мной, как, скажем, в прошлый раз, позаботьтесь о моей маме. У нее кроме меня никого нет…
От последних слов японца Терентьева передернуло: ведь и его родня наверняка переживает за него. И ежели узнают, что с кораблем отсутствует связь, тревоги и беспокойство станут постоянными спутниками их жизни…
— Но ты-то, ты как? — прервал его мысли Бейкер. — Согласен на обратный ход или же предпочитаешь вперед?
— Если же честно сказать, ребята, и я бы с удовольствием отказался от этого дурацкого полета и повернул к Земле. Без поддержки Земли вряд ли мы добьемся особых результатов… Ежели даже представить определенный успех нашего предприятия, при таком положении дел результаты нашего труда попросту уйдут в песок. Не будем же мы их зарывать в почву, верно? Хотя эта мысль и содержит в себе определенную канву…
— Значит, ты допускаешь продвижение по курсу? Так я понимаю… — На озабоченном лице Бейкера промелькнуло удивление. «Во дает! Не говорит прямиком, а виляет словно матерая лиса!»
— Я же лишь размышляю… — вместо прямого, четкого ответа произнес Терентьев. — Но я еще думаю вот что: если мы удачно приземлимся на Марс, то худо-бедно, но дней через пять отремонтировали бы связь! Обстоятельства-то сложились так, что мы пролетели более половины пути. И в этих условиях легче лететь вперед, чем повернуть вспять!
— Ясно… — неопределенно буркнул Бейкер. За витиеватыми, туманными рассуждениями Терентьева он уже понял стремление командира. «Черт бы его побрал! Хочешь не хочешь, а постепенно склоняет к мысли о необходимости продолжения полета. Но ведь плохие дела, с большим риском! Любой деловой американец на моем месте не сделал бы шаг вперед. Риск опережает здравый смысл… Такие непрактичные люди, эти русские…»
* * *И вот в тесных помещениях космического корабля начались серые дни. Серые в том смысле, что они изо дня в день повторялись по своим распорядкам, делам, да и отвратительным чувствам, наверное, тоже. Глухое, четко осознанное беспокойство, казалось, навеки засело в сердцах астронавтов, над ними вороном кружил обыкновенный человеческий страх. И все эти чувства явно усиливались из-за невозможности переговорить с родными, близкими, со специалистами наконец. Кто месяцами бывал в море, знает, какая потребность сидит в душе каждого моряка в общении с великолепными друзьями с материка…
В страшнейшей стрессовой ситуации, в какой находился экипаж корабля, пожалуй, выход стоило искать каждому в отдельности.
Бейкер все свободное время убивал на видеомагнитофон. После вкусного ужина (что-что, а готовить он умел мастерски) ногами обхватывал спинку кресла, чтобы не уплывать в невесомость, и часами взирал на ловко возведенные американские небоскребы, тихие лесные уголки, а чаще всего семью и родню, так предусмотрительно заснятую в свободное время его лучшим другом, неугомонным Джоном. В душе его нарастало раздражение за все: и за то, что они вынуждены летать без связи, а стало быть, без какой-либо поддержки с Земли; и за то, что Терентьев временами отдает распоряжения приказным тоном, и Бог знает еще за что. Уже стали раздражать его даже черные волосы Якавы! Бейкер еще во времена подготовки к столь ответственному полету знал, что в период длительного полета скажется психологическая несовместимость партнеров — что ни говори, но все они трое росли и воспитывались в разных общественных системах. Но никак не предполагал здоровый малый из Техаса, что психологический диссонанс достигнет такого уровня. "Герои, — злорадно подумал разом американец, глядя на невеселые фигуры товарищей. — Нашли себе работенку! Ведь риск превышает допустимые пределы. Везде должен быть порядок, смысл и самоокупаемость, а здесь что? Одни минусы и недостатки…"
