Нил Шустерман - Обделённые душой
— Несколько месяцев ни черта, — сообщает он Рисе. — Уже собирался закрыть лавочку, но... Удача любит терпеливых!
Внутри у Рисы всё кипит. Она вспоминает о Конноре и жалеет, что у неё нет его чутья. Уж он-то не попался бы в руки какого-то деревенского болвана!
Сразу ясно — мужик не из профессиональных пиратов; но заправилам чёрного рынка это безразлично, был бы товар. Он не узнаёт Рису. Это хорошо. На чёрном рынке за особо прославленных расплётов дают цену во много раз больше; а девушке вовсе не хочется, чтобы этот мужлан на ней разбогател. Само собой, если ему удастся доставить свою добычу на рынок. Риса не потратила ночь даром — она выработала план действий.
— Вот продам тебя, и, глядишь, ростовщики отцепятся от моей задницы, — радуется пират. — Или хотя бы приличную тачку куплю.
— Прежде чем продать, ты должен отвязать меня!
— И то правда.
Он впивается взглядом в свою жертву и широко улыбается. Похоже, продажа Рисы на чёрном рынке — последнее в списке запланированных им мероприятий. А сейчас он принимается ходить по стойлу, методично ликвидируя беспорядок, оставшийся после бесполезных ночных попыток Рисы вырваться из западни.
— Ну и бардак ты тут устроила, — дивится он. — И как — стало легче?
И тут Риса принимается подначивать его. Она знает, где у подобных типов больная мозоль, однако начинает с лёгких, скользящих ударов. Так, сперва пройдёмся по его умственным способностям.
— Не хотелось бы тебя огорчать, — произносит она, — но дельцы чёрного рынка не любят иметь дело с дебилами. Я имею в виду — чтобы подписать контракт, ты должен по крайней мере уметь читать.
— Хохмишь?
— Нет, в самом деле, тебе стоило бы вместе со скальпом вставить себе немножко мозгов.
Пират только ухмыляется.
— Да изгаляйся, сколько хочешь, девка. От этого ничего не изменится.
Рисе казалось, что невозможно ещё сильнее ненавидеть этого мужлана, но словечко «девка» поднимает в ней новую волну негодования. Она заходит на второй круг. Теперь на очереди его наследственность. Начнём с матери.
— А что сделали с коровой, после того, как она выродила тебя — забили на мясо, или она, может, померла от отвращения?
Мужик продолжает убираться в стойле, но уже не так аккуратно. Ага, задело!
— Заткнись, сука! Я не собираюсь терпеть всякую хрень от грязной расплётки!
Отлично. Пусть ругается. Чем сильнее он разозлится, тем больше это на руку ей, Рисе. Вот теперь она выстреливает последний громовой залп — целую серию едких замечаний анатомического характера, в частности о недостаточности развития у своего противника некоторых весьма существенных органов. Должно быть, по меньшей мере в нескольких случаях она попадает в цель, потому что физиономия мужлана приобретает багровый оттенок.
— Я тебя сейчас так отделаю! — рычит он. — И плевать, что ты потеряешь товарный вид!
Он бросается на Рису, выставив огромные кулаки. В этот момент Риса вздёргивает вверх вилы, спрятанные под сеном. Больше ничего и не требуется: только держи крепко вилы, остальное доделает вес мужика и сила инерции.
Пират-любитель с размаху насаживает себя на острия и отшатывается назад, вырывая вилы из руки Рисы.
— Что ты наделала, тварь! Что ты наделала...
Мужик изрыгает проклятья, вилы мотаются туда-сюда, словно какой-то странный довесок к его грудной клетке. Видимо, Риса задела какой-то жизненно важный орган, потому что кровь так и хлещет, и всё кончается быстро: через десять секунд мужик валится у противоположной стенки стойла. Он умирает, и взгляд его открытых глаз направлен не на Рису, а куда-то слева от неё, как будто он узрел за её плечом ангела, или, может, Сатану, или что там ещё видят такие, как он, в свой смертный час.
Риса всегда считала себя человеком сердобольным, но этого типа ей нисколько не жалко. Однако постепенно до неё доходит: она опять совершила опрометчивый поступок. Потому что запястье её по-прежнему охвачено стальным тросом, а единственный, кто знает, что Риса здесь, в западне, лежит сейчас мёртвый у дальней стенки стойла.
Просто невероятно, как она умудрилась так опростоволоситься. Опять.
••••••••••••••• РЕКЛАМАХочешь знать, кто я? Хм, я и сам порой не понимаю. Меня зовут Сайрус Финч. Меня также зовут Тайлер Уокер. По крайней мере, одну восьмую меня так зовут. Вот что получается, когда тебе в башку всаживают кусок серого вещества другого чувака, понял? А теперь я ни то, ни сё, такое ощущение, что меня меньше, чем нас обоих, вместе взятых.
Если ты заполучил себе шмат расплёта и раскаиваешься в этом — знай, ты такой не один. Вот почему я основал Фонд Тайлера Уокера. Звоните нам 800-555-1010. Нам не нужны ваши деньги; нам не нужны ваши голоса — нам всего лишь надо починить то, что сломано. Помните: 800-555-1010. При нашем участии вы примиритесь с вашей частью.
— Спонсор: Фонд Тайлера Уокера
•••••••••••••••Орган-пират, которому и в голову не приходило, что он скоро умрёт, оставил дверь хлева открытой. И этой ночью сюда наведывается койот. Увидев гостя, Риса кричит, бросает в него клочьями сена и швыряет маленькую садовую тяпку. Удар приходится койоту прямо по морде; животное визжит и улепётывает. Риса ничего не знает о диких зверях, их повадках и привычках. Она помнит, что койоты — хищники, но не уверена, охотятся ли они в одиночку или стаями. Если койот вернётся со своими многочисленными собратьями, ей несдобровать.
Он возвращается через час, один. Обходит Рису сторонкой — а вдруг она опять бросит в него чем-нибудь? Может не опасаться — ей больше нечего швырнуть. Риса кричит, но койот не обращает на её вопли внимания, сосредоточившись на орган-пирате — уж этот-то не окажет сопротивления.
Койот обедает трупом мужика, который в летнюю жару уже начинает пованивать. Смрад, понимает Риса, усилится, а потом, через сутки-двое, к нему присоединится вонь её собственного мёртвого тела. Кажется, койот сообразил, что и эта строптивая добыча тоже умрёт не сегодня-завтра, значит, стоит подождать. У койота холодильника нет, так что лучше пусть еда сохраняется в живом виде. Орган-пирата хватит на несколько обедов, а там, глядишь, и свежатинка подоспеет.
Наблюдая за пиром койота, Риса постепенно становится невосприимчива к этому ужасному зрелищу. Она словно видит всё со стороны, как будто её это не касается. Интересно, думает она, кто более жесток — человек или дикое животное. Должно быть, человек. Зверь не испытывает угрызений совести, но и злобного умысла в нём тоже нет. Растения, поглощая свет солнца и выделяя кислород, точно так же исполняют своё предначертание в круговороте жизни, как и тигр, рвущий на части ребёнка. Или падальщик-койот, пожирающий другого стервятника — человека.
Койот уходит. Наступает рассвет. Симптомы обезвоживания всё сильнее. Риса надеется, что жажда убьёт её раньше, чем она ослабеет настолько, что не сможет противостоять койоту. Девушка впадает в сонливость, и в смутных видениях перед ней проходят эпизоды её жизни.
Это просто отдельные картинки, ничем, в общем, не связанные между собой; у этих воспоминаний нет какой-то особой ценности; они случайны, как случайны наши сны, только немного более близки к реальным событиям прошлого.
Драка в столовой
Рисе семь лет, и она дерётся с другой девочкой, обвинившей её в краже одежды. Повод просто нелепый, потому что абсолютно все в государственных детских домах носят одну и ту же практичную униформу. Риса ещё слишком мала, чтобы понять — речь не об одежде, а о власти. О социальном статусе. Противница Рисы старше, крупнее и злее; но когда она прижимает Рису к полу, та тычет пальцами ей в глаза, изворачивается и, оказавшись сверху, плюёт старшей девчонке в лицо — то есть делает как раз то, что собиралась сделать противница. Учителя растаскивают их. Девчонка вопит, что драку затеяла Риса, что она, мол, применяет грязные приёмчики. Да только взрослым наплевать, кто начал первым, главное — что всё кончилось; к тому же, по их мнению, любые схватки между обитателями сиротских приютов всегда грязные. Однако дети считают иначе. Для них самое важное — что Риса победила; после этого мало кто отваживается драться с ней. Её же сопернице отныне никто не даёт спуску.
Музыкальная комната
Рисе двенадцать, она играет на пианино в маленькой звукоизолированной студии в Государственном детском доме №23 штата Огайо. Пианино расстроенное, но девочка к этому привыкла. Она исполняет старинную пьесу без единой помарки. Публика — сплошные лица без туловищ — слушает равнодушно и безучастно, несмотря на всю страсть, которую Риса вкладывает в игру. В тот раз всё прошло гладко. Зато на важнейшем, решающем концерте четыре года спустя, Риса ошибается...
Автобус по дороге в заготовительный лагерь
