Владимир Круковер - Исполнение желаний
Помню, во вторую свою ходку, где-то на третий день пребывания в зоне я зашел в клуб выяснить насчет библиотеки, завязать добрые контакты — книги для меня всегда были на первом месте. Завклубом, крупный, симпатичный эстонец, отбывающий наказание за спекуляцию, встретил меня приветливо. Мы как-то быстро нашли общий язык и он обратился с просьбой:
— Концерт вечером, а ведущего нет. Я должен на гитаре играть, как-то неловко совмещать с конферансом, а другие двух слов не свяжут.
— Гуд, — согласился я, — заодно стихи толпе почитаю.
Вечером без всякой подготовки я вышел на сцену и посмотрел в зал. Одинаковые, как оловянные солдатики, люди были там в одинаковых одеждах с одинаковыми выражениями лиц. У стен стояли одинаковые менты, рядом с ними — СВПэшники, ментовские шестерки из совета внутреннего порядка, с повязками на рукавах. Этакие зоновские «дружинники», ссучившиеся уголовники, презираемые общей массой.
— Итак, господа, — сказал я нахально в микрофон, — я решил почитать вам стихи.
Зал зашумел.
— Бык, козел, — раздались возгласы, — покажи попу, блызни со сцены, музыку давай, падло…
Микрофон давал мне явное преимущество над толпой.
— Господа, — сообщил я невозмутимо, и динамик приглушил гомон, — так или иначе, но пока не будет стихов, не будет и музыки. Хоть вы и тупорылые, но послушать придется.
И сразу, будто продолжая успокаивать, врезал:
Мы волки, но нас по сравненью с собаками мало,
Под грохот двустволок звериная стая мельчала,
Мы, как на расстреле, на землю ложились без стона.
Но мы уцелели, хотя и стоим вне закона…
Номеров было немного, но после каждого музыкального я «кормил» зэков стихами. Кто-то смирился, кому-то было все равно, но встречались мне и заинтересованные, внимательные глаза. И это мне льстило.
Потом ко мне подошли несколько зэков, после концерта. Двое попросили переписать стихи, один выразил благодарность за доставленное удовольствие, а еще один начал вербовать в СВП. Он ссылался на то, что я уже замарал себя выступлением в клубе, что я уже «пашу» на администрацию.
Последним ко мне подошел прапорщик и угрюмо приказал следовать с ним в оперчасть.
В оперчасти мной занялся еще один «поклонник» поэзии — майор Луднев, начальник этой службы. Перед ним уже лежало мое дело, поэтому он стал брать быка за рога сразу:
— Прежние штучки решил продолжать? Мало одного срока показалось. Так мы тебе быстренько добавку выпишем, семидесятую статью не забыл еще?
— Простите, вы к кому обращаетесь? — спросил я невинно.
— К тебе обращаюсь, — сказал майор.
— Насколько я помню статью сто тридцать вторую ИТ (исправительно-трудового кодекса), заключенные и администрация обязаны в обращении друг к другу использовать форму «вы».
— Хамишь? Ну-ну! По-другому с тобой поговорить? Да я тебя за антисоветские стихи знаешь, куда?!
— Я подам на вас жалобу прокурору по надзору. За неуставное обращение, за попытку инкриминировать ложное обвинение.
Он был зол, но эта фраза, кажется, его чуть-чуть отрезвила.
— Почему ложное? Мне передали, что в клубе читались стихи против Ленина, против милиции. Теперь он строил свою речь так, чтобы избегать прямого обращения. Очень уж ему не хотелось обращаться к какому-то вонючему зэку на «вы».
— Ваши осведомители, — сказал я сухо, — не блещут интеллектом. А в поэзии вообще не компетентны. Я читал стихи известных советских поэтов: Вознесенского, Евтушенко, Солоухина. Все они члены Союза писателей, имеют правительственные награды.
— Ну, а эти, про Ленина? — спросил он совсем не уверенно.
— Эти стихи кончаются так: «Ленин — самое чистое деянье, он не может быть замутнен. Уберите Ленина с денег — он для сердца и для знамен». Андрей Вознесенский. Что тут, простите, антисоветского?
— Видимо, меня ввели в заблуждение, — пробормотал он, — ох уж я этому лейтенанту… Да, а за что судились в прошлый раз?
Он по-прежнему пытался строить фразы без прямого обращения, в результате чего его речь стала напоминать речь иностранца. Мне было смешно.
— Я не судился, — сказал я иронично, — меня судили. По статье, как видно из дела, лежащего перед вами, семидесятой…
— Я имел в виду, в чем эта антисоветчина заключалась?
— Подобная информация в компетенции КГБ, — сказал я, с трудом сдерживая смех. — Если желаете, можете обратиться в местное управление комитета, телефон замначальника: четыре — тридцать два — одиннадцать…
— Я сам знаю, куда мне обращаться, — задергался майор в кресле. — Нечего разговаривать. Стихи читать прекращать надо, тут не политехнический музей, а Маяковских в зоне нет.
Меня очень заинтересовало такое мышление. Политехнический музей у этого «знатока» ассоциировался только с поэзией. Кроме того, было интересно, как он меня выпроводит, не употребляя обращения. Тут, как не скажи — можете идти, идите, свободны, ступайте — все равно придется обратиться. Но он лихо вывернулся и из этого положения — вызвал сержанта и приказал ему отправить меня в барак.
Потом, анализируя свое поведение, я вынужден был подвести горестный итог: боялся зону, вел себя опрометчиво и нагло, наигрывая образ лихого уголовника, а в результате вынужден был потом долгое время этот облик поддерживать, носить мучительную и противную маску, которая в конце концов принесла мне кучу неприятностей.
Но что-то я совсем ушел от постепенного повествования с момента находки браслета связи до момента нынешнего, когда я, обретя неземное могущество, не знаю что мне делать.
Короче, ходил я немного по коридору, а большей части спал, выпрашивая у сестер седативные таблетки, и витал в очищающих воспоминаниях.
* * *…В Краснодаре я несколько раз бывал, город более-менее знал. Я надел свою рабочую спецовку: джинсы и геологическую энцефалитку, купил в спортивном магазине большой кусок палаточной ткани и поехал в автомагазин.
Рядом с магазином была пространная стоянка продажных машин. Они стояли еще без номеров, прямо после железнодорожного переезда, разных цветов и разной степени поцарапанности. Сунув сторожу червонец, я прошел в конец стоянки, поглядывая на покупателей. Некоторые выбирали главным образом цвет, да смотрели, чтоб явных повреждений не было. Но большинство елозило вокруг машин с дрожащими щеками. Если бы у автомобиля были зубы, как у лошади, это значительно облегчило бы задачу покупателей. За неимением оных, они по пояс залазили под капот, ящерицами ползали между колесами.
Я выбрал заурядного «Жигуленка» поносного цвета и накрыл его купленным материалом, как чехлом. Мгновенно вокруг меня начали собираться заинтригованные покупатели. Какая-то тощая дамочка попыталась от дернуть чехол, но я гаркнул на нее:
— Отойдите, дамочка! Нечего тут лапать. Машина отобрана для Ивана Денисовича.
Минут десять я отражал наглые попытки взглянуть под чехол. Когда эти попытки начали сопровождаться поползновениями вручить мне купюру, я пообещал вызвать милицию. Стоявшая в стороне парочка многозначительно переглянулась и отозвала меня в сторону.
— Вы, наверное, специалист — заискивающе спросила женщина.
— В некоторой степени, — ответил я туманно.
— А что за машина? — поинтересовался мужчина.
— Обычная машина, — сказал я честно.
— Но вы же ее специально отобрали?
— Ну, нельзя сказать, что специально…
— Послушайте, мы в технике ничего не понимаем. Вы не могли бы нам уступить эту? Вы еще выберете.
— Пожалуйста, — добавила женщина, — мы вас отблагодарим.
— Я не уверен, что могу быть вам полезен, — сказал я застенчиво.
— Пятьсот рублей, — с видом бросающегося в пропасть, выпалил мужчина, — больше нет ни копейки.
— Ну, что ж…
Я стянул материю с машины, сложил ее, сунул под мышку. На выходе подмигнул сторожу, пообещал зайти завтра, так как еще не выбрал. Время клонилось к обеду, я отметил удачу в ближайшем кафе, где цыплят готовили на вертеле, предварительно натерев разнотравьем и нашпиговав всякой вкуснятиной. Обед облегчил мой карман на добрые полсотни, но я надеялся вскоре компенсировать эту потерю.
Теперь меня интересовали пункты приема стеклотары. Я объехал несколько центральных и убедился, что они, как обычно, затоварены, а ящиков свободных нет. Длинные очереди страждущих смотрели на приемщиц с тоскливой безнадежностью.
Что ж, людям надо помогать. Вскоре я договорился с водителем грузовика и подогнал машину к ближайшему киоску.
— Хозяйка, — обратился я к приемщице с развязностью экспедитора, — машина нужна?
— Сколько возьмешь? — охладила она мой порыв гуманной помощи торговле.
— Сколько дашь?
