Вадим Михальчук - Глория
На втором месяце работы, в мой выходной, ко мне вошел Арчер и сказал:
— Пошли со мной.
Я молча встал и пошел за ним. Противоречить Арчеру я не стал бы. Мы спустились в подвал, где он оборудовал себе что-то вроде гимнастического зала.
С потолка на цепях свисали две боксерские груши. К стенам были прикреплены хитроумные снаряды, изобретенные Арчером. Простые и незатейливые, они представляли собой систему блоков с натянутыми на них тонкими тросами, к концам тросов были привязаны камни-противовесы. Вес камней мог дозироваться, исходя из начальной подготовки новичка. Этим новичком довелось быть мне.
Арчер критически осмотрел меня, пощупал бицепсы на руках и сказал только одно слово:
— Н-да.
Он нахмурился, задумчиво почесал в затылке, посмотрел на потолок, как будто бы там было написано что-то интересное и с вздохом сожаления сказал мне:
— Придется начинать все с нуля.
Я недоверчиво смотрел на него, хотя мне следовало бы пожалеть себя.
Отныне два раза в неделю, в среду и субботу — два моих официальных выходных — я стал рабом Арчера. Я поднимал тяжести, тянул веревки с противовесами, боксировал с грушами, обливался потом и слушал Арчера. Он не говорил много, он показывал мне удары, строго отмерял порции нагрузки, словом, доводил до практически полного изнеможения. Я выполнял все упражнения, не показывая ни малейшего недовольства, я просто не хотел возражать Арчеру, тогда я уже был знаком с его репутацией одного из самых безжалостных и сильных людей Фритауна. Ни Лис, ни Любо, с которым мы в последнее время несколько раз хорошо поговорили о беге, ни Саймон — все на вопросы о том, чем же на самом деле занимается Арчер, отвечали молчанием. Все переводили разговор на другую тему и старались уйти от моих вопросов.
Только спустя два года я узнал его. Два года по средам и субботам я занимался под его присмотром и мог сказать только, что он неразговорчив и зачастую мрачен. Надо сказать, что Арчер никогда не вымещал своей злобы на мне. Он был справедлив — это проявлялось в том, что если он видел, что я устал, он сбавлял темп или прекращал тренировку, давал мне передышку. Он показывал мне, как бросать ножи в цель. Я до сих пор помню его глухой голос, похожий на ворчание пса. Арчер говорил о том, как необходимо ощутить вес ножа и его баланс, как правильно сжать пальцы на лезвии, как выбрать цель, как послать нож в полет, провожая его едва уловимым, незаметным и необходимым движением запястья. Я вспоминаю его голос, похожий на стук метронома, когда я что есть силы бью по груше, выбивая серию из трех ударов, а он отчетливо считает: «Двадцать два, двадцать три, двадцать четыре».
Таким я его и запомнил. Арчер иногда казался мне черной пружиной, сжатой до упора, пружиной, таящей в себе огромную скрытую черную силу.
Однажды, в пятницу вечером, когда я пришел с работы, Лис встретил меня на лестнице и передал, что меня разыскивает Арчер. Я нашел его внизу, он сидел на табурете, спокойный и подтянутый, как всегда. Он протянул мне перчатки:
— Давай-ка поработаем в спарринге.
Теперь, по истечении стольких месяцев упорных занятий, я был уже не тот, что раньше, но мне было не по себе, когда Арчер выходил на бой, пусть даже и тренировочный. Но перечить ему я не смел.
Одев перчатки, я встал в стойку и Арчер, не любящий проволочек, пошел в атаку. Я вынужден был отступить, подняв руки к голове, защищаясь от его прямых ударов. Арчер молниеносно сменил тактику, попытавшись достать меня боковыми по корпусу. Я сдержал два удара правой и левой, подставив плечо, и нанес несколько контрударов с короткой дистанции. Один из них, прямой в голову, попал Арчеру в лоб. Он ухмыльнулся — его ухмылка всегда производила немного странное впечатление на людей, потому что он улыбался только одной стороной лица — и продолжил атаку. Я финтил, прыгая из сторону, парируя его выпады перчатками, используя свое преимущество — тренированные ноги и более легкий при перемещении вес. Он ударил меня поочередно левой и правой в голову с довольно близкой дистанции и я возблагодарил бога за свои рефлексы — оба раза я смог убрать голову в сторону так, что ощутил порывы воздуха, следующие за выпадами его перчаток. В конце концов, мне повезло — Арчер раскрылся, проводя крюки в голову, и я вложился весь в удар правой ему в грудь. Арчер отскочил и на его лице появилась широкая улыбка:
— Хороший удар, только вес маловат.
Я стоял перед ним, едва дыша, залитый потом, с дрожащими руками, все еще поднятыми в оборонительной стойке. Смысл его слов медленно доходил до меня.
Он помог мне снять перчатки и сказал мне, чтобы я шел переодеваться. Только наскоро облившись водой из кувшина и растеревшись полотенцем, я понял, что Арчер доволен мной.
Послышались голоса, зовущие меня, и я выбежал из комнаты. Летя вниз по лестнице, я заметил всех — Артура, Чарли, Блэка, братьев, Любо, Арчера. Они стояли в холле, довольно прилично одетые, веселые.
Артур, надевая шляпу, сказал мне:
— Аль, не вижу причины, чтобы не отдохнуть время от времени. Что ты скажешь по этому поводу?
— Да, — как всегда вмешался Лис, более огненно-рыжий, чем всегда, — что ты скажешь насчет веселья, младший брат?
— Моя жизнь — сплошное веселье, — ответил я, ухмыляясь.
— Ого! — ответили мне братья и Пако схватил меня подмышки, подбросил вверх и успел поймать.
— Похоже, этот малыш успел созреть для порока, — сказал Чарли, зажигая сигарету.
— Для девочек, — протянул Нино, как сытый кот.
— Для пива с виски, для виски с пивом, — подхватил Лис.
— Там веселый дом с множеством огней, — затянул Любо, подмигивая мне, — кипит веселье в нем, пойдем туда скорей.
— Вот именно, малыш, — наклонился ко мне Артур, — пойдем туда скорей.
И мы пошли.
Мы сидели за столом, пили и ели, шутили и смеялись. Это был один из тех вечеров, когда говоришь для того, чтобы говорить, шутишь для того, чтобы смеяться, чтобы танцевать до упаду и веселиться от души. Ребята приглашали за стол девушек, угощали их вином. И скоро одна из них повела меня в комнату наверх. Я вернулся вниз через полчаса на дрожащих ногах и с широкой идиотской улыбкой. Лис, ухмыляясь, налил мне вина и, как всегда, бросил мне:
— Самое главное в этом деле, малыш — не заразиться и не влюбиться. Любовь — это тоже болезнь, хотя с ней не надо идти к врачу.
Он хлопнул меня по плечу:
— Молодец! Пей!
И я пил, и меня несло на широких и теплых волнах куда-то вверх, и что-то светлое горело во мне, наполняя весь остальной мир ярким светом. От этого света все женские лица вокруг казались ослепительно красивыми, их глаза казались яркими звездами, а их запах сводил меня с ума, как влюбленного кота...
...Моя жизнь кажется мне теперь рекой, мирно и тихо плывущей по своему руслу. Но вот вдруг вода закипает и бурлит на порогах, вода ревет и грызет камень яростными брызгами, вода кричит и падает в пропасть пенными водопадами, разбиваясь в мельчайшие частицы водяного пара. И кажется, что река теперь и есть только что эти пороги, перекаты и водовороты. Короткие моменты жизни, когда она резко теряет свой привычный облик, кажутся более заметными и значимыми, хотя их мало в сравнении с годами спокойной жизни.
Так было со мной. Прошло три года, из них два с половиной я работал гонцом. Три года и если говорить о них всерьез, то можно уложиться в несколько слов — работа, улица, дом. Пять дней в неделю — на улице с утра до вечера. Любо, смеясь, называл это «добычей хлеба насущного в поте лица своего». Дома — заботливые руки Марты, монотонные и чем-то успокаивающие занятия с Арчером. Раз-два в месяц мы ходили в город развлечься.
В банде наметились перемены. Не знаю, с чем это было связано, может быть, ребята стали более серьезными. Блэк почти перебрался в конюшню к Роджеру Малхусу, там он и работал и жил, изредка забегая на огонек.
Нино, неожиданно для всех, нанялся на рыболовную шхуну китобоем, ходил в море уже второй сезон. Хвастался, что у него по девушке в каждом порту на островах, врал наверное, как всегда.
Любо перебрался в Северный Фритаун, он пел там каждый вечер в ресторане «Маргарита». Его хозяин, Антонио Серпио, был обеспечен настолько, что мог покровительствовать талантливым музыкантам. Там, в «Маргарите», Любо познакомился с Моной Каприччи, певицей. Голос у нее был действительно ангельский. Лис, увидев ее как-то, сказал, что лучше бы Мона была менее красива, талантлива и горда. Как это иногда было с предсказаниями Лиса, его пророчество сбылось и произошло непоправимое.
Любо и Мона жили в маленькой комнате на втором этаже дома напротив «Маргариты». Жили как обыкновенная пара — любили друг друга и жили в мире с остальными. Хотя бы какое-то время...
Любо был талантливым композитором в большей степени, чем поэтом, хотя некоторые его песни были довольно неплохи. Вся его музыка была для Моны, они жили в особенном, запретном для других мире.
