Сергей Ересько - Казус бессмертия
– Почему?
– Это правда. Израильтяне опасаются, что их разведдеятельность ухудшит положение евреев в Советском Союзе. И правильно, кстати, опасаются. Поэтому они крепко держат слово. Можете чувствовать себя спокойно. Будете, как сверхчеловек, шить сверхфуфайки…
– Меня все равно убьют. Ваши же, русские…
– Если сообщить, кто вы такой, то – непременно. Но мы позаботились обо всем.
Фролов вернулся к столу, взял стопку ранее подписанных Шенгеле листков, выбрал один из них и, подойдя к Йозефу, протянул его со словами:
– Возьмите, это копия вашего приговора.
– Какого приговора? – оторопел Шенгеле.
Полковник встряхнул листом:
– Берите, берите. Не бойтесь. К Нюрнбергскому трибуналу эта бумага никакого отношения не имеет. Это – приговор одного из московских районных судов.
Шенгеле дрожащей рукой взял листок, заполненный отпечатанными мелкими буквами, и положил его себе на колени. Фролов достал из внутреннего кармана пиджака какую-то красную книжечку и протянул ее Йозефу со словами:
– Это паспорт гражданина СССР. Возьмите в камеру. Ознакомитесь с приговором и паспортом, выучите свою новую фамилию, день рождения и данные по прописке. А вечером эти документы у вас заберут и подошьют в дело.
Шенгеле спросил:
– И что в этих документах написано? Вы ведь знаете, что я еще плохо читаю.
Фролов улыбнулся и ответил:
– Вот как раз и подучитесь по паспорту. А по поводу приговора, так уж и быть, поясню. Теперь вы – прибалтийский немец. Родились в городе Клайпеде Литовской ССР в 1940 году. По образованию – медицинская сестра, проще говоря – медбрат. В последнее время жили в Москве, где в одном из парков совершили несколько изнасилований несовершеннолетних с причинением им телесных повреждений. Согласно установкам Уголовного Кодекса РСФСР, срок заключения – пятнадцать лет.
Шенгеле вскочил со стула и заорал:
– Так вот, что я подписал! Полковник, вы – подлец!
Фролов удовлетворенно рассмеялся:
– В русском языке есть много пословиц, которые можно применить к данному моменту. Например, – с кем поведешься, от того и наберешься. Или, – с волками жить – по-волчьи выть. Поэтому совесть моя чиста. Лет сто назад я бы с удовольствием вызвал вас на дуэль и, принимая во внимание мою профессиональную подготовку, с радостью бы вас убил, используя любой вид оружия. Ну, а в нынешнее время слово «подлец» из ваших уст можно расценить, как высшую награду за мою деятельность.
Он уселся за стол и заключил:
– На усиленное изучение русского языка у вас будет еще две недели. Сухов вам поможет. Потом вас отвезут в одну из колоний, расположенных в Тверской области. Прощайте. Желаю вам приятно провести пятнадцать лет.
Он расхохотался и нажал кнопку звонка.
Весь путь до камеры Йозеф крепко сжимал в руках паспорт и копию приговора. Как только за ним захлопнулась дверь, он раскрыл паспорт и на первой странице увидел две строки, заполненные черными жирными буквами кириллицей. Познаний хватило, чтобы прочесть новые имя и фамилию. Теперь его звали – Питер Пидерс. Он сел на краешек нар и глубоко задумался…
Часть третья
Глава первая
Ночи были еще холодны, потому что снег сошел совсем недавно, и земля не успела прогреться. В шалаше, покрытом толем, стоял топчан, сколоченный из грубых досок. Вход закрывался куском старой суконной тряпки. Печки не было. От холода спасали только старый, грязный бараний тулуп и валенки. Из одежды имелись: ношеный камуфляжный костюм, залатанный во многих местах, и засаленная трикотажная шапка зеленого цвета с непонятной надписью «Adizdaz». В роли обуви выступали растоптанные кирзовые сапоги на два размера больше нужного. Ноги болтались внутри них, как алкоголик в троллейбусе, и это обстоятельство вынуждало ходить медленно и степенно, чтобы ненароком не остаться босиком в самый неподходящий момент. Но все перечисленные неудобства являлись мелочными, не имевшими значения факторами, по сравнению с тем, что каждый день воздух был чистым и свежим, а в голубом небе ярко сияло солнце. Иногда небо закрывалось тучами, и лил дождь, который был хоть и холодным, но зато – настоящим.
Нельзя сказать, что Петр чувствовал себя максимально комфортно в таких условиях, но все-таки его многое радовало. И небо над головой, и солнце, и красивая зеленая трава, и относительная свобода. Но больше всего ему нравилось то, что посуда, состоящая из железных кружки, миски и ложки – была не дырявой. Ни одного отверстия. Даже в ложке…
Овцы нисколько не напрягали. На рассвете Петр выгонял отару из загона и все световое время перемещался за ней по небольшой долине, следя за тем, чтобы ни одно животное не отбилось от стада. Каждый день около полудня отара оказывалась возле ручья, делившего пастбище на две приблизительно равные части. Ручей был шириной метра два и совершенно неглубоким. Петр снимал кружку с веревки, удерживавшей штаны от спадания, и утолял жажду, восхищаясь вкусом прозрачной горной воды.
С противоположной стороны долины в то же время к ручью подходила другая отара, принадлежавшая людям из соседнего селения. Долина была поделена между двумя тейпами. Они входили в один тукхум и считались родственными. Но это обстоятельство не позволяло нарушать границу, и овцы (которым, в принципе, было чихать на все обстоятельства) ручей не переходили. Зато чабан, пасущий соседскую отару, неоднократно пытался перебраться на противоположный берег и завязать с Петром разговор. Петр этого совсем не желал. Он демонстративно отворачивался и делал вид, что собирается уходить. Соседский пастух переставал приставать с вопросами, презрительно плевал себе под ноги и занимался своим делом. А дело было у него всегда одно. Из внутреннего кармана короткой телогрейки он доставал зеленую армейскую флягу, наполнял ее водой, выпивал полностью, добрел и, усевшись на один из валунов, начинал что-то бормотать себе под нос, сворачивая самодельную сигарету и с интересом наблюдая за Петром.
Петр не хотел с ним общаться по одной простой причине. Соседский чабан был самым натуральным евреем. Натуральней не бывает. Высокий, тощий и жилистый, с длинным горбатым носом, ноздри которого жили своей, отдельной от тела жизнью. Седые волнистые патлы торчали на голове во все возможные стороны, и плавно переходили в длинную, растрепанную и давно не мытую бородищу. Высокий лоб был испещрен морщинами вдоль и поперек, и эти морщины совершенно непредсказуемо двигались, как им вздумается, создавая на коже абстрактные узоры. Выглядел этот еврей стариком, хотя и достаточно крепким. На вид ему можно было дать не более семидесяти лет.
Обнаружить еврея в чеченском высокогорье было для Петра немалой странностью. Но самое большое удивление вызывало то, что по всем человеческим признакам чабан каждый день находился в состоянии жуткого похмелья. Петр постоянно задавал себе вопрос: где еврей берет алкоголь? А ответа не было потому, что Петр судил о положении соседского чабана по своему собственному. Собственное же положение Петра называлось одним словом, и это слово звучало так – рабство…
* * *Хозяин – зажиточный чеченец Иса Мансуров – купил его осенью девяносто девятого года в Урус-Мартане, привез в свое селение и посадил в глубокую и просторную яму, где уже находились двое пленников. Первым был молодой лейтенант-танкист – мальчишка еще – украденный где-то в Ингушетии. В не совсем трезвом состоянии его заманили, якобы, к проституткам, дали по голове кастетом и привезли куда надо. Он сидел в яме уже больше двух месяцев. Его доставали наверх раз в неделю и качественно били, после чего сбрасывали вниз. Отлежавшись, он обычно начинал смеяться и шутить, осторожно раздвигая сведенные болью разбитые губы. Он был детдомовцем, и у него не имелось никакой родни – ни богатой, ни бедной. Поэтому он врал чеченцам, что ни попадя. Те не теряли надежды получить за него выкуп. Лейтенант прекрасно представлял себе то, что людей, желающих заплатить за него деньги, в природе не существует. Это касалось и Министерства Обороны. Он знал, что обречен, но никогда не унывал и всегда смеялся, называя своих жадных мучителей тупорылыми и жадными носорогами.
Вторым ямным заседателем был бизнесмен откуда-то из Подмосковья. Он чудесно отдыхал на одном из горных курортов Кабарды, пока не решил сходить в туалет, расположенный в заднем дворе кафе. Вместо того, чтобы вернуться к блюду с дымящимся шашлыком, он с разбитым в кровь лицом, в связанном состоянии, проделал многокилометровый путь, валяясь в кузове грузовика, и оказался в филиале горного курорта, в роли которого выступила мансуровская яма. Находился он в ней всего две недели и чувствовал себя спокойно. Выкуп должны были привезти вот-вот, благо с деньгами у бизнесмена все было в порядке. Он, практически, не общался ни с лейтенантом, ни с Петром. Помощи в выкупе танкисту не предлагал, хотя знал, что того, в конце концов, убьют. А лейтенант и не просил. Но смотрел на бизнесмена гордо и свысока, и даже иной раз – с великодушной снисходительностью. И была в этом обреченном мальчишке какая – то сила житейской всепонимающей мудрости, которая дается только зрелым, прошедшим через многие жизненные трудности, людям.
