Анатоль Имерманис - Пирамида Мортона
Проснувшись, я узнал, что из-за сильного циклона нам пришлось отклониться от курса и дважды перелететь линию фронта. Но ни разу нас не обстреляли — странная война, продолжалась.
9
Мы заправлялись горючим над Азорскими островами — уже давно крупные воздушные лайнеры не зависели от земли. За минуту до стыковки с летающей бензоколонкой я размышлял о Мефистофеле. Такой человек, и вдруг нелепая вера в гороскоп — простую бумажку со знаком Зодиака, 'Как это провидческая трезвость его деловых замыслов могла уживаться с таким слепым суеверием? Мне стало страшно. Страшно от мысли, что все годы моя жизнь держалась на тонком волосочке, на сфабрикованном кем-то предсказании. Не будь гороскопа, заставившего Мефистофеля снова и снова спасать меня, кто помешал бы моему двоюродному брату избавиться от главного препятствия на пути к мортоновским миллиардам?
Оба самолета уравняли скорость, из брюха заправщика, высунулся сверкающий наконечник, за ним вылез весь шланг и, притягиваемый магнитной ловушкой, точно вошел в нее. Одновременно второй, другой окраски и чуть потолще, впился в борт совсем близко от меня.
Что-то в салон-каюте завибрировало, запело механическим голосом, звякнуло, с диковинного люка в стене автоматически сползла внутренняя крышка, к моим ногам подкатился посланный пневматическим давлением почтовый мешок.
Уже несколько лет все международные авиакомпании таким способом доставляли пассажирам свежие газеты.
На этот раз сервис был оказан явно по недосмотру. Радист, выбежавший из рубки, чтобы отобрать у меня мешок, запоздал.
— Извините, господин Мортон, но это не для вас, — промямлил он с виноватым видом.
— Зато обо мне, — ухмыльнулся я, высмотрев на второй полосе свою отпечатанную самым крупным форматом физиономию. На третьей полосе — полунагая Тора.
На четвертой — ее бывший муж в наручниках. На пятой фотомонтаж — те же наручники, но уже на мне. Все остальные тридцать с лишком страниц были заполнены фотокадрами из наших передач. Изумительная бесплатная реклама, не отведи “Нью-Йорк Дейли Ныос Тайме Геральд Трибюн” всей без остатка первой полосы огромному заголовку:
ТЕЛЕМОРТОНОВСКИЕ УБИЙЦЫ ПРЕДСТАНУТ ЗАВТРА ПЕРЕД ЧЛЕНАМИ СЕНАТА!
Об ответственности Телемортона за события в Индии я не нашел ни строчки. Зато множество гневных слов о разжигании низменных инстинктов, которому следует положить конец. В доказательство приводились беседы с социологами, психиатрами и прочими учеными мужами, подкрепленные статистикой американских граждан, вынужденных из-за хронической бессонницы и нервного истощения осаждать поликлиники и частных врачей. Четыре страницы посвящались махинациям с нашими многоканальными телевизорами, роботающими исправно лишь при приеме телемортоновской программы, и новым спутником связи, с которым повторилась та же история.
В списке вызванных подкомиссией на допрос числились фамилии нескольких видных ученых Национального центра космических исследований. Авторы статьи утверждали, что их подкуп и установленное на спутнике хитроумное техническое устройство обошлись Телемортону в несколько миллионов. Самым сокрушительным ударом по Телемортону, многозначительно обещала редакция, будут завтрашние показания Джорджа К. Васермута — бывшего мужа и убийцы Торы Валеско.
Газета еще более распалила мое бешеное желание посетить перед разговором с Мефистофелем и Лайонеллом магазин спортивных принадлежностей. Удержало сомнение, на чем лучше остановиться — боксерских перчатках или увесистых гирях. Но покупка все равно оказалась бы напрасной. До следующего утра оба они так ловко прятались от меня, что исколесив в напрасных поисках сотни миль по закоулкам Нью-Йорка, заработав мозоль на пальце бесчисленным набиранием телефонных номеров, я часам к двум ночи валился с ног от смертельной усталости. Где уж там до решительного словесного боя, если я не был даже в состоянии прекословить официанту какого-то захудалого ресторанчика.
На том основании, что я достаточно пьян, он чуть ли не силой впихнул меня в автомашину.
— Завтра утром вы еще будете благодарить меня, господин Мортон! — услышал я на прощание его энергичный и в то же время раболепный голос.
К утру я успел основательно забыть о нем. Я проснулся с навеянной алкоголем обманчивой убежденностью, будто прямо с аэродрома отправился спать.
Протянув руку, чтобы заткнуть рот распроклятому будильнику, я ощутил ноющую мозоль на указательном пальце и сразу отрезвел. Будильник мог мне только пригрезиться. Большинство людей обходилось без них, полностью полагаясь на наш телевизор. Собственно говоря, новое усовершенствование предназначалось для сигнализирования особо интересных передач в ночное время.
Если человек не включил глушитель, каждый сенсационный кадр автоматически поднимал его с постели. Но это же, соединенное с часовым механизмом ультразвуковое устройство, можно было завести на любой час.
То, что я принял спьяну за будильник, был телефон.
— Доброе утро, Трид! — Мефистофель тихо засмеялся. — Если твой пыл поубавился, можешь приезжать, мы с Лайонеллом в телецентре.
У телемортоновской девушки в коротких, чуть ниже колен, штанишках, был траурный вид. Я не понял, почему. Она отправила меня движущимся коридором, и когда он сначала приклеил меня к стене, а потом вынес обратно, я вспомнил — нечто подобное уже однажды, почти год назад, приключилось со мной. Но на этот раз я прихватил револьвер уже не для того, чтобы припугнуть Тору. Забыв про принятые технические меры безопасности, которые все равно не спасли ее, я, уходя из дома, в последний момент сунул в карман оружие.
В кого я буду стрелять и буду ли вообще стрелять, мне не было ясно, но я хотел на всякий случай иметь в своем распоряжении этот последний аргумент.
Сдавая револьвер и получая взамен номерок, я наконец узнал девушку. Это она в тот вечер встречала нас с Торой. Тогда понятно, почему так печальны большие полудетские глаза под длинными нейлоновыми ресницами. Я чуть не растрогался — неужели сотрудники Телемортона еще способны на человеческое сочувствие?
Но, поднявшись на административный этаж и пройдя по бесконечно длинному коридору, я заметил то же траурное выражение на всех встречных лицах.
— Эта война… — начал я, едва переступая порог.
Лайонелл сидел, развалившись в кресле; Мефистофель с протянутыми руками пошел мне навстречу.
— …должна быть немедленно прекращена! — хотел я закончить, но мои слова потонули в неожиданно заполнившем помещение неистовом реве толпы. Рев исходил из стены, целиком занятой экраном. От него оконные рамы дрожали, закачалась огромная люстра, подпрыгивали пепельницы. Я заткнул уши.
— Заглуши звук, Лайонелл! — проорал Мефистофель.
Ни разу за все годы нашего общения я не слышал, чтобы он повышал голос. И этот его крик со старческим дребезжанием, почти неуловимым, когда он разговаривал, и яростный рев несметного людского полчища (они находились за кадром, причина их ярости была непоянтна, и сама ярость от этого еще более бессмысленной) — все это смахивало на сумасшедший дом.
Лайонелл, ленивой походкой подойдя к экрану, убрал звук. В кадре был длинный стол с целой грудой актовых папок и фотографий. Сидевшие за ним почтенного вида господа что-то беззвучно спрашивали, стоявший перед столом человек так же беззвучно отвечал.
— Сенатская подкомиссия за два часа до своего роспуска! — иронически прокомментировал Лайонелл.
— Помолчи! — сказал Мефистофель, пытаясь меня обнять. Я отстранил его, но ему все же удалось схватить мою руку. Не выпуская ее, он быстро заговорил: — Эта война… я понимаю твои сомнения, Трид! Но ты достаточно проклинал наше время, чтобы знать его законы. Как только талантливый добивается успеха, бездари начинают грязную войну. Ты думаешьгэту комедию затеяло правительство? — он брезгливо показал пальцем на экран, где сенаторы продолжали беззвучный перекрестный допрос свидетеля. — Нет, это наши полуиздыхающие конкуренты! Телевизионные компании! Их поддерживают кинопромышленники, ассоциации кинопрокатчиков, газетные синдикаты! В самолете — да, я все знаю, первый пилот сам доложил мне о своей оплошности — ты ознакомился с сорока страницами бешеной слюны. Такая только у собаки, у которой отняли лакомую кость…
— Причем тут газета! — опешил я. Ощущение прохожего, ненароком попавшего в камеру для буйно помешанных, усиливалось. Я пришел обвинять, а вместо этого выслушиваю прокурорские речи Мефистофеля в адрес волчьих законов конкуренции.
— Газеты? — Лайонелл засмеялся. — Людям некогда их читать. Тираж “Нью-Йорк Дейли Ньюс Тайме Геральд Трибюн” снизился из-за Телемортона наполовину.
— Хватит охмурять меня чепухой! — Я не без усилий вырвался из-под власти словесного гипноза. — Наши передачи насквозь пропитаны кровью. Если вы не закроете эту живодерню, я…
