Анатоль Имерманис - Пирамида Мортона
— Минуточку! Включаю магнитофонную запись, — секретарь щелкнул клавишей.
“Привет, Трид! — раздался в наушнике вкрадчивый голос Мефистофеля. — Если ты звонишь по поводу этой идиотской подкомиссии, то можешь не волноваться — завтра она прекратит свое существование. Но зная твое упрямство, я все же выслал самолет. Он приземлится на центральном делийском аэродроме в 16.00 местного времени”.
Ни слова больше. Односторонняя запись. Спрашивай сколько душе угодно, но тебе все равно ничего не скажут. Я посмотрел на экран. Каждую минуту в его верхнем левом углу выскакивал циферблат с обозначением времени всех основных географических поясов. В моем распоряжении было более трех часов.
— Лечу! — объявил я решительно.
— Куда? — вяло спросил Джек. По лицу было видно, что всю свою ярость он уже выдохнул в последней реплике. Сейчас ему хотелось только одного — потихоньку придушить меня, а поскольку это было затруднительно, хотя бы просто закрыть дверь с той стороны.
— Сначала в Нью-Йорк, а потом в Вашингтон, — я стал собирать самые необходимые в дорогу вещи.
— Благородно, — Джек направился к выходу. — Прощай, Индия, а они тут пусть поубивают друг друга без меня!
Я как раз собирался бросить в чемодан аппарат гипносна. Передумав, швырнул его в Джека. Может быть, я действительно был подлецом, но не таким уж, каким рисовался ему. В эту секунду погас свет. Аппарат угодил не в Джека, а в стену. Сотрясение высвободило контактную пружинку, и столь знакомый мне мелодический шепот, нырнув в подсознание, стер память обо всем реальном — Джеке, войне, бессмысленности жизни. Я мгновенно заснул, как всегда.
— Все в порядке! — Ларук тряс меня за плечи.
— Что в порядке? — Я только что побывал в райском саду и держал в объятиях нечто облачное с пламенными волосами Торы. В этом моем саду все всегда было в порядке — изначально и во веки веков. Поэтому взволнованные слова Ларука показались мне бредовыми.
— Бомбят! Совсем близко! Перебит городской кабель.
Но я включил автономное питание.
Только сейчас я услышал глухие удары. Лампочки медленно разгорались, одновременно ожил экран. Тусклый свет становился все ярче, и, наконец, за клубами дыма возникло пылающее полуразрушенное здание.
Я сразу же узнал его, но мысль, что это отель “Великий Могол”, не сразу дошла до сознания. Не хотелось верить, что охваченные пламенем, изуродованные осколками, но все еще живые люди, мучительно умирающие на экране, находятся прямо надо мной.
Шок прошел. Я был в состоянии рассуждать. Десятифутовая броня надежно защищала наш подземный штаб от снарядов любого калибра, но еще надежнее — негласное табу. Не только отель, но и весь окружающий район никогда еще не подвергались воздушному налету. Телемортон был государством в государстве, — неприкосновенным для обеих воюющих сторон.
— Вход завален! — через минуту опять прибежал Ларук. — Придется раскапывать. Но не беспокойтесь! Они бросят на работу хоть все население, наши ребята вовремя отправятся на задание! Даю вам слово!
— Вот видишь? — Джек закрыл за ним дверь.
— Нет, не вижу! — упрямо сказал я.
— Тогда ты слепой. Я как-то читал одну книгу о психических заболеваниях, связанных с комплексом бегства из действительности. Человек так долго пытается ничего не видеть, что вправду теряет зрение.
— Чушь! Ты утверждаешь, будто за “странной войной” стоит Телемортон. Бомбежка отеля доказывает обратное!
Собственно говоря, я понял это чуть раньше. Сила наших передач зиждилась на постоянных переключениях, одновременности показа палачей и жертв, летчиков бомбардировщика и истребляемых ими мирных жителей. Если сбивали самолет, вместе с ним погибал наш оператор, если съемочная камера находилась слишком близко от места падения бомбы, вместе с другими умирал и наш оператор. Зато зрители неистовствовали, телевизионные компании объявляли о своем банкротстве, один за другим закрывались кинотеатры, одна за другой открывались частные психиатрические лечебницы со всеми удобствами — плавательным бассейном, первоклассным обслуживанием и индивидуальным телемортоновским экраном над каждой койкой. На сей раз бомбежку показывали только с земли, и это было куда менее эффектно. Как зрелище, но не как аргумент в нашем споре.
Мне стало удивительно легко. И тут я вспомнил о гороскопе, при помощи которого Мефистофелю удалось убедить Джека в ценности моего дальнейшего существования. Можно относиться с иронией к гаданию на кофейной гуще и прочим мистическим фокусам, но когда дело касается тебя самого, верх берет любопытство.
— Что за гороскоп? Это выдумка Мефистофеля?
— Не совсем, — Джек поморщился. — Когда тебе было лет пятнадцать, Эрквуд разглядел в тебе нечто такое… В общем, он отправился к знаменитейшему астрологу, и тот, соразмеряясь с суммой гонорара, предсказал тебе не десяток, обожающих тебя детей и полдюжину безутешных вдов, а не более и не менее, как роль спасителя человечества.
Джек дождался, пока нас откопали, и ушел. Смотреть наши передачи мне больше не хотелось. Я включил гипноаппарат на восемьдесят минут сна и сразу же очутился в своем райском саду. Ничего не изменилось в нем за время, пока бомбили отель. Красные волосы — или это был горячий ветер пунцовых лепестков — плыли по моей щеке, и, когда все это кончилось и я увидел вместо Торы Ларука, было так же скверно, как в ту ночь.
В ночь после первой телемортоновской передачи.
— Оставьте меня в покое! — взмолился я. — Что бы там ни случилось, оставьте меня в покое! Я больше не могу!
— Да нет, господин Мортон, все в порядке. Все наши ребята вылетели вовремя, немного запоздал только один вертолет, но оператор успел заснять самую изюминку — горящие танки на полном ходу врываются на забитую народом рыночную площадь… Просто у вас уже несколько минут трезвонит телефон.
Я сонно снял трубку. Это был Джек. Оказалось, что бомбивший отель одиночный самолет сбит. Командир спасся, выпрыгнув на парашюте. Джек только что допрашивал его. Он признался, что, согласно приказу, должен был вместе с остальными самолетами разрушить находящееся за пятьдесят километров от города нефтехранилище. Но один американец (его имени он не знал) предложил ему огромную сумму за каждую сброшенную на “Великий Могол” бомбу.
— Так что эту войну все же ведет Телемортон! — закончил Джек. — А кто воюет против Телемортона, это уж ты сам должен знать.
Пожалуй, Джек был прав. Как жаль, что от Мефистофеля меня отделяло полсуток полета. Я сейчас был в подходящем настроении, чтобы поговорить с ним.
— Прощайте, Ларук! — я поставил чемодан, чтобы подать ему руку. Может быть, он и не заслуживал этого, но фанатику еще можно простить.
— Вы уезжаете?
— Да! И больше никогда не вернусь.
— Когда вылетает ваш самолет? — заволновался он…
Взглянув на телеграмму, я проверил время по экрану:
— Через час и тридцать четыре минуты.
— Это невозможно! — Кирпичное от загара лицо Ларука стало белым. — Отложите вылет! Умоляю вас!
— Почему?
— Пока я свяжусь с пакистанским генеральным штабом… — бессвязно залепетал Ларук. — Они в свою очередь с командованием ВВС… а оттуда командиру эскадрильи… Не успеют! — он весь трясся. — А если вас убьют, господин Эрквуд сделает из меня…
— Не мое дело. Я вылетаю минута в минуту.
— Подождите!
Ларук ухватился за меня обеими руками, пытаясь оттащить от двери, но я отшвырнул его ударом в лицо.
Последнее, что я увидел, покидая комнату, была кровь — кровь на его подбородке и кровь на экране.
Когда мы выруливали на взлетную полосу, вокруг аэродрома загрохотали зенитки. Я взглянул в иллюминатор. Шесть реактивных бомбардировщиков-истребителей шли клином на нас. А снизу, им навстречу, из башенных люков двух броневиков уже вытягивались сочленения телемортоновских объективов.
Вот и все! — подумал я. Подумал даже с некоторым облегчением. Мефистофель получит то, что заслужил — самый сенсационный кадр индийско-пакистанского конфликта. Интересно, узнают ли меня телезрители в окровавленном месиве с впившимися в глаза осколками горелого алюминия? Едва ли…
И тут я увидел — пакистанская эскадрилья, уже почти нависая над нами, сделала резкий разворот и ушла на запад. А когда мы набрали высоту, далекодалеко за нами с глухим уханьем взорвался горизонт.
Бедные зрители! Из-за того, что ракеты пришлось сбросить в незапланированном заранее, неподготовленном для съемок месте, они лишились огромного удовольствия. Не слишком ли высокая цена за мою жизнь?
С этой мыслью я включил свой аппарат, и уже в третий раз за день, очутился в моем райском саду. Кое-что изменилось. У Торы были те же рыжие, до самых колен у волосы, но лицо индуски, а на бронзовом лбу — овальное клеймо высшей касты. И, кроме нас, в саду был еще третий — Мефистофель. Не тот, хорошо знакомый мне, с пальцами виртуоза и композиторской шевелюрой, а какой-то оперный — скорее символ, чем человек. Он занимался тем, что убивал Тору, и каждый раз, когда мне силой любви удавалось ее воскресить, он ее снова убивал.
