Галина Тер-Микаэлян - Face-to-face
Маша не имела привычки придумывать и сочинять, поэтому Злата Евгеньевна немедленно вступилась за дочь:
– Нет, Петя, возможно, что до их с Танюшкой угла что-то и доносится. Они ведь рано ложатся спать, для них девять вечера – уже ночь. Но, в крайнем случае, можно будет укладывать Машеньку в гостиной, ничего страшного. Или пусть они поменяются комнатами с мальчиками – те сразу засыпают, как убитые, их из пушки не разбудишь.
Маша и ее двоюродная сестра Таня спали в угловой комнате, которую прежде занимал Сергей, отец Тани. Фанерная перегородка отделяла их от бывшего кабинета Петра Эрнестовича, где разместились Женька и Эрнест, братья-близнецы Маши, похожие, как две капли воды – даже родители порою могли их перепутать. Один лишь анализ крови мог безошибочно указать, кто есть кто, потому что Женя, как и его мать, был носителем bacteria sapiens, Эрнест – нет. Но на поведении мальчиков это различие никак не сказывалось, они часто даже говорили в унисон, и теперь дружным хором заявили:
– Мы не хотим в комнату девчонок! Это женская комната!
– Да ладно вам! – рассмеялся Сергей. – Раньше это была моя комната, между прочим!
Гость же заволновался, расстроился:
– Нет-нет, я перейду работать в другую комнату, чтобы не беспокоить юных дам.
– Нет, играйте, пожалуйста! Мне там одно место так понравилось! – воскликнула Маша, и ее красивое личико вспыхнуло. – Вот это, – она чистым тоненьким голоском пропела музыкальную фразу.
На лице флейтиста изумление сменилось восхищением.
– Изумительно! – отрывисто произнес он.
– Она у нас любит петь, в детском саду выступает на всех утренниках, – Злата Евгеньевна быстрым ласковым движением прижала к себе голову дочери.
– Я не о том – у вашей дочери абсолютный слух, мадам ее нужно обязательно учить музыке, поверьте мне! Я бы даже посоветовал выбрать скрипку – с таким слухом! Вы хотели бы играть на скрипке, юная дама? – обратился он к пятилетней Маше.
Та, зардевшись, кивнула головой. Взгляд флейтиста ненароком скользнул по лицу Тани, сидевшей рядом с сестрой, и он подумал:
«Странно – совсем не похожи. Какая неприятная и некрасивая девочка. Хотя говорили, кажется, что они не родные, а двоюродные».
Таню вдруг охватило неприятное чувство, она резко ковырнула вилкой пудинг, так что подливка брызнула ей в лицо, и безмятежно во всеуслышанье заявила:
– А вот я не хочу играть, я вообще музыку не люблю – она скучная. А Машка врет, я тоже слышала, как вы играете, только мне не понравилось – бу-бу да бу-бу!
Она нарочно исказила музыкальную фразу. Музыкант покраснел, и на минуту за столом воцарилось растерянное молчание, потом рассерженная Наталья резко сказала дочери:
– А тебя никто и не спрашивает! Вытри рот, ты совершенно не умеешь себя вести!
Она была совсем еще молода и не умела скрыть своей досады – на неделикатность Тани, на ее идиотски безмятежное перепачканное лицо и на музыканта, который с самого начала даже не смотрел в сторону ее дочери. Словно кроме хорошенькой Маши с ее слухом за столом не было других детей! Тактичная Злата Евгеньевна попыталась сгладить неловкость:
– Ну, сегодня у нас вся молодежь перепачкалась, на Женьку посмотрите. А ну, ребятки, дружно вытираем рты, – и она перед каждым положила еще по одной салфетке.
Флейтист поднялся:
– Извините, мне, пожалуй, пора – жена уже беспокоится, наверное. Так вы приводите вашу очаровательную девушку в музыкальную школу при консерватории, я поговорю с супругой – она ведет там класс фортепиано и посоветует все, что нужно.
С тех пор Маша начала заниматься музыкой. Со старого рояля работы Шрёдера, уже около полувека томившегося в гостиной, сняли чехол и вызвали настройщика – каждый знает, что скрипач должен уметь играть на пианино. Маше покупали скрипки – сначала «восьмушку», потом «четвертушку», а к четырнадцати годам Петр Эрнестович достал для дочери настоящую скрипку работы Ивана Батова.
Занималась она, как правило, в гостиной, а Таня в это время, демонстрируя свое презрение, затыкала уши и уходила в другую комнату. Злата Евгеньевна предлагала племяннице тоже учиться игре на пианино, но девочка отказалась наотрез – в память ей врезалось неприятное ощущение, возникшее при первой встрече с соседом-музыкантом. И впоследствии, если им случалось столкнуться в подъезде, в душе ее вновь возникало похожее чувство, хотя флейтист каждый раз преувеличенно вежливо улыбался ей и снисходительно кивал седой головой.
К седьмому классу Таня Муромцева вытянулась и переросла почти всех своих одноклассников. Она коротко обстригла волосы, начала прогуливать уроки и дерзить учителям, но их выводили из себя не столько слова и поступки девочки (в переходном возрасте подростки часто ведут себя неадекватно), сколько тот безмятежный вид, с которым она совершала все свои прегрешения. Наталья ходить в школу избегала, отговариваясь работой, Сергею тоже постоянно было некогда, и весь огонь принимала на себя Злата Евгеньевна.
– Злате легче общаться с учителями, – оправдываясь, говорила мужу Наталья, – они сначала расскажут ей, какая у нее хорошая дочь – ведь Маша учится на одни пятерки – потом перейдут к Тане, а Таня… Таня ведь ей не дочь, а только племянница.
– Зря ты так, – Сергей недовольно морщился, – Злата одинаково болеет душой за всех наших детей, это просто мы с тобой нахально взвалили на нее свои обязанности, и она делает то, что должны делать мы.
– Да? Ну, раз ты такой совестливый, то ты и иди на следующее родительское собрание.
– Я очень занят, и тебе это прекрасно известно.
– Я тоже занята. И потом, когда моего ребенка начинают ругать, я начинаю спорить, и из-за этого только хуже, а ты прекрасно умеешь разговаривать с людьми.
В конце концов, они нашли соломоново решение – на очередное родительское собрание решили пойти вместе. Но поздно вечером накануне собрания из Москвы позвонила Халида.
– Наташенька, я просто не знаю, что мне делать.
Халида никогда не паниковала по пустякам, поэтому Наталью встревожил тон, каким это было сказано.
– Что такое, дети?
– Нет… Юра.
Наталья, побледнев, опустилась на диван. Сергей, увидев помертвевшее лицо жены, отобрал у нее трубку.
– Халида? Что случилось, девочка?
– Дядя Сережа, я просто не знаю… Юра… Он позавчера ушел из дому, и до сих пор его нет. Я пошла в милицию, а они… они даже заявление не взяли – говорят, что должно пройти три дня, и потом… сказали, чтобы я поискала мужа у его любовницы. Я обзвонила всех его друзей и знакомых – никто ничего не знает. А сегодня я… я узнала, что в тот вечер Юра был у своего оппонента, они поговорили, и Юра… он вышел от него в ужасном состоянии, выбросил кейс с диссертацией на помойку – люди видели. А потом… потом его уже никто больше не видел. Я боюсь, я не знаю, что мне делать.
– Халида, – Сергей стиснул похолодевшую руку жены, – возьми себя в руки и думай только о детях. Мы с Натальей сейчас собираемся и едем на вокзал – к утру будем в Москве.
Через час они уехали, а через пару дней на долю Златы Евгеньевны опять выпало улаживать конфликт, возникший по милости ее дорогой племянницы.
В тот день Таня явилась в школу с накрашенными глазами и в обтягивающих брючках. Классный руководитель вышла из себя, не разрешила ей идти на урок и немедленно позвонила Муромцевым домой.
– Приезжайте в школу за Таней, она не допущена к занятиям и до вашего прихода будет находиться в кабинете завуча.
Бросив все дела, Злата Евгеньевна примчалась в школу на такси и, подойдя к неплотно прикрытой двери кабинета, с опаской заглянула в щелку. Ее племянница с безмятежным видом развалилась на стуле и слушала нравоучения замдиректора по воспитательной работе – добрейшей старушки Ксении Михайловны Кирсановой.
– Ты ведь уже почти взрослая девушка, – говорила Ксения Михайловна, – а девушка должна держать себя с достоинством – так, чтобы к ней относились с уважением. Как, ты думаешь, к тебе отнесутся твои товарищи, если ты сядешь за парту в брюках и с накрашенным лицом? И я часто вижу тебя без пионерского галстука, почему?
Ксению Михайловну школьники не боялись – с ней всегда можно было поговорить по душам, высказать свое мнение и при этом быть уверенным, что репрессий за этим не последует. Поэтому Таня позволила себе равнодушно буркнуть:
– Забываю.
– Ну, как же это можно забывать? Посмотри на свою сестру – она всегда подтянутая, в пионерском галстуке, успевает и в школе, и музыкой занимается, на конкурсах выступает. Товарищи ее уважают, и разве она когда-нибудь позволила бы себе прийти в школу в брюках и с накрашенным лицом?
– У Машки брови черные, ей краситься не нужно.
Ксения Михайловна посмотрела на сидевшую перед ней девочку и почувствовала к ней нечто вроде жалости – действительно, Маша Муромцева, ее двоюродная сестренка, была удивительно хороша, копия своей матери. У нее были черные брови и музыкальные способности, ее все хвалили, ею любовались знакомые и незнакомые люди, а что при этом оставалось Тане с ее простеньким и невыразительным лицом? Конечно, девочка-подросток в переходном возрасте подобные вещи воспринимает очень болезненно. И старенькая учительница продолжала увещевать:
