Вероника Рот - Мятежная
– Пулевая рана, – объясняю я. – Плечо. Ух.
– О боже! Извини, Трис, – говорит она, отпуская меня.
Она тоже не похожа на ту Кристину, которую я знала. Волосы короче, как у мальчишки, кожа больше серая, чем коричневая. Она улыбается мне, но глаза остаются такими же, как и были. Усталыми. Я пытаюсь улыбнуться в ответ, но слишком нервничаю. Кристина будет на допросе. Она услышит, что я сделала с Уиллом. И никогда меня не простит.
Если я не справлюсь с сывороткой?
А хочу ли я такого, на самом деле? Чтобы весь ужас вечно гнил внутри меня?
– Ты в порядке? Услышала, что ты здесь, и вызвалась эскортировать тебя, – говорит она, когда мы выходим из арестантской. – Я знаю, ты не предатель.
– Я в порядке. Спасибо, что веришь, – отвечаю я. – Ты как?
– О, я…
Она умолкает и прикусывает губу.
– Тебе никто не говорил… в смысле, может, сейчас неподходящее время, но…
– Что? Что такое?
– У… Уилл погиб во время атаки.
Она встревоженно глядит на меня и выжидающе. Чего она ждет?
Ох. Я не должна показывать, что знаю о смерти Уилла. Я должна сделать вид, что эмоционально реагирую на весть, но не смогу сделать это убедительно. Лучше признаться. Но непонятно, как ей сообщить, не рассказывая всего.
Мне внезапно становится дурно. Я раздумываю, как лучше обмануть лучшую подругу.
– Я видела, – говорю я. – Как раз на мониторе, когда была на посту управления. Мне очень жаль, Кристина.
– О, – отвечает она и кивает. – Ну… хорошо, что ты в курсе. Мне не хотелось, чтобы для тебя это стало новостью здесь, среди всех.
Усмешка. Блеснувшая улыбка. Ничто уже не будет таким, как прежде.
Мы заходим в лифт. Я чувствую, что Тобиас смотрит на меня. Он знает, что я солгала насчет монитора. Я гляжу прямо, делая вид, что не сгораю от стыда.
– Насчет сыворотки правды не беспокойся, – шепчет она. – Это легко. Ты едва понимаешь, что происходит, когда находишься под ее воздействием. Лишь когда заканчивается действие, ты осознаешь, что сказала. Я проходила это испытание еще ребенком, у правдолюбов это нормальная практика.
Остальные лихачи в лифте переглядываются. В нормальных обстоятельствах кто-нибудь обязательно выговорил бы ей за такие разговоры о фракции. Но в жизни Кристины вряд ли еще будет случай, когда ей придется конвоировать лучшую подругу, подозреваемую в предательстве, на публичный допрос.
– Остальные в порядке? – волнуюсь я. – Юрайя, Линн, Марлен?
– Все здесь, кроме Зика, брата Юрайи, который с другими лихачами, – отвечает она.
– Что?
Зик, который застегивал на мне ремни там, на крыше небоскреба, – предатель?
Лифт останавливается на верхнем этаже, и все начинают выходить.
– Понимаю, – говорит она. – Никто не ожидал.
Она берет меня под руку и тянет к дверям. Мы идем по коридору с черным мраморным полом. Наверное, в жилище правдолюбов несложно потеряться, поскольку все выглядит одинаково. Проходим через еще один коридор и двойные двери.
Снаружи «Супермаркет Безжалостности» выглядит простым прямоугольным зданием с узким выступом посередине. Изнутри эта выступающая часть оказывается огромным помещением в три этажа высотой, с пустыми проемами в стенах вместо окон. В окнах наверху я вижу темнеющее беззвездное небо.
Здесь мраморный пол белый, с черным символом Правдолюбия посередине. По стенам горят установленные рядами тусклые желтые лампы, и все помещение словно светится. А каждый звук отдается эхом.
Большинство правдолюбов и остатки лихачей уже пришли. Некоторые сидят на скамьях со спинками, стоящих по периметру, но места хватает не всем, и остальные стоят вокруг эмблемы Правдолюбия. В центре символа, между чашами наклоненных весов, стоят два пустых стула.
Тобиас берет меня за руку, и мы сплетаем наши пальцы.
Охранники-лихачи выводят нас в центр зала, где нас встречает перешептывание и возмущенные возгласы. На скамье в первом ряду я вижу Джека Кана.
Вперед выходит старый темнокожий мужчина с черной коробкой в руках.
– Меня зовут Найлз, – говорит он. – Я буду вас допрашивать. Ты…
Он показывает на Тобиаса.
– Ты будешь первым. Так что, будь добр, подойди…
Сжав мою руку, Тобиас отпускает ее, и я остаюсь рядом с Кристиной, у края эмблемы Правдолюбия. Воздух здесь теплый – влажный летний вечерний воздух, но мне становится холодно.
Найлз открывает коробку. Там два шприца, один для Тобиаса и второй для меня. Достает из кармана антисептическую салфетку и предлагает Тобиасу. Обычно в Лихачестве на такое не заморачиваются.
– Укол делается в шею, – говорит Найлз.
Тобиас протирает шею салфеткой. Я слышу лишь шум ветра. Найлз делает шаг вперед, втыкает иглу шприца в шею Тобиасу и выпускает ему в вену синеватую клубящуюся жидкость. Последний раз, когда Тобиасу кто-то делал укол, это была Джанин, которая ввергла его в новую симуляцию, такую, которая действует даже на дивергента. По крайней мере она так считала. Тогда я подумала, что теряю его навсегда.
Я вздрагиваю.
Глава 12
– Я задам тебе ряд простых вопросов, чтобы ты адаптировался к действию сыворотки. Тем временем она подействует окончательно, – начинает Найлз. – Итак. Как тебя зовут?
Тобиас сидит, ссутулившись и опустив голову, так, будто его тело внезапно стало слишком тяжелым. Он кривится, ерзает на стуле.
– Четыре, – сквозь зубы говорит он.
Наверное, под действием сыворотки правды нельзя лгать, но можно выбирать, какую версию правды изложить. Четыре – его и не его имя одновременно.
– Это прозвище, – говорит Найлз. – Каково твое настоящее имя?
– Тобиас, – отвечает он.
Кристина толкает меня локтем.
– Ты знала?
Я киваю.
– Как зовут твоих родителей, Тобиас?
Он открывает рот, чтобы ответить, но потом сжимает зубы, словно чтобы не дать словам вылететь наружу.
– Какое отношение это имеет к делу? – спрашивает он.
Правдолюбы начинают переговариваться, некоторые кривятся. Я приподнимаю бровь и гляжу на Кристину.
– Очень трудно не ответить на вопрос сразу, находясь под действием сыворотки правды, – замечает она. – У него очень сильная воля. И есть что скрывать.
– Возможно, раньше это и не имело отношения к делу, Тобиас, но сейчас, когда ты сопротивляешься и не отвечаешь на вопрос, имеет, – продолжает Найлз. – Будь добр, имена твоих родителей.
– Эвелин и Маркус Итон, – закрыв глаза, отвечает Тобиас.
Фамилия – всего лишь добавка, которая нужна для идентификации, скажем, в официальных документах. Когда мы женимся, один из супругов берет фамилию другого, или оба берут новую. Мы можем принести с собой наши имена, из семьи во фракцию, фамилии мы упоминаем редко.
Но фамилию Маркуса знают все. Я вижу это по шуму, который поднимается в зале. Все правдолюбы знают Маркуса как самого влиятельного члена правительства, некоторые из них читали и статьи, которые распространяла Джанин, насчет его жестокости по отношению к своему сыну. Это была единственная правда из многого, сказанного ею. А теперь все знают, Тобиас – его сын.
Тобиас Итон – имя, внушающее уважение.
Найлз дожидается тишины и продолжает.
– Следовательно, ты сменил фракцию, не так ли?
– Да.
– Ты перешел из Альтруизма в Лихачество?
– Да, – резко отвечает Тобиас. – Неужели не видно?
Я прикусываю губу. Ему надо успокоиться. Он слишком завелся. Чем больше он будет сопротивляться внешне, тем настойчивее Найлз будет спрашивать.
– Одной из целей допроса является определить, кому ты хранишь верность, – говорит Найлз. – Поэтому я вынужден задать вопрос. Почему ты сменил фракцию?
Тобиас гневно глядит на Найлза, не открывая рта. Секунда за секундой проходят в тишине. Чем больше он пытается противостоять сыворотке, тем труднее ему удается. Он краснеет, дышит чаще и тяжелее. У меня за него сердце болит. Подробности его детства должны остаться в тайне, если он не хочет раскрывать их. Правдолюб жесток, заставляя его отвечать, лишая его свободы выбора.
– Ужасно, – страстно говорю я Кристине. – Неправильно.
– Что? – спрашивает она. – Простой вопрос.
– Ты не понимаешь, – качая головой, отвечаю я.
– Ты действительно очень за него переживаешь, – с улыбкой отвечает она.
Я слишком поглощена наблюдением за Тобиасом и молчу.
– Спрашиваю снова. Важно, чтобы мы знали, насколько ты верен выбранной тобой фракции, – говорит Найлз. – Почему же ты перешел в Лихачество, Тобиас?
– Чтобы защитить себя, – отвечает Тобиас. – Я сменил фракцию, чтобы защитить себя.
– Защитить от кого?
– От моего отца.
Разговоры в зале умолкают, и тишина хуже, чем предшествовавшее ей бормотание. Я жду, что Найлз начнет «рыть» дальше.
– Благодарю за честность, – говорит Найлз. Все правдолюбы еле слышно повторяют то же самое. «Благодарю за честность» звучит вокруг меня, с разной громкостью, на разные голоса, и я перестаю злиться. Эти слова хвалят Тобиаса, но они же заставляют его расслабиться и раскрыть самые страшные тайны.
