Константин Шеметов - Магазин потерянной любви
«Придётся много работать», — призналась как-то Ксения Собчак после очередного митинга «За честные выборы». По её словам, теперь приличному человеку придётся выносить мусор и за себя, и за других. Непростая задача. Попросту говоря, для возмещения гуманитарного ущерба потребуется бесконечность. «На фиг надо», — иронизировала Наташа. Она летела в межзвёздном пространстве и жалела, что родилась.
Прожив некоторое время в Европе, Рёнэ довольно быстро постигла истинный смысл буржуазной демократии и прониклась ею. Как выяснилось, в буржуазной демократии нет ничего заумного. Её целью являлось отнюдь не подчинение меньшинства большинству, и даже не подчинение, как таковое. Прежде всего тамошние люди получали возможность жить без страха за инакомыслие. Иначе говоря, мусор там утилизировался сам собой. Механизм казался естественным. Впрочем, так оно и было: любая свалка там являлась частной собственностью, а мусор тщательно отсортировывался. Конституция в отличие от русской была не поверьем, а сугубо практическим документом. В зависимости от объективных свойств западные отходы преобразовывались и в конечном итоге получали вторую жизнь, свою цену и самодостаточность.
В этом месте Митя сосредоточился. Бракованная любовь была таким же мусором, как и любой другой. При правильном подходе и ей можно было придать вторую жизнь. Джонины рассказы то и дело подбадривали Митю, а этот в особенности.
В заключительной части Джони рассуждает о путях демократизации России и приходит к неутешительному выводу. Буржуазная демократия здесь возможна лишь в результате оккупации страны — либо экономически, либо военным способом. И то и другое крайне затруднительно. Люди, в большинстве своём ненавидящие весь цивилизованный мир, ни за что не отдадут ни свой рынок, ни свою территорию.
Ни о какой «Эпохе буржуазной демократии» в России не может быть и речи. Страна будет обрастать мусором и постепенно приспособится к нему. Длительный этап эволюции русского человека закончится полной его деградацией до состояния бактерии. Впрочем, к этому состоянию придут и остальные нации. Взять тех же инопланетян. Те хоть и слушали Рёнэ, открыв рты, но были обыкновенными бактериями. Крошечные микроорганизмы, спасавшиеся бегством от такой же деспотии в своих Магеллановых Облаках.
Так и закончился последний Джонин рассказ.
В целом, ничего особенного, рассуждал Митя. Узнай он об этом из «Книжечек» на «Эхе Москвы», то не придал бы значения. Но ни «Книжечек», ни Джони уже не было. Подобно простейшим бактериям будущего они покинули сцену, оставив по себе лишь занавес и недоумение: «Зачем?» Да кто ж их теперь поймёт? — припомнил он Тайку Нефёдову и опечалился.
Покончив с «Вывозом мусора», Митя взглянул на Хьюлет, затем на часы и покачал головой — время будто остановилось. Кусочки льда по-прежнему плавали в стаканах. Мануилова клевала свой салат, а дождь стучал себе и стучал по жестяной крыше «Грабель».
При всём при том вывод, сделанный Джони о невозможности буржуазной демократии в России, обескураживал. Над этим следовало подумать, а думать не хотелось.
— Ну что, поедете в Мэн? — спросил Митя.
— Поеду, — ответила Хью.
— Хороший рассказ.
— Хороший, но печальный.
— Так в этом и смысл современного искусства, не находите? — Митя прислушался к дождю. — Говорить правду и пытаться извлечь из этого прибыль. Не получится — улыбнётесь. Получится — ещё лучше. Улыбнётесь вы, за вами ещё кто-нибудь, и станет легче.
Хьюлет не отвечала. Да и что она могла ответить? Правда относительна, думала она, а раз так, то и счастья нет.
— Я связалась с Наташей Рёнэ.
— И что?
— Ничего. Последний раз он писал ей в двенадцатом году. Она перебралась из Норвегии в Швецию, затем в Англию и теперь живёт на острове Джерси (Нормандские острова, Британия).
V
На следующий день Митя навёл справки о Нормандских островах, позвонил Рёнэ и заказал билет до Сент-Хелиера через Лондон на 8 мая. Чего он хотел — он и сам не знал. Подспудно Митя размышлял о комиссии. В его понимании он должен был определиться с процентами за услугу. Он как бы запускал процесс ценообразования в лабораторных условиях. Лаборатория представляла собой не что иное, как потерянную любовь Наташи Рёнэ к своей стране. Другое дело — захочет ли Наташа покупать её. Вот и посмотрю, что к чему, надеялся Митя. Он строил планы, хотя в целом и понимал, что планы эти довольно иллюзорны.
Неужели он и в самом деле надеялся изменить мир? И да, и нет. С учётом накопленной боли мир казался ему сплошным недоразумением, но если разобраться, не так уж он и сложен — давнее соперничество любви и практичности. Образно мир можно было представить в виде многоэтажного дома. Его практичностью являлся фундамент с коммуникациями в подвале, а любовью — этажи.
Итак, чтобы дом не завалился, размышлял Митя, нужен или крепкий фундамент, или меньше любви. Билеты и виза обошлись ему в 1120 евро, и это были его последние деньги. Надо было что-то предпринимать. Или укреплять фундамент, или перестать заниматься любовью, что непросто, да и не хотелось уступать практичности. Именно поэтому, возвращаясь в среду с работы, он купил в «Библио-Глобусе» «Как это было» Джулиана Барнса и теперь допоздна перечитывал её, выключив «Эхо», «Сетивизор», да и сам отключившись от мусора.
Книжка увлекала его. Самый смешной любовный треугольник, думал Митя и одновременно радовался за писателя — тот и вправду повеселился от души. После его занудных «Писем из Лондона» и «Лимонного пирога» «Как это было» читалась легко и живо. Митя то и дело смеялся про себя или даже хохотал, устроившись на кухне в своей квартире на первом этаже неподалёку от «Бауманской».
До вылета оставалась неделя. Он привёл в порядок офисные бумаги, учёл последние Джонины артефакты и скачал с Lib.ru продолжение любовной истории Барнса под названием «Любовь и так далее». Продолжение написано спустя девять лет, что добавляло интриги, но не это главное — будет что почитать в дороге, решил Митя.
В «Библиотеке Машкова» он наконец-то заглянул в раздел Лумиты Андерсон. Джони несколько раз ссылался на неё в своих дневниках и представлял её как переводчицу его текстов «на нормальный язык». Но никакой переводчицей Лумита не была. Митя сразу же понял по её рассказам, что за Лу работал всё тот же Джони. Джони Фарагут, только ранний. Ещё не обезумевший от Vi, хоть уже и узнаваемый — со своей метафорой и со своим стилем. Что у Джони действительно не отнять — так это стиль. Он мог писать о чём угодно, а подчас и совершенную бессмыслицу, но стильно.
Раздел Лу Андерсон содержал с десяток рассказов и комментарии к ним, явно составленные самим Джони. Иначе говоря, Джони занимался псевдолитературной мастурбацией. Занимался с энтузиазмом и не без удовольствия. Редкие чужие комментарии он оставлял без ответа. Он явно пренебрегал чужим мнением, и не зря: большей частью ему писали сексуально озабоченные недоумки, клюнув на симпатичную и не лишённую ума молодую писательницу.
Разве что «Шипящий звук». Это эссе было написано примерно за неделю до теракта на Дубровке, будто Лу Андерсон всё знала наперёд. «Газ как газ, — пишет она в заключительной части. — Газ выходил с шипящим звуком. Этот звук доносился отовсюду — стоило лишь прислушаться». И дальше: «Чего-чего, а газа здесь хватит на всех».
Интересна также тема ПРЕДОПРЕДЕЛЁННОСТИ. Лумита то и дело возвращалась к ней, как будто и сама хотела предопределиться, но никак. Митя даже выписал себе на бумажку одно стихотворение. Вот оно.
Трамвай не едет. Он сломался.
В пути проводка загорелась.
Снаружи молча ожидают
сто пассажиров и продолжат
свой путь, начертанный судьбою,
когда сгорит всё.
А что делать?
Скорее верить, чем валяться
с отвёрткою крестообразной
под днищем мокрым.
Надо ждать.
Захаров отчётливо представил себе и этот трамвай, и проводку, и мокрое днище. Он бы тоже не стал ничего предпринимать. Впрочем, и ждать не стал бы — убрался бы поскорей, и дело с концом.
Между тем наступили «Безумные дни». Растяжки с этой надписью который год уже появлялись на майские праздники и означали скидки. Скидки на всё и по любому поводу. Особенно брали за душу скидки на 9 Мая: «65-летию Великой Победы — 65 наименований товаров по сниженным ценам». Или вот ещё: «70 лет Победы. Трофеи из Берлина. Безумные скидки на продукцию немецких производителей». С годами мало что изменилось. Всё те же трофеи — как будто они и были главным достижением безвинно убитых на той войне.
Ему бы только пережить Первомай, думал Митя, а «Великую Победу» он встретит уже на Джерси, где никому и дела нет ни до русских трофеев, ни до их победы. Что касается его соотечественников, то за время после окончания Второй мировой войны они так и не поняли главного: гордиться победой мало. Что толку гордиться победой? Митя словно вопрошал у них: «А что ещё вы умеете?» Но нет, они ничего больше не умели.
