Александр Уралов - Псы Господни (Domini Canes)
Сам он, как с войны в 1947 году вернулся, так шмон и провёл у сыновей. Тогда на Урал, в частности в Алапаевск, с битой техникой эшелоны за эшелонами шли. Отец говорил, что и танки шли, и самолёты, и орудия всех калибров. Но не сразу же всё в мартен отправлялось — ещё и порезать надо! Вот и тянулись многокилометровые свалки всякого военного железа, ожидающего, когда придут вымотанные бабоньки с ацетиленовыми горелками. Сторожа вдоль редкой проволоки бродили.
Однако за всем не усмотришь! И было у деда, — тогда ещё пацана, — две немецких винтовки, несколько пистолетов, от «вальтера» до «парабеллума», а также запас патронов и небольших снарядиков всех мастей и неизвестного назначения.
Дед весь этот запас вычислил, сыновьям наподдавал, да и дочкам тоже подзатыльника отвесил — на всякий случай… и разбил на той же самой наковальне весь арсенал. Кроме патронов и снарядов, естественно. Те он просто в болото покидал.
Надо же… как истории, рассказанные в детстве, через всю твою жизнь тянутся…
Глава 12
Под утро ей приснился сон…
Большая рыжая сука вылизывала своих щенков. Они только что отвалились от неё — сытые, с набухшими животами. Её сосцы были ещё влажными, горячими и душистыми. Полуслепые комочки тихо пищали сквозь сон. От них пахло молоком, шерстью… беспомощностью.
Вдруг сука подняла голову — она увидела кого-то там, за гранью сна. Реального, чужого, полного угрозы и злого любопытства. Оскалилась, обнажив розовые десны и желтоватые острые клыки. В горле зарождалось глухое рычание.
Внезапно всё исчезло. Сука зевнула и, положив голову на передние лапы, задремала.
Анна проснулась, но продолжала лежать с закрытыми глазами. «Интересно, мне это всё приснилось… или?..»
Конечно же «или». На кухне, маленькими глоточками прихлёбывая сок и грызя галетное печенье, Анна смотрела в окно — Московская улица по-прежнему была затянута желтовато-серым туманом, сквозь который просвечивал солнечный свет. Это утро, утро следующего дня… или после следующего… или предыдущего… Кто теперь разберёт? Да и есть ли тут кто-нибудь ещё, кто захочет разбираться, есть ли тут вообще кто-нибудь, такой же потерянный… здесь?..
Ей вдруг пришло в голову, что все эти короли и императоры говорили о себе «мы» исходя
из одной простой причины — они боялись одиночества! «Господи… мы — это всё же — «за компанию». А вот Я — это означает одна. ОДНА!!! И разбираться придётся со всей этой ерундой самостоятельно, голубушка!»
Мысли работали одновременно в двух направлениях: «здесь» и «там».
Там остался Вовка. Сын…
Совсем взрослый стал. Институт оставил после третьего курса. Свидетельство о неоконченном высшем образовании получил, и… «Всегда успею — потом заочно и платно». Зарабатывает уже неплохо. Скоро съедет на квартиру, наверное. Парню хочется самостоятельности. Это нормально. Анна не считала себя в праве привязывать сына к своему подолу, так же как и не разрешала себе вмешиваться в его частную жизнь. Отношения сына и матери были товарищеские, но пронизанные взаимной нежностью и пониманием…были… были… «Где теперь он… или где я? Нет, об этом лучше не думать… иначе можно просто свихнуться.
Безумная женщина в задубевшем в первый же день сумасшествия белье, пускающая слюни и хохочущая (плачущая?) в огромном городе, где недавно толпилось более полутора миллионов человек… это… это же… Ёлки-зелёные! Не дождётесь!»
Кстати, о задубевшем белье — это уже мысли ЗДЕСЬ — неожиданно Анне жутко, просто срочно, сей же момент, захотелось помыться. И что ты собираешься делать дальше, дорогуша? Ну предположим, в холодильнике (превратившимся в обыкновенный кухонный шкаф!) есть ещё два пакета сока, кусок сыра и немного гречневой каши в кастрюльке. Под тумбочкой — двухлитровая бутылка с отстоявшейся водой для цветов (нет — две…как хорошо!) сегодня можно прожить. А завтра — жевать сухие макароны и сырую картошку? А пить, а… всё остальное?
Надо смотреть правде в глаза: всё остальное — вот оно, за окном, на улице, в пустующих магазинах, в киосках, там, среди тумана…
Дамочка, дамочка, придётся вам выходить из дому.
Ох, можно я сегодня ещё никуда не пойду? Как там говорила героиня: «Я не хочу думать об этом сегодня, я подумаю об этом завтра». Можно я побоюсь чуточку сама с собой в своём доме, а не там — на улице, в этом месиве, под пристальным взглядом непонятно чего…кого? Можно я сегодня посплю… или почитаю книжку… или попишу что-нибудь… в покое и тишине?
В тишине. Механические часы на кухне громко тикали. Тик-так, тик-так…Анна завела их до упора, даже не глядя на циферблат. Нужно было делать что-то простое и привычное, какие-то обыденные дела, чтобы не думать ни о чём, чтобы не сойти с ума. Это будет правильным…
Намочить полотенце, обтереть всё тело, надеть свежее бельё, сесть за стол, взять чистый лист бумаги из початой пачки «Снегурочка» и — писать.
Словами.
Вручную.
Строчка за строчкой.
«Немолодая женщина не торопясь, шла по улице, выбиваясь из общего ритма городской суеты, толкотни и нервозности…»
Круг замкнулся…
…
Бум-бум, бум-бум!!! — загрохотало по трубе отопления. Анна от неожиданности выронила ручку. Неужели кто-то из соседей? Она метнулась на кухню, схватила первое попавшееся под руку — металлический половник — и беспорядочно заколотила по батарее. «Какой шум я подняла! — мысленно крикнула она сама себе, оглушённая толчками крови в ушах, — мёртвого подниму!»
Мёртвого…
Она прислушалась — ритм ударов не изменился, и не прерывался, несмотря на то, что Анна чуть не снесла несчастным половником кухонную батарею. Бум-бум…бум-бум…бум-бум…бум-бум…
Это было жутко. Это было…мёртво!
…искать? ходить по огромному дому из подъезда в подъезд? нет ключей
…кто-то повесился
…и теперь стучит по батарее алюминиевым протезом ноги бум-бум
…и ждёт ждёт Анну ждёт
…Анну…
Она упрямо стукнула по батарее последний раз и отошла от окна. Нет. Она никуда не пойдёт. Она возьмёт себя в руки и перестанет дёргаться. «Мёртвые — им не нужна помощь. Им нужна дорога, а не общение с живыми!» — бессвязно подумала она и заставила себя сесть за дневник.
Через некоторое время, расписавшись, она вдруг поняла, что стук прекратился.
…
За окном вроде бы начинало смеркаться. Сколько же я писала? Вроде не так уж долго, а день к концу. Часы продолжали мерно тикать, показывая, что прошло не больше трёх часов. Странно…
Сыр уже слегка подсох. Не чувствуя вкуса Анна зажевала последний кусочек. Захотелось пить. Глоток воды из бутылки. Сейчас бы чай, а лучше — кофе. Стараясь не думать о завтрашнем дне, вернулась в комнату и взяла свежий лист бумаги. Ей показалось, что тот самый липкий взгляд заинтересованно заглядывает из-за спины — что ты там накарябала, глупая? Раздражённо передёрнув плечами, она продолжила свой дневник…
Теперь за окном действительно стемнело. Анна отложила ручку в сторону. Спина просто разламывалась. Кисть правой руки с непривычки ныла. На среднем пальце вздулся пузырь мозоли. Утомлённо закрыв глаза, она видела только строчки, строчки, строчки…
«Хватит на сегодня, — подумала она и вдруг улыбнулась, — …а это лучше, чем я представляла… теперь не так страшно…»
С лоджии было видно, как на улице неуловимо менялись очертания стоящих неподвижно автомобилей, стволы подстриженных тополей казались странными конструкциями из безвременья. В сгущающемся и непрерывно меняющемся тумане (он к вечеру как будто активнее становится?) пару раз мелькнули тени (показалось или…?).
Анна отпила немного сока, с удовлетворением отметила, что стопка аккуратно исписанных листов стала толще, и пробормотала:
— Ну и что? Раз уж мне суждено здесь жить всю оставшуюся жизнь — проживу! Вот завтра с утра пойду за водой… с коромыслом, — вроде с ним ходят, — ага, как в песне…знать бы ещё куда идти? Ну, ничего — разберёмся, что к чему.
На кухне она умылась над тазиком, кое-как освежилась влажным полотенцем (нет, ну как же хочется помыться!). Часы показывали три часа…то ли дня, то ли ночи — не понять (ходят, как хотят, честное слово!). Свеча на подоконнике горела уютным жёлтым светом.
«Всё сошло с ума, — думала Анна, — засыпая, — всё сошло сума. С у-ма, с у-ма, с у-ма — это часы говорят… а не я. А я не боюсь. Я дома, поэтому — не боюсь…»
На кухне громко тикали свихнувшиеся часы — тик-так, тик-так… а потом Ан-на, Ан-на…
