Паоло Бачигалупи - Заводная
— Как псы на падаль…
По взгляду Каньи, направленному на стоящих в стороне таможенников, ясно, что последние слова относились именно к ним; Джайди становится грустно от такого сходства мыслей. Кто из них двоих на кого больше влияет? Когда-то работа доставляла ему куда больше радости, правда, и была много проще и понятнее, чем теперь. Не умеет он, как Канья, жить в вечных сумерках. Зато так веселее.
Один из парней прерывает его задумчивость. Не спеша, небрежно помахивая мачете, подходит Сомчай — шустрый, того же возраста, что и Джайди, но ожесточенный потерей родных в тот год, когда эпидемия пузырчатой ржи трижды за сезон прокатилась по Северу. Хороший человек, верный. И хитрый.
— Вон там, следит за нами, — говорит он, встав поближе.
— Где?
Сомчай едва заметно кивает в сторону. Джайди как бы рассеянно оглядывает суету, кипящую на поле. Канья напряженно замирает.
— Видите его?
— Кха, — кивает она.
Джайди наконец замечает невдалеке человека, который наблюдает и за ними, и за таможенниками. Одет он в обычный оранжевый саронг и пурпурную холщовую рубашку, будто простой рабочий, однако стоит без дела, с пустыми руками, к тому же не похож на того, кто знаком с голодом: ребра не торчат и щеки не ввалены, как у большинства трудяг. Просто стоит и смотрит, облокотившись на якорный крюк.
— Из Торговли? — пробует угадать Джайди.
— Военные? — подхватывает Канья. — Вон какой уверенный.
Будто ощутив на себе взгляды, человек оборачивается и долю секунды смотрит прямо в лицо Джайди.
— Черт! Заметил, — цедит Сомчай и вместе с Каньей начинает открыто изучать незнакомца. Тот с невозмутимым видом сплевывает красной от бетеля слюной и не спеша растворяется среди грузчиков. — Догнать? Допросить? — Сомчай готов пойти за ним следом.
Джайди вытягивает шею, пытаясь рассмотреть ушедшего среди толпы.
— А ты что скажешь, Канья?
— Может, хватит на сегодня ворошить осиные гнезда?
— Что я слышу! Благоразумие и сдержанность.
— Торговля точно взбесится, — поддакивает лейтенанту Сомчай.
— Очень надеюсь. — Джайди кивком велит ему возвращаться к работе.
— Думаю, в этот раз мы зашли слишком далеко, — говорит Канья.
— Хочешь сказать, я слишком далеко зашел? Что, нервишки шалят?
— Не мои. — Она смотрит туда, где недавно стоял незнакомец. — В этом пруду есть рыба покрупнее, чем мы с вами, кун Джайди. Все-таки заявиться на якорные площадки — это… — Канья некоторое время подбирает подходящее слово. — Это слишком дерзко.
— А тебе точно не страшно? — поддразнивает ее Джайди.
— Нет! — Она сдерживает вспышку гнева, берет себя в руки.
Джайди втайне восхищен её способностью говорить спокойно, что бы ни происходило. Сам он к церемониям не склонен ни на словах, ни на деле. Ввалиться как мегадонт на рисовое поле и устроить разгром, а потом приводить все в порядок — вот это в его духе. Джайрон, а не джай йен — горячая голова, а не холодная. А вот Канья…
— Якорные площадки — не лучшее место для нашей операции.
— Лучше не придумаешь! Что за пессимизм? Эти два червяка отчехлили нам двести тысяч бат. Будь тут все чисто — стали бы они платить? Давно стоило сюда наведаться и научить этих хийя[28] жизни — уж лучше, чем ходить на пружинной плоскодонке по рекам и задерживать детей за контрабанду генвзлома. Здесь хотя бы честная работа.
— Теперь Торговля точно вмешается. По закону это их вотчина.
— Да по любому вменяемому закону ничего из этого, — он обводит грузы рукой, — нельзя ввозить. Законы, они вообще очень путаные — только мешают устанавливать справедливость.
— Где министерство торговли, там справедливости нет.
— И мы оба это прекрасно знаем. Если что — полетит моя голова, тебя не тронут. Даже если бы знала, куда мы идем, ты не смогла бы меня остановить.
— Я бы не…
— Вот и не думай об этом. Пора бы Торговле и ее ручным фарангам дать здесь пинка. Они совсем обнаглели. Забыли, что хоть иногда должны проявлять кхраб[29] к законам. — Джайди умолкает, глядя на разбитые ящики. — Тут в самом деле нет ничего из черного списка?
Канья мотает головой.
— Только рис. Все остальное вполне безобидно, по крайней мере на бумаге. Ни материалов для разведения растений, ни генетических суспензий.
— Но?..
— Но большая часть пойдет не по назначению. Эти питательные культуры… ничего хорошего с ними делать не будут. — Лицо Каньи снова становится унылой каменной маской. — Укладываем груз обратно?
Джайди застывает с кислой миной и наконец говорит:
— Нет. Сжечь все.
— Что?
— Сжечь. Мы же с тобой понимаем, что тут происходит на самом деле. Так дадим фарангам повод подать в суд на своих страховщиков, пусть знают: просто им тут не будет. — Ухмыляясь, он отдает приказ: — Жгите все до последнего ящика.
Потрескивают доски, вспыхивает и разносится везеролловское масло, которым они пропитаны, выстреливают искры и словно молитвы летят к небу. Джайди доволен: второй раз за ночь он видит, как улыбается Канья.
Джайди приходит домой под утро. Дребезжащие голоса гекконов задают ритм монотонному треску цикад и тонкому писку москитов. Он снимает обувь и осторожно входит в стоящий на сваях дом, чувствуя, как поскрипывают под ногами мягкие, приятные на ощупь полированные половицы.
Капитан быстро проскальзывает за сетчатую дверь — мутная соленая вода канала-клонга течет почти у самых стен, и от москитов нет отбоя.
В комнате горит свеча; на низкой кровати дремлет заждавшаяся его Чайя. Джайди нежно смотрит на жену и спешит в ванную — поскорее сбросить одежду и ополоснуться. Несмотря на его торопливые предосторожности, вода шумно плещет на пол; тогда он набирает еще ковш и выливает себе на спину — в жаркий сезон воздух не остывает даже ночью, и любая прохлада приносит облегчение.
Когда Джайди, обмотав саронг вокруг пояса, выходит из ванной, Чайя уже не спит.
— Как ты поздно. Я волновалась. — В ее карих глазах видна задумчивость.
— Будто не знаешь, что беспокоиться не о чем. Я — тигр! — Он прижимает губы к ее щеке и нежно целует.
Чайя морщит нос и отталкивает его от себя.
— Не надо верить газетам. Тигр… Фу, пахнешь дымом.
— Да я только из ванной.
— От волос пахнет.
— Ночка выдалась что надо, — увлеченно начинает он.
Несмотря на темноту, видно, как Чайя улыбается, как поблескивают зубы и тусклым глянцем мерцает смуглая кожа.
— Операция во славу королевы?
— Операция в пику Торговле.
Она вздрагивает.
— Вот как…
Джайди трогает ее за руку.
— Было время, ты радовалась, когда я злил разных шишек.
Чайя отстраняется, встает и начинает нервно поправлять подушки.
— Было. А теперь я за тебя боюсь.
— Не стоит. — Джайди отходит в сторону, чтобы не мешать жене. — Вот ты сидела и ждала, а я бы на твоем месте сейчас сладко спал и видел девятый сон. Все и думать забыли мной управлять. Я для них уже привычная статья расходов. Я слишком известен — кто посмеет мне навредить? Тайных наблюдателей присылают — да, а остановить даже не пытаются.
— Для народа ты герой, но для министерства торговли — заноза. По мне, так пусть лучше народ будет тебе врагом, зато министр Аккарат — другом. Так гораздо спокойней.
— Ты думала совсем по-другому, когда выходила за меня замуж. Тебе нравилось, что я — боец, что за мной победы на Лумпини[30]. Помнишь?
Ничего не говоря, она снова берется за подушки и все время нарочно стоит к нему спиной. Джайди вздыхает, кладет ей руку на плечо, разворачивает и спрашивает, глядя прямо в глаза:
— Вот ты это к чему сейчас сказала? Я же тут, рядом. Со мной все в порядке.
— А когда тебя подстрелили — тоже называлось «в порядке»?
— Что было, то прошло.
— Прошло только потому, что тебя перевели на канцелярскую работу, а генерал Прача выплатил компенсацию. — Она показывает ему свою руку, на которой не хватает пальцев. — И не рассказывай мне о том, как тебе безопасно. Я была там и знаю, на что они способны.
Джайди строит недовольную гримасу.
— Как ни крути, нам всегда что-то угрожает. Если не Торговля, так пузырчатая ржа, цибискоз или еще что похуже. Это больше не идеальный мир. Эпоха Экспансии кончилась.
Чайя уже готова возразить, но передумывает и замолкает. Джайди ждет, пока жена возьмет себя в руки.
— Да, ты прав. Никто не может быть уверен в своей безопасности, — наконец произносит она ровным голосом. — А хотелось бы.
— Можно еще купить амулет на Та Прачане[31] — пользы как от хотений.
— Вообще-то я купила фигурку Пхра Себа, только ты ее не носишь.
