Эллен Датлоу - Лучшее за год 2005: Мистика, магический реализм, фэнтези
А пока я собирался просто сидеть на этом уютном диване, курить все, что захочу, и смотреть передачи, которых никогда раньше не видел. Судя по видеокассетам, Карен и Ник любят документальные фильмы. Мне лучше привыкнуть к этому. Никогда не был поклонником такого кино, но попробовать что-нибудь новенькое было бы неплохо. Потому что теперь все должно быть другим. Потому что это должна быть чья-то другая жизнь, а не мое дерьмовое старье — те же знакомые лица, все то же самое. Чуть позже, переключая каналы, я натыкаюсь на одну из этих передач, где показывают разные домашние видеозаписи. Мне нравится их смотреть. Это мои любимые. Люблю смотреть на все эти дома, сады, жен, собак. Совсем другие жизни и такие разные. Потрясающе. Если же мне станет скучно, я отправлю сообщения парочке ее подруг.
Раньше я волновался, но сейчас я спокоен. То, что я тогда чувствовал, был просто маленький червячок сомнения. Но сейчас с этим покончено. Если у тебя есть все необходимое, ты можешь все. Признаться честно, я питаю большие надежды. Я собираюсь полюбить жизнь Ника. Эта женщина очень миленькая. Куда лучше, чем последняя. Насколько я понял, Ник был агентом по продаже недвижимости. Раз плюнуть. Уж с этим я справился бы, а вот мастер по ремонту телевизоров из меня был дерьмовый, честно скажу. Во всяком случае, за два дня я не смог этому научиться. Еще немного, и люди начали бы звонить или приходить, желая получить назад свои «ящики», и заметили бы, что я не тот парень, которому они их оставляли, а телевизоры так и не починены. Беспокойная жизнь. Например, сегодня, через десять минут после того, как я ушел из того дома, должна была подъехать машина, чтобы забрать ту женщину и увезти ее на прекрасный обед с шампанским и весельем. Я знал об этом. Это было записано у них в календаре, который висел на том самом холодильнике в стиле ретро. Именно это, наверное, и заставило меня поторопиться. Два дня — слишком короткая жизнь, и я не хотел уходить так скоро, но я не знал, как выйти из положения.
Так или иначе, той еще не надоела ее жизнь. Она не хотела начинать заново. Не хотела ничего, кроме того, что у нее уже было.
Не важно. Я люблю перемены. Я думаю, эта жизнь может оказаться иной. Может продлиться дольше. Что ж… если честно, обычно у тебя есть всего три или четыре дня. Но эта жизнь определенно будет проще, чем предыдущая. Менее напряженная.
Начнем с того, что нет никаких признаков детей.
Бенджамин Розенбаум
Долина Великанов
Рассказы Бенджамина Розенбаума печатались в «Harper's», «Asimov's», «McSweeney's», «The Infinite Matixx» и «Strange Horizons». «Долина Великанов» была опубликована в первом выпуске возрожденного «Argosy». Издательство «Small Beer Press» выпустило в 2003 году маленькую книжку Розенбаума «Другие города» («Other Cities»), весь гонорар и издательский доход от которой был пожертвован в фонд «Grameen Foundation USA», занимающийся организацией микрокредитных банков по всему миру. Недавно Розенбаум вновь переехал из Швейцарии в округ Колумбия. О своем рассказе он говорит, что написал его, тоскуя по собственной бабушке Элизабет, «которая, наверное, вообще не стала бы уходить в Долину Великанов, а осталась бы, чтобы бороться с оккупацией, или смирилась бы с ней и затем организовала бы реконструкцию».
Я похоронила родителей в семейном мавзолее серого мрамора в сердце города. Я похоронила мужа в свинцовом ящике, канувшем в ил на дне реки, где лежат все, кто служил на речных судах. А когда кончилась война, я похоронила своих детей — всех четверых — в белых холщовых саванах на этих новых кладбищах, бывших прежде нашими полями: все земли от дельты реки до самых холмов.
У меня была одна внучка, которая пережила войну. Иногда я встречала ее: в ярко-розовом платье, со стаканом шипучки в руке, опирающуюся на руку какого-нибудь иностранного офицера с эполетами, на краю мраморного патио. Она никогда не оглядывалась, чтобы посмотреть на меня — нищета, неудача и сомнительная политическая репутация в те дни прилипали как зараза и означали практически одно и то же.
Молодые были по большей части мертвы, а стариков увезли — как нам было сказано, «чтобы они смогли научиться новым необходимым вещам и вернуться, когда будут готовы внести свой вклад». Так что это был город бабушек. И именно в баре для бабушек на берегу реки — прихлебывая горячий чай с ромом и поглядывая через плечо на работниц с пристани, играющих в маджонг, — я впервые услышала о Долине Великанов.
Мы все смеялись, услышав об этом, — за исключением аптекарши, горбоносой, с запекшимися в морщинах лица румянами, которая была разгневана.
— Мы живем в современную эпоху! — кричала она. — Вам должно быть стыдно за себя!
Странница поднялась из-за стола. Она была костлявой, с загрубевшей кожей и скрюченной, как старая ворона, в голубом шелковом шарфе, с черными как сажа спутанными волосами. Белки ее глаз были пронизаны красными прожилками.
— И все же, — ответила странница и вышла за дверь.
Над аптекаршей смеялись не меньше, чем над странницей. Нас веселила мысль, что кто-то еще может быть гордым, что кто-то еще верит в великанов или в стыд. В баре было трудно дышать от ликования. Обнаружить кого-то еще более уязвимого и глупого, чем мы сами, после того, как у нас было отнято все, что мы имели, — это было восхитительно.
Но я пошла вслед за странницей по мокрым улицам. Из доков сочился запах рыбы; в канавах здесь и там валялись обугленные обломки. Я догнала ее, когда она уже входила в свой дом.
Она пригласила меня внутрь, предложив чай и массаж. Ее пальцы были корявыми и морщинистыми, как сучья деревьев на холмах. Ее запах напоминал мед, пролежавший какое-то время в темной комнате, слегка забродивший. Он пьянил.
Наутро сверкающий солнечный свет омывал стены и пол, а странницы и ее узелка уже не было.
Я поспешила домой. Мой дом пережил войну, его коричневые глиняные стены стояли нетронутыми, хотя от сада и дворика остались лишь кучи почерневших булыжников. В моем доме было пусто и холодно.
Я собрала шесть сухарей, немного оливок, кусок твердого сыра, одно хорошее платье, дорожную одежду, взяла свои таблетки и очки, бутылку вина, флягу с водой и кухонный нож. Некоторое время я сидела в полутьме своей гостиной, глядя на покрывало, которое вязала крючком, бесформенной грудой лежащее передо мной.
Моя внучка. И мать, и отец ее работали на виноградниках, и ребенком она часто играла днем у меня во дворе. До крови ободрав колени о камни, она не плакала. Зато она плакала от досады, когда старшие ребята делали что-нибудь, чего не могла она, — вязали узлы, ловили цыпленка. Она сидела у меня на коленях, прижавшись ко мне, ее маленькое тело вздрагивало, а маленькие кулачки медленно ударяли меня по спине — один, потом другой. По вечерам она забиралась на стену моего дворика и сидела там, как птица на насесте, вглядываясь в сторону виноградников, и ее глаза горели как свечи, выискивая первые признаки возвращающихся родителей.
Я решила не брать с собой нож. Я не знала, ждут ли меня неприятности на КПП, но здравомыслящие бабушки полагаются скорее на моральное превосходство, чем на силу, — оружие горькое, слабое, тщетное, но это то оружие, с которым мы умеем управляться лучше всего. Вместо ножа я взяла губную гармошку.
Поскольку в комнате странницы стояла миска со свежими гроздьями, я направилась в сторону виноградников. Поскольку в подошвы ее башмаков впечаталась красная пыль, я прошла виноградники насквозь и углубилась в безрадостные засушливые холмы. И поскольку Долина Великанов должна была быть потаенной, я миновала холмы и приблизилась к подножию заснеженных гор.
Я поняла, что вышла на нужный КПП, когда увидела, что солдаты, махнувшие мне, чтобы я проходила, роются в узелке странницы, споря из-за ее шелковых шарфов.
Пробираясь сквозь дикие заросли, я увидела дым ее костра — выбившуюся белую нитку на небе цвета старой холстины.
Ее глаза были еще краснее, чем прежде. Ее одежда была в грязи, и я поняла, что солдаты повалили ее наземь, — очевидно, она боролась за свои шарфы.
Она вырвала у меня узелок и раскрыла его, как отрывают повязку, присохшую к ране. Мои вещи полетели на землю: мои сухари, моя дорожная одежда, моя фляжка, мой сыр. Я молча смотрела на нее; у меня болели руки. Потом, обнаружив гармошку, она начала смеяться. Я мягко взяла узелок у нее из рук и принялась раскладывать наши вещи на плоском камне, а она стояла и смеялась, закрыв глаза.
Ее ложе было мягким, и кожа ее спины была теплой.
Она не говорила мне, как выглядят великаны. Я не знала, были ли это звери, или воины, или мудрецы. Я думала, что они могут оказаться опасными: разодрать в клочья мое старое тело, разорвать его своими острыми зубами и пожрать. Моей могилой станет не мавзолей, не свинцовый ящик и не белый саван, а кишки великана. И тогда мое тело окажется полезным. Тогда я, может быть, найду себе успокоение и мои испытания закончатся.
