Эллен Датлоу - Лучшее за год 2005: Мистика, магический реализм, фэнтези
Я сунула шкуру в мешок для срыгивания — он был всего лишь ненужной мерой предосторожности, поскольку мне никогда не приходилось его использовать, — и поспешила домой.
Впрочем, многие жены предпочитают выполнять функции мужей самостоятельно. Шкура мужа, как правило, точно повторяет форму тела жены. Для этого ей всего лишь надо надеть шкуру на себя, аккуратно натягивая ее через голову: просунуть руки в руки шкуры (вплоть до пальцев), стянуть края шкуры в районе поясницы и, что самое главное, осторожно натянуть головную часть шкуры так, чтобы глазницы шкуры соответствовали ее собственным. Иногда приходится делать разрез на головной части шкуры, поскольку объем мозга жены превышает объем мозга мужа, но этот разрез легко замаскировать кусочком меха, шляпой или просто гребнем.
Я надела мужа. Он был еще слегка влажным, пах уксусом и чем-то странно-незнакомым, но пьянящим, кисловатым, напоминающим запах земли. Этот запах заставил меня сжать зубы, словно я порывалась жевать и жевать. Свет, пробивающийся сквозь выскобленную шкуру, мерцал желтым и оранжевым, выявляя мельчайшие изъяны мужа, все утолщения и тени от прядей волос, что плыли, мелькали и мельтешили перед моими глазами. Потом шкура мягко легла мне на плечи и лицо мужа накрыло мое собственное. Я осторожно протянула пальцы — и они стали пальцами мужа, пальцами, которые знали — да и просто представляли собой — то, чего я так долго ждала. Я ущипнула сама себя — и это было словно меня ущипнул муж. Я оглядела свою хижину глазами мужа и нашла ее вполне приличной.
Наконец-то у меня был муж, и я могла бы делать это каждый день, не прячась и не увиливая, сама будучи мужем — в своем роде. Существовал ряд тем, на которые мог говорить только муж. Были ласки и поглаживания — я могла себе это позволить только тогда, когда мою руку покрывала шкура мужа. Были свойства взгляда на мир — невнимание или, наоборот, пристальное внимание к мелочам, — которые я могла бы испытать, только будучи в шкуре мужа — в прямом и переносном смысле. И я собиралась все это испробовать.
Я хотела бы выступать в роли мужа всегда. Но из-за шкуры не могла надеть «сбрую» из губок для очищения во время сна и, кроме того, я не могла есть. В маленький рот мужа просто не пролезала пища, которая предназначалась жене-едоку. Потому-то я и сняла шкуру.
Проснулась я на следующий день с ощущением, что все произошедшее было действительно грандиозным. Я услышала тяжелый стук еды у своего шлюза. В обычное время одного этого хватало, чтобы я вскочила и привела зубы в боевую готовность, горя желанием работать… В обычное время. Но не сегодня. Я чувствовала себя отяжелевшей и отупевшей, словно мне не удалось выделить достаточно жидкости для того, чтобы наполнить мою губчатую «сбрую». Когда я сжала одну из губок, то жидкости едва хватило на то, чтобы смочить мои пальцы. Я сняла «сбрую» и бросила ее на пол, даже не потрудившись выжать. Секунды еле ползли, а я продолжала чувствовать себя так, будто мой желудок заполнен до отказа. Мне было грустно — и я даже не знала почему. Эта грусть словно искала в моей душе что-то, за что можно было бы уцепиться, так, словно я сама была пустой шкурой. Желудок болел, казалось, что в нем полно дыр. Я была так голодна, что могла бы съесть лошадь, хотя сегодня мне достались пирожки и куча блинов. Я могла бы закончить с ними к полудню и потребовать новую порцию. В обычный день я назвала бы это приятным ощущением, назвала бы «аппетитом» — или чудесным старомодным словом «голод» и получала бы удовольствие от того, что мое тело прекрасно справляется со своей задачей — справляется так, будто это первый завтрак после долгого воздержания. Я, пожалуй, даже сравнила бы это ощущение с тем, как в свою пору раскрывается цветок. Но сегодня мне было нехорошо.
Почему муж заставляет меня грустить? Если честно, то мне не так уж понравилось ощущать на себе его шкуру, тесную и жесткую, совсем не такую мягкую, какой я ее себе представляла. Но это было не все: я также забыла, как это было — быть мужем, или как мне казалось это было, когда я надела его шкуру. Дело было в самом желании добыть мужа: оно исчезло. Я утратила цель, к которой так долго стремилась только для того, чтобы получить нечто, лишь отдаленно эту цель напоминающее. Я чувствовала себя обманутой, но винить было некого.
Жена-муж может исполнять функции мужа несколько часов в неделю, после чего ей следует снять шкуру, посыпать ее тальком, сложить и убрать в ящик, пересыпав шариками от моли.
Мне уже почти не хотелось надевать шкуру мужа, даже по выходным. Я обнаружила, что его руки намертво присохли к бокам. Я не хотела даже видеть мужа; не хотела видеть его пустые глаза, вмятины на пустой шкуре и ожидание, скрытое в каждой линии его усохшего тела.
Что мне было делать? Нехватка решимости ослабила мои челюсти; каждую новую порцию еды я встречала с отвращением. Доберманша начала странно на меня поглядывать. Ее обычный щипок вместо приветствия стал совсем не таким дружелюбным, как раньше. И конечно же, я не осмеливалась называть ее Элен. Интересно, догадалась ли она о том, что у меня есть тайный муж, и о том, что у нас начались проблемы.
У меня был еще один секрет, похуже тайного мужа: я уже не могла доедать все за обедом. Мне пришлось прятать свои объедки в шкуре мужа, подвешенной вниз головой. Муж постепенно заполнялся едой. Если бы так шло и дальше, то скоро в хижине просто не осталось бы свободного места.
Сначала наполнилась голова мужа: я видела еду через его глаза и рот. Потом — грудь, ее просто распирало от еды. Похоже, я делала из шкуры что-то вроде телячьего рубца с потрохами. Если я выверну шкуру, то получу этакую жену — сделанную из еды, разумеется, — жену, идеально подходящую моему мужу… А я ему явно не подходила.
В конце концов шкура была набита едой под завязку: жена была готова. Я больше не могла уклоняться от своих обязанностей, ведь мне больше негде было прятать еду. Я посмотрела на свои пожелтевшие зубы, на потускневшую «сбрую» — и решила изменить свою жизнь. Я буду жевать для своей деревни. Я буду жевать для Доберманши.
Я развернула вокруг открытого очага бунгало ширму, чтобы задерживать пар, после чего поставила на огонь котел с водой. Набитую едой шкуру мужа я поместила в котел вниз головой, и она готовилась на пару два дня.
Бунгало заполнили странные запахи, просачивающиеся наружу через отверстие для дыма в крыше, однако я не обращала внимания на косые взгляды соседей и продолжала есть и посещать болото как обычно. После того как жена из еды была готова, я вынула ее из котла и уложила на кровать. Шкура мужа, в которой я готовила ее, стала бело-желтой и кое-где полопалась. Я начала обдирать ее; шкура снималась полосками.
Жена из еды была серо-коричневой и исходила паром. Неожиданно я поняла, что должна сделать. Я подняла жену и отнесла ее Доберманше.
— Прости меня, — сказала я, положив перед ней мой подарок, мою точную копию, мою вину.
Она нахмурилась. Я видела, как вздрогнули ее могучие челюсти. Затем Доберманша вонзила зубы в жену и разорвала ее на части.
Майкл Маршалл Смит
Открытые двери
Майкл Маршалл Смит родился в Англии, его детство прошло в США, Южной Африке и Австралии, после чего он снова вернулся в Великобританию. Сейчас писатель живет на севере Лондона с женой Паулой и двумя кошками.
Его рассказы публикуются в антологиях и журналах по всему миру, они составили два сборника: «What You Make It» и «More Tomorrow and Other Stones». За свои рассказы Смит три раза получал Британскую премию фэнтези, а его первое большое произведение, «Only Forward», удостоилось премий Филипа К. Дика и Августа Дерлета. Права на экранизацию его второго романа, «Spares», уже приобретены кинокомпанией «Paramount Pictures», а четвертый роман Смита, «The Straw Men», объявлен бестселлером лондонской «Sunday Times». Совсем недавно вышла в свет очередная книга Смита — «The Upright Man». В настоящее время писатель работает над новым произведением.
Леденящий душу рассказ «Открытые двери» в первый раз увидел свет в сборнике Смита «More Tomoirow and Other Stories».
Признаюсь, я никогда не умел строить планы. Всегда все решаю прямо на месте. Никаких предварительных раздумий, если только вы не ведете счет годам размышлений и поисков — а делать этого вовсе не следует, потому что я-то уж точно не собираюсь. Вся эта ерунда не имеет ничего общего с особенностями, механикой каждой отдельной ситуации, так что толку от нее никакого. Я просто брал и делал. Всегда. В этом весь я. Всегда просто беру и делаю.
Вот как это произошло. Суббота. Жены не будет до вечера — отправилась на обед в честь какой-то своей подруги, которая через пару недель собралась замуж. Черт, вот еще кое-что, с чем ей придется… впрочем, не важно. Рано или поздно ей все это надоест. Короче говоря, в полдень за ней заехали на такси и она укатила в машине, битком набитой женщинами и воздушными шарами, а я остался дома один. У меня было чем заняться, так что ничего страшного. Вот только я никак не мог заставить себя взяться за работу. Не знаю, случалось ли с вами такое: просто не можешь ничего делать. И дело-то есть — я должен был починить старый сломанный телевизор с холодильник величиной, он давно уже просился на свалку, но раз уж клиенты так хотят, деньги-то их, — но на нем никак не сосредоточиться. Ладно, невелика беда, ремонт этот вроде бы не срочный, а сегодня суббота. Я свободный человек. Могу делать что хочу.
