Александр Кашанский - Антихрист
— Все добро от Бога? А как же человеческая свобода, Иван?
— Свобода? Это сладкое слово — свобода… Если бы Бог забрал свободу у всех людей, то на Земле бы не было зла. Призванный пытается найти дух Бога в каждом человеке — это главное, чем отличаются призванные от свободных. Любить Бога, прежде всего, значит любить Его творение. — Иван посмотрел на хозяина дома. — Бомба, ваша бомба — это ведь вас беспокоит, директор?
— Да, Иван.
— Но теперь вы видите, что Бог здесь ни при чем: и Хиросима, и Чернобыль, и Освенцим — это не карающая Его десница, а зло, рожденное человеческой свободой.
— И в чем же наше спасение, Иван?
— В осмыслении ценности каждой человеческой жизни — вот в чем.
— Христос же спас всех нас, — тихо сказал директор.
Иван поднялся из-за стола, подошел к окну и посмотрел в ночь, потом повернулся и сказал:
— Спасти может только Бог. Никто не может искупить грех, которого нет и не могло быть. Абсолютно всемогущий и абсолютно благий Бог не допускает и не допускал никогда нарушения своей воли. Все, что происходит помимо записанного в Книге, лишь иллюзия свободных людей, для Бога существует лишь вечное, и о нем Он позаботился до начала времен. Нет и не может быть искупителей, потому что это бы говорило об ограничении Божественного могущества и благости. Ни у кого перед Богом нет вины, поэтому никто Им и не оправдывается. Он не прощает грехи призванных и не оправдывает их, но призванные не стремятся к греху, потому что это глубоко противно их внутренней природе. Оправдание, как следствие призвания, было всегда, со времени сотворения мира, и оно не связано с какой-нибудь определенной религией или философией.
— Ты хочешь сказать, что Христос — не Бог? — спросил директор.
— Да, именно это. Он — сын Божий, как и всякий человек. Тот, кто будет судить людей, уже всех рассудил, и если нам суждено увидеть в этот несчастный день Его в человеческом облике, что ж, на то Его воля. Но это вовсе не будет значить, что нас пришел судить Иисус из Назарета.
— Значит, то, что у нас в России сейчас творится, — не есть признак ее проклятости, — сказал Сергей. — Что ж, это уже легче.
— Всякая власть не от Бога. Все, что творится в России, — лишь признак, что в ней слишком много человеческой свободы и слишком мало призванных Богом.
— Вот как?
— Да, именно так.
— Иван, а ты мог бы создать свою церковь? — спросил директор.
— Свою церковь? Зачем? Зачем Аврааму была нужна церковь? Единение призванных уже существует — и там, у Бога, и здесь, на Земле. Это единение и есть настоящая церковь. Для Бога нет ни христиан, ни мусульман, ни язычников, ни иудеев, ни буддистов, ни индуистов, есть только любящие Его и Его творение.
— Так будет ли все же Конец света, Иван? — спросил Сергей. В его вопросе было выражено явное желание закончить этот странный и затянувшийся разговор.
— Он возможен, потому что мир познаваем. Но в ближайшее время его не будет — это точно.
— Чего ты так боишься, Иван? — вдруг спросил Михаил Степанович и встал. — Ты совсем бледный. Что случилось?
— Пока я был свободным, я очень боялся смерти; если честно, то и сейчас боюсь. Не только дни мои, но и часы сочтены. Я говорю вам это спокойно не для того, чтобы вы сочувствовали мне или пытались меня спасти. Это невозможно. Волею Бога все, что касается меня, на земле и в памяти людей будет уничтожено в момент моей смерти. И это все, что вы, Михаил Степанович, и ты, Света, должны были от меня услышать. А тебе, Сергей, надо еще знать вот что: Зильберт умер, я это знаю, он освободил меня от своей опеки и отдал такой приказ, так что делай свое дело смело. Это только твой выбор.
Сергей тут же молча поднялся из-за стола и вышел из комнаты. На кухне он достал из кармана сотовый телефон, набрал номер Ясницкого и сказал:
— Он здесь, и Зильберт его не защищает.
— Кто это сказал? — спросил Ясницкий.
— Иван.
— Ты думаешь, что это правда?
— Уверен. Все, что он говорит, — правда.
Сергей вернулся в комнату и сказал:
— К сожалению, мне надо идти.
Света проводила Сергея и вернулась. Ее отец и Иван все так же сидели напротив друг друга и разговаривали, не притрагиваясь к еде.
Удивительно, но и Михаил Степанович, и Светлана будто бы пропустили заявление Ивана о близкой смерти мимо ушей. Разговор продолжался в прежнее русле.
— Значит, и атеисты могут иметь бессмертную душу, — сказал отец. — Мне почему-то всегда так и казалось.
— А вы считаете себя атеистом? — спросил Иван.
— Теперь я уж точно не атеист, да и раньше, если честно, — не знаю, был ли им. Я как-то никогда об этом не задумывался, и только теперь, когда вышел в отставку и у меня появилось много свободного времени, стал думать о том, правильно ли я жил. Ведь я всю, почти всю жизнь очень целеустремленно и грамотно делал самое страшное оружие, то есть как раз то, что противно замыслу Бога. И я всегда считал и сейчас считаю, что если бы мы его не сделали, то неизвестно, что бы было с нашей страной. Что скажешь на это, Иван?
— Если бы ваша бомба взорвалась, значит, вашего имени нет в Книге жизни. Просите Бога, чтобы она никогда не взорвалась.
— Так, ясно. Но если я тебя правильно понял, просить Бога о чем-либо бессмысленно, потому что Он все определил заранее, главное — это покорность Его воле.
— Он все определил заранее, и слова вашей молитвы тоже. Если вы молитесь, значит, бомба не взорвется.
Иван все явственнее ощущал, как его охватывает какое-то странное беспокойство. Казалось, что он срочно, должен сделать что-то очень важное, но забыл, что именно. Он несколько раз растерянно посмотрел на Свету, потом на ее отца, и они поняли, что его мысли уже не с ними, что он вот-вот должен уйти. Они были словно заворожены Иваном, и никто из них даже не подумал, куда и зачем он собирается идти и что нужно помешать ему сделать это.
Иван решительно поднялся из-за стола.
— Мне тоже пора идти.
— Что ж, Иван, спасибо, что пришел. Приходи еще. Я всегда рад тебя видеть, — сказал директор и тоже встал.
Иван поднял бокал с вином и сказал:
— Я никогда больше не приду сюда, так надо, но то, что я сделал, было сделано не зря. Верю, что если и придут другие, из таких, каким был я, жизнь будет продолжаться вечно, как вечен Бог. — Иван отхлебнул один глоток из бокала и поставил его на стол.
Света увидела, что глаза Ивана остановились, он смотрел прямо перед собой и, казалось, ничего не видел, лицо его как-то сразу осунулось. Он попытался сосредоточиться и посмотрел на Свету взглядом обреченного человека. И Света окончательно поняла, что Иван действительно прощается с ней, что она его больше никогда не увидит. Света сделала невольное движение к Ивану, но он сразу отстранился, как бы давая понять, что ей не следует выражать свои чувства. Он сказал:
— Я счастлив, что встретил тебя сегодня. Мне пора идти.
После этого Иван быстро попрощался с хозяином и вышел из дому. Света не пошла его провожать.
9
Была уже глубокая ночь. Холмы выделялись на фоне неба черными силуэтами. На небе Иван не увидел ни одной звезды. Воздух был совершенно неподвижен, и когда за Иваном со скрипом закрылась калитка, ни один звук более не нарушал тишины ночи. Эта странная глухая тишина казалась Ивану угрожающей. Он осмотрелся по сторонам и, убедившись, что на улице никого нет, медленно и осторожно, стараясь ступать как можно тише, пошел по дороге в гору. Какая-то необъяснимая сила тянула Ивана к тому месту, где он только недавно был, к тому розовому камню, под которым была похоронена его рукопись. Он отчетливо понимал, что ему сейчас не следует идти туда, что этого просто нельзя делать хотя бы потому, что за ним могут следить и он невольно может выдать свой тайник, и все же он продолжал идти туда, едва разбирая дорогу в темноте. Иваном овладело чувство своей обреченности. Понимание того, что эта окружившая его сейчас тьма может оказаться последним впечатлением его земной жизни, привело Ивана в состояние безысходной тоски. Тем временем он все же изменил свой путь и свернул с тропинки в сторону крутого склона холма, на котором не было деревьев, они когда-то были вырублены, и теперь склон был голым до самой вершины холма. Иван ждал смерти так, будто она могла прийти в любое мгновение, хотя знал совершенно отчетливо, что время его еще не наступило. Поднявшись на вершину холма, Иван остановился и стал смотреть на раскинувшийся внизу ночной город. Горящих окон в домах почти не было видно, город освещался только рядами уличных фонарей. Тяжелые тучи нависли над городом. Иван посмотрел вверх и в разрыве туч увидел яркие звезды. Подул прохладный ветерок, и его дуновение вернуло Ивану ощущение реальности. «Да, видимо, времени у меня осталось совсем немного, ровно столько, чтобы сказать Богу то, что я должен сказать».
