Роберт Силверберг - Умирающий изнутри
Малыш недоверчиво глядит на меня. Он сидит у окна, в двадцати футах от меня, занимаясь какой-то интересной пластиковой игрушкой, в то же время внимательно наблюдая за мной. Темный ребенок, стройный и напряженный, отрешенный и холодный как и мать. Между нами нет любви: я был в его голове и знаю, что он обо мне думает. Для него я один из многих мужчин в жизни матери, настоящий дядя, не слишком отличающийся от неисчислимых суррогатных дядей, вечно спящих здесь. Я предполагаю, он думает, что я просто один из ее любовников, появляющийся чаще других. Понятное заблуждение. Но если других он воспринимает только потому, что они соревнуются с ним за любовь его матери, то на меня он глядит холодно, ибо видит во мне причину ее боли; он ненавидит меня. Как тщательно он продолжает тот же путь враждебности и напряжения, который разрушает мои отношения с Юдифь! Итак, я — враг. Он бы уничтожил меня, если бы смог.
Я потягиваю ром, слушаю Баха, неискренне улыбаюсь малышу и вдыхаю аромат соуса. Моя сила почти стихла, я стараюсь не пользоваться ею здесь, но в любом случае сегодня она ослабла. Через некоторое время Юдифь влетает из кухни и, пролетая через гостиную, бросает мне:
— Дэйв, пойдем поговорим, пока я оденусь.
Я иду за ней в спальню и сажусь на кровать, она забирает одежду в ванную, оставляя дверь приоткрытой. Последний раз, когда я видел ее голой, ей было лет семь.
Она говорит:
— Я рада, что ты решил прийти.
— Я тоже.
— Но ты ужасно выглядишь. Очень устал?
— Просто голоден, Юдифь.
— Через пять минут все будет готово.
Звук льющейся воды. Она еще что-то говорит, но ее голос тонет в шуме. Я безразлично осматриваю спальню. На ручке туалета висит белая мужская рубашка, слишком большая для Юдифь. На ночном столике две толстых книги.
Похожи на учебники. «Аналитическая невроэндокринология» и «Изучение психологии терморегуляции». Вряд ли это читает Юдифь. Может быть, она переводит их на французский? Я замечаю, что оба экземпляра новые, хотя одна книга издана в 1964 году, а другая в 1969. Автор один:
К. Ф. Сильвестри, доктор медицины, доктор филологии.
— Ты решила заняться медициной? — спрашиваю я.
— Ты имеешь в виду книги? Это — Карла.
Карл? Новое имя. Доктор Карл Ф. Сильвестри. Я легонько касаюсь ее разума и извлекаю оттуда его образ: высокий, здоровенный мужчина с лицом трезвенника, широкими плечами, крепким подбородком с ямочкой, с шевелюрой седеющих волос. Около пятидесяти, думаю. Юдифь откапывает пожилых мужчин.
Пока я исследую ее сознание, она рассказывает мне о нем. Ее новый «друг», очередной «дядя» малыша. Он занимает крупный пост в Медицинском центре Колумбии и большой знаток в области человеческого тела. Включая и ее тело, догадываюсь я. Только что получил развод после 25-летнего супружества.
Ага: она любит так делать в отместку за свой развод. Их познакомил три недели назад один общий друг, психоаналитик. Они виделись всего четыре или пять раз. Он вечно занят — собрания в больнице, семинары, консультации.
Совсем недавно Юдифь сказала мне, что она выбирает мужчину, а может и совсем без мужчин. Очевидно нет. Дело должно быть серьезно, если она пытается читать его книги. Мне они кажутся абсолютно непонятными, сплошные графики, статистические таблицы и трудная латинская терминология.
Она выходит из ванной в блестящем лиловом брючном костюме и в хрустальных серьгах, подаренных мной на ее 29-летие. Когда я здесь бываю, она всегда старается, чтобы нас связывали некоторые сентиментальные воспоминания: сегодня это серьги. В последнее время наши отношения исправляются: мы словно осторожно, на цыпочках, проходим через сад, где похоронена наша былая ненависть. Мы обнимаемся, как положено брату и сестре. Приятные духи.
— Здравствуй, — говорит она, — извини, что я была в таком беспорядке, когда ты пришел.
— Я сам виноват. Явился слишком рано. И ты совсем не была в беспорядке.
Она ведет меня в гостиную. Она прекрасно держится. Юдифь привлекательная женщина, высокая и очень стройная, она немного экзотична: темные волосы, смуглая кожа, острые скулы. Знойный тип. Ее, наверное, считают очень сексуальной, хотя в тонких губах и быстрых блестящих карих глазах есть какая-то жестокость. Эта жестокость, еще более возросшая после развода, отталкивает людей. У нее десятки любовников, но не много любви.
Ты и я, сестричка, ты и я. Все в отца.
Она садится за стол, а я наливаю ей ее обычный напиток — Перно. Малыш, слава Богу, уже поел; я ненавижу, когда он сидит за столом. Он возится со своими игрушками и бросает на меня косые взгляды. Юдифь и я чокаемся коктейльными стаканами, обычный жест. Она холодно улыбается.
— На здоровье, — произносим мы вместе.
На здоровье.
— Почему ты не переедешь в центр? — спрашивает она. — Мы могли бы видеться чаще.
— Там дешевле. Да и нужно ли видеться чаще?
— Кто у нас есть еще?
— У тебя — Карл.
— Его у меня нет, и никого нет. Только мой малыш и мой брат.
Я думаю о времени, когда пытался убить ее в колыбели. Она об этом не знает.
— Мы на самом деле друзья, Юдифь?
— Теперь, да. Наконец.
— Все эти годы мы не очень-то любили друг друга.
— Люди меняются, Дэйв. Они растут. Я была глупой, тупоголовой, так увлеченной собой, что всех остальных могла только ненавидеть. Но не сейчас. Если не веришь, загляни в мою голову.
— Ты же не хочешь этого.
— Вперед, — говорит она. — Погляди хорошенько и увидишь, изменилась ли я.
— Нет. Я бы не хотел.
Я наливаю себе еще рома. Рука слегка дрожит.
— Тебе не нужно посмотреть соус? Может, он уже перекипел?
— Пусть кипит. Я еще не допила. Дэйв, у тебя все еще проблемы? С твой силой.
— Да. Все еще. Хуже, чем когда-либо.
— Как ты думаешь, что происходит?
Я пожимаю плечами.
— Я теряю ее, вот и все. Как волосы. Когда ты молод, их много, затем все меньше и меньше и, наконец, ни одного. Черт возьми. Все равно пользы от этого не было.
— Ты так не думаешь.
— Ну, а что хорошего, Джуд?
— Это давало тебе нечто особенное, делало тебя уникальным. Когда все шло плохо, ты всегда мог отвлечься знанием, что ты читаешь чужие мысли, видишь невидимое, можешь пробраться в самую суть человека. Божий дар.
— Бесполезный дар. Я мог бы заняться, правда, шоу-бизнесом.
— Это сделало бы тебя богаче. Более сложным и интересным. Без этого ты был бы слишком обычным.
— А с этим я не стал даже слишком обычным. Никто, ноль. Без этого я мог бы стать счастливым никем.
— Ты себя слишком жалеешь, Дэйв.
— У меня есть на это право. Еще Перно, Джуд?
— Спасибо, нет. Я должна посмотреть за обедом. Налей вина, пожалуйста.
Она выходит в кухню. Я разливаю вино, затем ставлю на стол салатницу.
Малыш за моей спиной начинает напевать издевательские чепуховые стишки своим странно взрослым баритоном. Даже в моем нынешнем состоянии скучающей обманчивости я затылком чувствую давление его холодной ненависти. Юдифь возвращается, таща заставленный поднос: спагетти, чесночный хлеб, сыр. Ее теплая улыбка явно искренняя. Мы снова садимся и чокаемся бокалами с вином. Наконец она произносит:
— Могу я почитать твои мысли, Дэйв?
— Прошу.
— Ты говоришь, что рад тому, что твоя сила уходит. Ты дурачишь меня или себя? Потому что кого-то ты дурачишь. Ты ненавидишь даже мысль о ее утрате, так?
— Немного.
— Нет много, Дэйв.
— Хорошо, много. Я хочу сразу две вещи. Я хочу, чтобы она совсем исчезла. Господи, я бы желал никогда не иметь ее. Но с другой стороны, если я ее потеряю, кто я? Где моя индивидуальность? Я — Селиг Читатель Мыслей, верно? Удивительный Человек. Поэтому, если я перестану им быть… понимаешь, Джуд?
— Понимаю. Твое лицо полно боли. Мне тебя так жаль, Дэйв.
— За что?
— За то, что ты теряешь ее.
— Ты презирала меня за то, что я использовал силу, разве не так?
— Это совсем другое дело. Это было так давно. Я знаю через что ты должен был пройти. Ты догадываешься, почему она уходит?
— Нет. Думаю, что это влияние возраста.
— Можно что-нибудь сделать, чтобы остановить ее?
— Сомневаюсь, Джуд. Я даже не знаю, почему у меня эта сила, не говоря уже о том, как ее теперь удержать. Я не знаю, как она работает. Она просто есть в моей голове, генетическая случайность, то, с чем я родился, — как веснушки. Если твои веснушки начнут бледнеть, можно ли найти способ заставить их остаться, если ты хочешь их иметь?
— Ты никогда не хотел обследоваться?
— Нет.
— Почему?
— Я не люблю людей, копающихся в моей голове больше, чем ты, — ответил я мягко. — Я не хочу быть историческим фактом. Если бы мир когда-нибудь узнал обо мне, я стал бы парией. Меня бы возможно линчевали. Ты знаешь, скольким людям я открыл правду о себе? За всю жизнь скольким?
