Анна Одина - Магистр
Переместимся в городскую часть Синтры. Она то ли спит, то ли вымерла – словно людей в ночном городе замели в дома веником. Погоня беззвучна. Преследователей по-прежнему не видно, а если б и было видно – непонятно, как их описать. Винсент похож на узкую черную тень, контур которой нарушается только белыми полосками манжет и воротничка. Он спускается с горы по-своему. Беспокойные деревья, скальные плеши, низкие крыши притаившихся домов, по-змеиному вьющиеся лестницы, парапеты над неожиданными обрывами, узкие проходы, холодные перила встают на его пути не препятствиями, а опорами, от которых он отталкивается так легко и естественно, как будто не бежит, а стелется над землей. С каждым толчком он набирает скорость, пока, влекомый инерцией, не становится похожим на разрезающего воздух ворона. Он слетает ровно, плавно и быстро, не сбиваясь с дыхания, черной аппликацией зависая в сумеречном воздухе во время особенно длинного прыжка. Город как будто помогает – Синтра задумчиво наблюдает за ним, поворачивается к беглецу то одним, то другим боком. При этом он, подобно известному герою китайского романа, не сумевшему выбраться из ладони Будды[46], как будто остается на месте, ни на секунду, ни на метр не получая преимущества перед рассыпной тьмой. Совершенно точно: это первый раз в жизни Винсента Ратленда, когда он впускает в свой разум вороненый зрачок страха. Он чувствует погоню нервами и знает, что если не убежит – не просто погибнет, но станет добычей, пищей чего-то, на что… хотел бы посмотреть, когда б не чувство самосохранения. Это чувство не позволяет ему обернуться, потерять темп, разбавить скорость упущенным временем, пропа́сть.
Винсент замедлился перед входной дверью отеля и спокойно вошел в холл, позволив швейцару закрыть за собой дверь, оставил погоню во тьме. Внутри все было обычно. Он двинулся было к себе, но консьерж вручил ему сообщение из канцелярии Пены: завтра в шесть тридцать вечера маэстро будет ожидать экипаж во дворец. Распорядитель отошел к конторке. Швейцар старательно таращился вперед. Винсент вернулся к двери и принялся смотреть ему в глаза. Швейцар знал: ночью на холме Круц-Альта опасно, но не мог объяснить, что это, откуда и как с этим быть. Винсент сочувственно проследил взглядом струйку холодного пота, проложившую дорожку по мощному лбу, кивнул, уронил монету за обшлаг рукава несчастного и в задумчивости пошел к себе. Вот так Европа.
Когда через полчаса он вернулся из ванной в гостиную, его ожидал новый сюрприз.
* * *– ¡Hola! – донеслось с дивана.
Немного помедлив, Винсент сделал два шага вперед, разглядывая человека, без спроса вторгшегося к нему в третьем часу ночи.
– Ты все равно не спишь, – повел плечом человек, оказавшийся женщиной, затянутой в живописно раскинувшееся по тугому сиденью платье в испанском стиле – с широкой цветастой юбкой и рукавами. Винсент, конечно, узнал ее. Это ее глаза подглядывали за ним во дворце, и это ее «ах» заставил Карлуша ретироваться, когда он играл.
– Мы с вами знакомы, сеньорита? – проговорил Ратленд с вежливостью, от которой нормальному человеку захотелось бы повеситься. Он уже начал вечер с того, что заставил короля перейти с принятого у монархов «ты» к непонятно откуда взявшемуся «вы», но предчувствовал, что с обладательницей испанского платья достичь паритета будет сложнее – она была младше него.
– Не делай вид, что не узнал меня. Я поймала твой взгляд, – повела вторым плечом сеньорита, а Винсент уже знал: она испанка, ей пятнадцать лет, и ее зовут удивительным именем «Любимица Бога». «Будь осторожен», – сказал ему новый осмотрительный Ратленд, сегодня вечером уже столкнувшийся с неизвестной опасностью и чуть не оставшийся там, на холмах, навсегда. Испанская девчонка, любовница португальского короля, заявившаяся ночью к нему домой, показалась ему в этот момент почти настолько же непознаваемым явлением, что и сгустки тьмы в лесу на холме Круц-Альта. И все-таки, как обычно не послушавшись внутреннего голоса, он сделал еще пару шагов вперед.
– Не буду настаивать, – действительно не стал настаивать он. – Я знал, что вы придете. Видел вас на дороге в экипаже, когда спускался с холма.
Девушка растянулась боком на диване, добралась до цветастой шали на подлокотнике, снова села, подобрав ноги, и закутала плечи. И правильно: плечи ее были полуобнажены, а на дворе стояла зима, пусть португальская.
– Ты слишком умный, молодой маэстро, – недовольно протянула гостья и сморщила носик. Винсент промолчал, а пришелица, которой все не удавалось его смутить, была вынуждена продолжить: – И удивительно обращаешься со своим телом. Я чуть было не решила, что ты умеешь летать. Меня зовут…
– Амадея.
Все-таки ей было пятнадцать лет. Как бы хорошо она ни обучилась пользоваться своей молодостью, лицом и положением при Карлуше, ей было пятнадцать, она не умела слушать «ту музыку» и толком владеть собой.
– Откуда ты знаешь?! – Девчонка вскочила. Пришла пора пожать плечами Винсенту, что он и не преминул сделать, садясь в кресло возле столика с изящной плоской вазой черного фарфора. В ней плавала неизвестно откуда взявшаяся здесь на переломе осени и зимы белая камелия.
– Увидел у тебя в голове, – честно признался Ратленд. – Не надо было так упорно меня гипнотизировать: если слишком долго смотреть на человека, он начинает видеть сквозь твои глаза. А теперь скажи, зачем ты за мной поехала и кто тебя послал. Ведь не король же.
Испанка взяла себя в руки, вернулась на диван, и на лице ее явственно прочлось: «Ах да, меня же предупреждали».
– Меня никто не посылал, мне самой стало интересно, когда я услышала, как ты…
– Послушай, сеньорита, время позднее, и нам обоим не мешало бы провести остаток ночи лучше, чем начало. Тебя ждет дома няня с теплым молоком, а у меня завтра концерт, и мне надо отдохнуть.
Девчонка что-то быстро соображала: глаза ее как будто покрылись глазурью. Если кто-то ее послал, то этот кто-то выбрал идеального человека: Амадея постоянно взвешивала «за» и «против», ничего не боялась, и голос ее был обольстительно медоточив.
– Тебе не «надо отдохнуть», китайский музыкант. Наверное, врут, что ты не спишь, но даже если врут лишь отчасти, тебе не надо отдыхать так, как другим. Ты хочешь сказать, что боишься Карлуша? Он, конечно, ревнив…
Винсент чуть свел брови: он был не в настроении поддаваться на провокации. Он поднялся и встал перед ней, с неожиданным удовлетворением отметив, что она инстинктивно отодвинулась.
– Если ты пытаешься меня «соблазнить» и спрашиваешь о короле именно поэтому, то дело не в боязни, а в брезгливости, – четко выговорил он последнее слово.
Амадея снова вскочила, но на этот раз из широкого испанского рукава, подрагивая, вылетел узкий клинок. Винсент чуть виновато улыбнулся и аккуратно привлек девочку к себе. От неожиданности она опустила кинжал.
– Обиделась? – тихо проговорил он у нее над ухом. – Зря. Просто мне надо было сфокусировать тебя на мне, а не на твоем заказчике.
Ее кто-то послал, но не объяснил, что делать. Вот ее маленькая пухлая рука с тонкими пальцами, привыкшая решать проблемы единственным способом, поползла вверх по его груди… а тем временем рука Винсента Ратленда с деловитой решительностью подняла лицо сеньориты Амадеи вверх. Гостья увидела, что он уже не улыбается, и узнала взгляд, которым он смотрел сегодня на короля: холодный и ровный.
– Как ты смеешь, – прошептала юная испанка, забыв об обоих вопросительных знаках, не понимая, на чьей стороне теперь находится преимущество, и не выпуская кинжала, упершегося острием в бок противника.
– Без особого труда, – с «подкупающей прямотой» признал Винсент, китайское прошлое которого помнило не одного нападающего с клинком, и зачастую из-за угла. – А сейчас будет вот что. Я скажу тебе неприятную вещь, ты снова дернешься и немедленно почувствуешь укол под правой лопаткой. Знаешь, что это?
Амадея узнала, потому что вышло по сказанному. Она действительно дернулась, а стилет в придерживавшей ее спину правой руке Винсента предупреждающе кольнул ее в спину. Ей пришлось выронить кинжал. Девочка носила с собой нож не для фасона, она умела угрожать и могла защититься, она никогда не сдавалась сразу, но до смерти напугавшее ее невидимое лезвие не ушло от ее спины. Видимо, для демонстрации своих способностей оно показательно разрезало часть шнуровки у нее на талии, и Амадея дель Соль поняла: в кинжальной дуэли она проиграла. Китайскому музыканту ничего не стоит заколоть женщину, причем в спину.
– Мне больно, ты, безродный выскочка, отпус…
Винсент перехватил девчонку свободной рукой за горло и наклонился поближе. Она его раздражала, ее последняя ремарка задела его куда глубже, чем он мог бы себе признаться, а ему хотелось спокойно подумать об этой местной тьме. Вдруг какой-то частью сознания он метнулся в Китай и немедленно вспомнил что-то, что заставило его отпустить и шею испанской гостьи, и ее спину. Он даже толкнул ее прочь, и она отлетела на диван. Он стоял перед ней, и руки его были пусты. «Куда подевался стилет?» – подумала королевская любовница.
