Александр Петров - Джихан-2
— Смирно, урод долбанный!! — проорал Вован, огромный, страшный, распаленный. — Как стоишь, сучок задроченный.
Когда Репкин разогнулся, разводящий треснул ему в ухо.
— Ты, какого хуя не открываешь, конь с яйцами, деревня мокрожопая!!? — проорал он поверженному постовому. — Встать! Замки открыть!! Бегом!!!
А далее снова последовали забористые трехэтажные конструкции. Я отметил, что темы и выражения ни разу не повторились.
Мат вылетал из горла разводящего подобно песне или декламации искусного оратора. Я подумал, что неплохо было бы кое-что запомнить, чтобы при случае уметь поставить на место шпанцов из слободки и нижнего города.
Васька дрожащими руками стал открывать многочисленные замки двери спецхранилища, периодически получая тычка в спину кулаком или пенделя под зад, носком кованого сапога.
— Пожалуйста, Док, — произнес разводящий. — Если что, у нас не забалуешь… Смирно стоять, урод, — произнес Вован, поднося сложенную в кулак руку в кольчужной перчатке к носу Репкина.
Мой отец не нашелся что сказать, лишь понуро кивнул, точно это ему досталось на орехи. Я хоть и пытался сдержаться, но пару раз все же хихикнул, до того был глупый и жалкий был у Васьки вид.
Вован пошагал обратно, довольно напевая что-то типа "Утомленное солнце, нежно с морем прощалось".
Мы вошли внутрь. Громады стеллажей едва угадывались во мраке. Отец на ощупь пробрался в свою каморку, взял со стола подсвечник, зажег все свечки от лампы, которую принес собой.
— Что ты сказал в караулке? — хмуро спросил папа.
— Только то, что Васька Репкин нас не пускает, и дал прочесть записку.
— Виктор Павлович трезвый был? Бумагу читал?
— Не знаю, вроде да.
— Врун ты бессовестный, Данила. И в кого ты такой? И еще я замечаю, что ты этим уже пользоваться начинаешь, вполне сознательно… — отец указал мне на стул, а сам отправился в глубину, забрав сияющий огнем пяти восковых, некоптящих свечей шандал. — Так и врал бы, чтоб на правду походило.
Эти слова донеслись до меня издалека, сквозь шорох бумаги. Я не понял, ругает ли папа меня за ложь или досадует, что она так неискусна.
Отец принес стопку старых пыльных книг, по большей части в выцветших бумажных переплетах.
— Это очень редкие, старые книги, многие из которые сохранились лишь в единственном экземпляре. Смотреть будешь из моих рук.
— Хорошо, — произнес я, сильно волнуясь.
Мелькнула обложка. Я успел прочесть лишь одно слово — «Каталог».
— Как выглядел автомобиль? Так? Так? — спрашивал отец, бережно переворачивая желтые листы с почерневшими трухлявыми краями.
— Я не видел его снаружи! Помню, салон был длинный. Спереди 2 сиденья со спинками, а сзади диван, навроде тех, что у князя в курительной комнате стоят, а дальше в нем было место, там этот цилиндр лежал.
— Ты же говорил, что уезжал от бомбы.
— Да, но до этого она там была. И задняя дверца была со стеклом, там резинка на железяке по нему бегала.
— Это интересно, — отец отложил одну книгу и взялся за другую. — Посмотри, так это выглядело?
Я стал внимательно изучать темный рисунок, похожий и не похожий на видение из моего сна.
— Нет, немного не так, — произнес я, наконец. — С моей стороны была панель. На панели две больших шкалы было и несколько маленьких со смешными значками. Когда я нажимал ногой, на левой стрелка уходила вверх. Двигатель тогда начинал реветь. Почти посередине был прибор, который тихо пощелкивал. Он был железной скобочкой привинчен к панели. У него три стрелки: две медленные — белые, одна быстрая — красная.
Отец аж переменился в лице:
— Как они располагались?
Я нарисовал, добавив, что белые стрелки были разные, одна толстая, короткая, другая подлиннее и потоньше.
— Даниил, — строго произнес отец, — Признайся, что раньше видел часы со стрелками.
— Как это? — удивился я.
В моих понятиях «часы», так глупо назывался прибор для измерения времени, должны были выглядеть как маленькая коробочка. Они подсоединялись проводками к замысловатому сооружению из керамики и металла — батарее. Часы были большой редкостью и над ними тряслись больше чем над запасными частями для автомобилей или бронежилетами. Время они показывали в виде цифр, составленных в две или три колонки.
— Раньше часы были стрелочные, но постепенно все поломались, осталась лишь электроника — пояснил отец. — Итак, — произнес он в раздумье, — Ночь. 2 часа 35 минут. Ранняя весна или поздняя осень.
— Папа, еще была черная доска с кнопками, вроде шахматной, если ее положить углом. Кнопки на одной стороне, а с другой светящая картинка навроде витража. Там заяц морковку ел.
— Данилка, — отец нахмурился, — опять ерунду сочиняешь.
— Нет, — обиделся я, — Ел и слюни разбрасывал. А еще табличка выскочила — "Часы переведены в результате перехода на летнее время". Там еще были цифры «2», "0","*","*".
Отец уронил книги и тяжело сел на табурет.
— Никому про это не говори. Ради твоего же блага. Это не сонная греза, ни наущение диавольское… Это редкий дар — видеть все точно в деталях. Короче, если что-то будет приходить в голову или сниться, рассказывай только мне, — попросил отец. — Ты стал почти взрослым. Пора тебе попробовать жизни летописателя и хранителя древней истории… А теперь — марш собираться.
— Куда? — поразился я
— В поход. Будешь мне помогать. Если, конечно, не боишься….
— Я не боюсь!! — с этими словами я бросился бежать, пока отец не передумал.
— Бабе Мане скажи, пусть на неделю нам соберет. И за Сережкой присмотрит пока нас не будет, — крикнул вслед отец.
Я мчался что есть силы. Много из того, что сказал папа, осталось непонятным, однако то, что меня возьмут в Мертвый город, было яснее ясного. Жуткий, полный старинных тайн, смертельно опасный… Я представил себе, как смогу небрежно уронить в разговоре с двоюродным братом Мишкой из деревни: — "А я в Москве был". И как в ответ он лишь вздохнет ужаса и восхищения.
Я вбежал в нашу квартирку, которую отец называл «хрущебой», нырнул в маленькую комнату, где спал Сережка. Пнул по его кровати и заорал:
— Проснись, ты серешь!!!
— Данила, ты прямо разбойник какой-то, нехристь, — подала голос бабушка Маня — чего орешь, оглашеннай.
— Я с грохотом ворвался к ней на кухню:
— Бабушка! Папа берет меня с собой в поход!
— Вот страсть то, — всплеснула бабка руками. — Итак чумовой, после так совсем с ума спрыгнешь. Ополоумел твой батька на старости лет.
— Бабуль, ты не вопи, лучше собери харч на неделю, мне и папке.
Из коридора донеслись хныкающие звуки. Появился Серый. Он приложил ладони к глазам, скроив при этом гримасу жутко и несправедливо обиженного невинного ангелочка, выдавливая из себя слезку:
— Бабушка, — плаксиво растянул он. — А вот Данилка по кровати пинается.
— Сколько можно спать, хорек вонючий! И вообще, — 12 лет, а все жаловаться бегаешь. Сюси-пуси, девчонка.
— Данилка, — сказала бабушка, укоризненно глядя на меня. — Хоть бы тебя окаянного в солдаты забрали.
— Все вы, спите и видите, как от меня избавиться…
Телега выехала на Ерофеевский мостик из «черных» ворот княжеской цитадели. Через них в крепость из города возили дрова и припасы. Внизу, в тени стен, маняще поблескивало черное зеркало воды. В доисторические времена тут был спуск к реке и выход на Муромский тракт. Но когда старый мост через Клязьму рухнул, дорогу решили перегородить земляным валом. За много лет дожди наполнили глубокий «карман», создав глубокую непролазую топь, любимое место самоубийц и чернокнижников. По примеру возницы, мы осенили себя крестным знамением, гоня прочь нечистого. Перекрестился даже папа, который в тепле и безопасности покоев любил вставить что-то ироническое о суевериях невежд.
Миновав частокол городской ограды, мы выехали на Московскую, маленькую грязную улочку неподалеку от южной стены. Сама Москва давно звалась Мертвым Городом, а название улицы осталось прежним.
Маруська дяди Федора рывками тянула пустую телегу, ее копыта гулко тюкали в утоптанную колею с остатками торцовой мостовой. Я, пользуясь тем, что меня везут, вертел головой по сторонам, разглядывая дома "справных хозяев", лабазы купцов и бояр. Тут, в самой высокой точке Владимира, добро местных богатеев было в полной безопасности. Слева за постройками виднелась высокую насыпь городской стены. Со стороны города она была пологой, а над спуском к реке отвесно обрывалась. Я знал, что с с той стороны ее подпирают доски и бревна, кирпичные и бетонные блоки доисторических домов старого города, практически полностью разобранного на постройку крепостного вала и княжеской цитадели.
Новому Владимиру приходилось несладко. С Клязьмы били по городу пушками лодьи речных пиратов, поддерживая десанты ушкуйников. Взять стену они не могли, зато вдоволь грабили склады у пристани и жгли нижний город. Его жители тогда набивались за крепостную стену и становились горластым табором в полосе отчуждения. Бедолаги христарадничали, воровали, пьянствовали, пока князю это не надоедало и он насильственно выгонял погорельцев обратно к реке. Не обходилось при этом без вразумления непокорных, и к числу убитых при штурме добавлялся десяток-другой, посаженных на кол.
