Александр Петров - Джихан-2
Холодный, призрачный свет раннего утра проникал через маленькое окошко темной комнатки. Перед киотом с изображением Спасителя горела лампадка, разгоняя темноту, очерчивая кругом живого огня островок нерушимого спокойствия. Несмотря на то, что по- примеру отца, я несколько иронично относился к вере, откровенно скучая на службах в церкви и даже бывало, передразнивал при этом батюшку Никодима, я птичкой слетел со с сундука, который служил мне ложем, к иконе и несколько раз сотворил молитву, перекрестился, наблюдая за выражением лица грозного Бога, таким изменчивым в бликах пламени.
— Избави меня, недостойного раба твоего от ночных видений диавольских, — с чувством произнес я, сам не понимая, хочу ли я этого.
Отец заворочался на кровати, сел со скрипом.
— Данилка, что тебе не спится, — недовольно произнес он.
— Мне опять снилось это.
— Что, горюшко мое? — спросил он сердито, хотя чувствовалось, что отец скорее даже не обеспокоен, а просто заинтересован.
— Я сидел в автомобиле, жал на педали, дергал рычаг переключения скоростей. Машина дергалась и выла, но не могла подняться по склону…
— Но что же тебя так напугало? — поинтересовался отец.
— Батюшка Никодим говорил, что это видения диавольские…
— И ты, как истый православный пришел в ужас от того, что тебе пригрезилось нечто непонятное? — в голосе отца мелькнула ирония.
— Нет, — я вдруг почувствовал, что разозлился и выпалил: — Там внизу горел и погасал огонь, и если бы я спустился до самого дна, то он бы стал большим, горячим, поглотил бы меня целиком.
— Вот как… — произнес папа неопределенным тоном. — Опиши, как выглядел этот огонь…
Я ринулся в дебри памяти, пытаясь вспомнить, но картинки, такие четкие во сне, в реальности расплывались, образуя кашу из образов.
— Он был маленький, — неуверенно начал я, — он разгорался и гас, словно уголек на кончике тоненькой веточки, которой машут из стороны в сторону, оставаясь при этом на одном месте.
— Что же в этом плохого?
— Не знаю… — произнес я.
— Данилка, ты прямо барышня кисейная, — с досадой произнес отец. — Из-за этого поднял меня ни свет, ни заря. А мне ведь утром в поход отправляться…
— Мне казалось, что вот-вот случится взрыв!
— Из-за мерцающей маленькой лампочки? — в голосе отца была ирония.
— Нет, наверное, Опасность шла от цилиндра, на котором эта штука была…
Большой ты, Данилка, фантазер, — произнес отец в раздумье. — Собирайся, пойдем.
— К батюшке?! — с ужасом спросил я. — Чтобы наложил епитимью, посадил на хлеб и воду, заставил читать молитвы покаянные.
— Сын… — укоризненно сказал папа.
Он зажег свечку от лампадки, а от нее масляную плошку, четко и быстро стал собираться.
Я счел за благо не продолжать эту тему и скорее кинулся одеваться. Натянул штаны, намотал портянки, сунул ноги в сапоги. Мне всегда нравилось носить их, ладные, звонкие со скрипом. Особенно после деревни, где все бегали в вонючих лаптях, которые размокали через полчаса ходьбы по траве. Сверху накинул серую куртку, похожую на те, что носили служащие дворцовой канцелярии.
Пока я копался, отец успел не только одеться, но и собрать бумаги. Он стоял и ждал меня подтянутый, высокий, красивый и представительный. Отец резким движением открыл дверь.
— Будем надеяться, что Сергей не проснется без нас.
— Сережка — соня, он проспит до обеда, если его не будить.
— В отличие от некоторых ранних пташек, — заметил отец.
Я подумал, что папа недоволен, поэтому поплелся за ним, с кислой миной на лице, строя рожи, и показывая языки отцовской спине.
Дворец спал. Темные узкие коридоры его «черной» половины, где жила челядь, размещались кухни, мастерские, склады обычно полные слугами и работниками были безлюдны. Но в обманчивом покое сонных коридоров, озаренных неверным призрачным светом папиной лампы и редкими фонарями, угадывалась отголоски той жизни, которая царила здесь днем. Обычно я любил гулять в этих местах ночью, наслаждаясь тишиной и чувствуя себя властелином. Но сейчас мне было как-то не по себе, несмотря на то, что с отцом меня не остановил бы ни один патруль ночной стражи, ни один постовой не шикнул бы — что, дескать, дергай малец домой.
Мы подошли к дверям специального книжного хранилища. Так стоял Василий — один из самых противных гвардейцев княжеской дружины. Это был дядька с красной квадратной мордой, косящим левым глазом и намечающейся обширной лысиной на лбу. Разговаривал он отрывисто, глухо. В основном его разговоры сводились к «Отставить», "Не положено".
— Доброе утро — произнес отец.
— Здравия желаю, господин архивариус — по-уставному четко ответил Василий.
— Откройте, — попросил отец.
— Не положено, — с сознанием своей правоты и значимости ответил охранник.
Я захотел, чтобы папа подошел к нему, ударил, рявкнул так, чтобы поджилки у этой козявки затряслись.
— Понимаете ли, постовой, мне нужно поработать перед походом, уточнить некоторые особо важные данные для князя Ивана Васильевича.
— Пропуск для прохода в спецхранилище в ночное время есть? — таким же глухим тоном поинтересовался охранник.
— Нет, — ответил папа.
— Значит, не положено, — торжественно произнес Василий. — Приходите утром, а то шляются тут всякие по ночам.
— Постовой, я вас очень прошу… Важная научная работа…
— Не положено.
На отца было жалко смотреть. Я отметил, что он вдруг в одну секунду полинял: черный плащ-накидка повис на его плечах как половая тряпка, очки, которыми он так гордился, стали просто стекляшками, мыслимыми и немыслимыми ухищрениями стянутыми нитками и проволокой. Его желваки заходили от обиды, но я знал, что он никогда не будет спорить, кричать, отвешивать плюхи, хотя в принципе имел на это право.
— Данилка, сын, сбегай в караул и приведи дядю Виктора. Он разберется… Хотя постой, — отец достал из папки тонкую свинцовую палочку с заостренным концом и кусочек желтой самодельной бумаги, — я ему напишу,
Он сунул плошку мне, и что-то долго выводил на листке.
Хотя иной раз с меня, где сядешь, там и слезешь, сейчас меня не нужно было упрашивать. Я с громким топотом промчался по сонным коридорам, показывая охранникам, которые пытались меня остановить записку для "самого начальника караула".
Как я и предполагал, лейтенант Кротов, не стал утруждаться чтением каракулей на бумажке, а предпочел расспросить меня. Конечно же, я обрисовал ситуацию, дескать "срочно возник вопрос", "проработка старинных планов" "успех или неудача завтрашней экспедиции", "долдон, который слушать не хочет", и на все доводы отвечает, что "в инструкции сказано четко про время, и никто, даже начкар мне не указ".
Дядя Виктор хитро посмотрел на меня и спросил
— Твой отец так и написал?
— Да, — глядя кристально честными глазами на лейтенанта, ответил я.
— А вот я прочту, — произнес начальник караула, наблюдая за моей реакцией.
Я продолжал сверлить его взглядом.
Лейтенант хитро подмигнул мне:
— Ишь ты, какой бойкий. Молодец. Возьми, — он потянул мне записку. — Сам я не пойду, от великих трудов подустал малость, а вот разводящего пошлю. Силантьев! Силантьев, мать твою!
Дядька Виктор поднялся, на заплетающихся ногах, дошел до двухъярусной койки.
— Вован, хули спишь, бля! — он постучал по железной ножке ножнами катаны.
— Ты чего, Палыч? — сонным, хриплым и испуганным голосом отозвался разводящий.
— И не «Палыч», а лейтенант Кротов, бля. Пиздуй с мальцом до спецуры и вправь мозги Ваське Репкину. Совсем парняга охуел, архивариуса не пускает.
По дороге я, пользуясь тем, что у разводящего была лампа, прочел, что же было в записке отца.
А там было написано следующее:
Начальнику дворцового караула
Лейтенанту княжеской дружины
господину Кротову В.П.
Уважаемый Виктор Павлович!
Убедительно прошу, в порядке исключения, разрешить разовый проход в ночное время на территорию спецхранилища меня и моего сына Даниила для проведения исследовательских работ по информационному обеспечению мероприятия «Вояж».
С уважением,
архивариус А.С. Концепольский.
Владимир. Сентября 15, лета 2638 от Рождества Христова. 4 часа утра.
"Ну что вот с таким делать", — с досадой подумал я.
Еще за три поворота Силантьев начал поливать Репкина отборным матом. А когда несчастный служака оказался в пределах досягаемости его кулаков, первым делом навесил крюком "в душу", не прекращая ругани.
— Смирно, урод долбанный!! — проорал Вован, огромный, страшный, распаленный. — Как стоишь, сучок задроченный.
Когда Репкин разогнулся, разводящий треснул ему в ухо.
— Ты, какого хуя не открываешь, конь с яйцами, деревня мокрожопая!!? — проорал он поверженному постовому. — Встать! Замки открыть!! Бегом!!!
