Дэниел Киз - Цветы для Элджернона
Споры студентов о религии и политике кажутся мне теперь детским лепетом. Я больше не получаю удовольствия от обмена идеями на таком примитивном уровне. Люди почему-то обижаются, если сказать, что они не понимают, например, всей сложности какой-либо либо проблемы, не могут постичь всей ее глубины. Жизнь наверху тоже не слишком сладка.
Барт познакомил меня в кафетерии с одним профессором экономики, известным своими работами по влиянию экономических факторов на банковские учетные ставки. Мне давно хотелось обсудить кое-что с серьезным экономистом. Например, меня весьма интересует нравственная сторона применения экономической блокады как оружия в мирное время. Я спросил, что он думает о предложении некоторых сенаторов перейти к политике эмбарго и военно-морской блокады отдельных малых стран по примеру первой и второй мировых войн.
Он молча выслушал меня, глядя в пространство. Мне показалось, что он обдумывает ответ, но через несколько минут он прочистил горло и отрицательно покачал головой. Такие вопросы, пояснил он, лежат вне его компетенции. Его интересуют учетные ставки, а не военная экономика. Мне следует побеседовать с доктором Весси, опубликовавшим однажды статью о мировых экономических связях в период второй мировой войны. Не успел я и рта раскрыть, как он схватил мою руку и с жаром потряс ее. Он был счастлив познакомиться со мной, но ему некогда — нужно успеть подготовиться к лекции. Только я его и видел.
То же самое случилось, когда я попробовал поговорить о Чосере со специалистом по американской литературе, расспросить востоковеда об острове Тробриан и обсудить с психологом, экспертом по делам молодежи, связь автоматизации производства с безработицей. Все они просто-напросто боялись обнаружить узость своих знаний и всегда находили способ улизнуть от меня.
Окружающие кажутся мне теперь совсем другими. Каким же глупцом надо было быть, чтобы всех профессоров чохом причислять к гигантам мысли! Мало того, что все они лишь самые обычные люди, они еще и одержимы страхом, что остальной мир поймет это.
Алиса — тоже человек, а не богиня. Завтра вечером я веду ее на концерт.
17 маяПочти утро, а я не могу уснуть… Пытаюсь разобраться в том, что произошло вчера.
Вечер начался довольно удачно. Когда мы пришли, вся лужайка оказалась занятой, и нам с Алисой пришлось пробираться среди растянувшихся на траве парочек, пока мы не отыскали свободное место под деревом. О человеческом присутствии вокруг свидетельствовали лишь протестующий женский смех и редкие огоньки сигарет.
— Останемся здесь, — решила Алиса. — Вовсе необязательно сидеть посреди оркестра.
— Что они играют? — спросил я.
— «Море» Дебюсси. Нравится?
— Я еще плохо разбираюсь в такой музыке. Нужно поразмыслить о ней.
— Не надо, — прошептала она, — старайся почувствовать ее, пусть она захлестнет тебя.
Она легла на траву и повернула голову туда, откуда доносилась музыка. Не знаю, чего она ждала от меня. Как далеко все это было от чистых линий науки и процесса систематического накопления знаний! Я твердил себе, что вспотевшие ладони, тяжесть в груди, желание обнять ее — всего лишь биохимические реакции. Я даже проследил всю цепь раздражитель — реакция, чтобы понять, что привело меня в столь нервозное состояние. Однако дальнейшие действия представлялись мне расплывчатыми и неопределенными. Обнять ее или нет? Желает она этого или нет? Рассердится она или нет? Я сознавал, что веду себя как мальчишка, и это раздражало меня.
— Вот… — выдавил я из себя. — Устраивайся поудобнее. Положи голову мне на плечо. — Она позволила обнять себя, но даже не взглянула в мою сторону. Казалось, она настолько захвачена музыкой, что перестала воспринимать окружающее. Так хочется ей этого или она просто терпит меня? Я положил руку ей на талию. Алиса вздрогнула, но не оторвала глаз от оркестра. Она притворялась, что занята только музыкой. Это освобождало ее от решения вопроса: отвечать мне или не стоит? Слушая музыку, она могла делать вид, будто не замечает моей близости: пожалуйста пользуйся моим телом, только душу не трогай. Довольно грубо я взял ее за подбородок и повернул лицом к себе.
— Почему ты не смотришь на меня? Притворяешься, что я не существую?
— Нет, Чарли, — прошептала она, — я притворяюсь что не существует меня…
Я притянул ее к себе. Она вздрогнула и напряглась. Тут это и случилось — в ушах зашумело… электрическая пила… далеко-далеко… Потом холод: по рукам и ногам побежали мурашки… онемели пальцы… Вдруг я почувствовал на себе чей-то взгляд.
…Резкое переключение восприятия. Из какой-то точки в темноте, совсем рядом, я увидел нас самих в объятиях друг друга.
Я посмотрел по сторонам и заметил юнца лет пятнадцати, притаившегося за деревом.
— В чем дело? — выдохнула Алиса. — В чем дело? — повторила она.
Я вскочил, и он исчез в темноте.
— Ты видела?
— Нет, — ответила она, разглаживая юбку нервными движениями. — Я никого не заметила.
— Он стоял вот здесь. Подсматривал. Совсем близко.
— Чарли, куда ты?
— Он не мог убежать далеко.
— Успокойся, Чарли. Это ничего не значит.
Для нее, может, и не значит…
Спотыкаясь о чьи-то ноги, я бросился в темноту, но, конечно, никого не нашел.
Чем больше я думал о нем, тем сильнее становилось тошнотворное ощущение, за которым обычно следует обморок. Я постарался взять себя в руки и вернулся к Алисе.
— Догнал?
— Нет, но он был здесь. Я видел его!
Она как-то странно посмотрела на меня:
— Тебе плохо?
— Какое-то жужжание в голове… Скоро пройдет.
— Пойдем отсюда.
Пока мы добирались до ее дома, у меня не выходил из головы этот парень и то, что на секунду я увидел нас его глазами.
— Хочешь зайти ко мне? Я сварю кофе.
Конечно, я хотел, но что-то удержало меня.
— Лучше не надо. Мне нужно еще кое над чем поработать.
— Чарли, неужели я сказала или сделала что-нибудь не так?
— Не в этом дело. Тот парень… Он совсем выбил меня из колеи.
Алиса стояла вплотную ко мне и ждала поцелуя. Я обнял ее, но тут же все началось снова. Если я не убегу сию же минуту, то хлопнусь в обморок прямо на ступеньках.
— Чарли, ты совсем больной.
— Ты видела его, Алиса? Только не обманывай меня.
Она покачала головой.
— Нет. Было слишком темно. Но я уверена…
— Мне пора идти. Я позвоню тебе. — И не дав ей прийти в себя, я выскочил из подъезда.
Я почти уверен, что все случившееся было не чем иным, как галлюцинацией. Доктор Штраус полагает, что эмоционально я еще не вышел из того возраста, когда близость к женщине или мысли о сексе вызывают не только волнение и панику, но даже галлюцинации. Необычайно быстрое умственное развитие обмануло меня, заставило поверить, что я могу жить нормальной эмоциональной жизнью. Нельзя не признать, что последние события достаточно ясно показали мою неподготовленность к полноценному общению с женщиной типа Алисы Кинниан.
20 маяМеня выгнали из пекарни. Понимаю, что глупо цепляться за прошлое, но что-то родное было в ее стенах из белого кирпича, обожженных жаром печей… Она была мне домом.
За что они так ненавидят меня?
Мне не в чем винить Доннера. Он должен думать о своем предприятии, о других рабочих. И все же… Он был мне больше чем отцом.
Он вызвал меня к себе в кабинет, усадил в единственное кресло, стоявшее рядом с его древним столом, и, глядя в сторону, сказал:
— Мне нужно поговорить с тобой, Чарли. Ни к чему откладывать… Твой дядя Герман был моим лучшим другом, и я обещал ему, что как бы ни шли мои дела, у тебя всегда будет работа, доллар в кармане и крыша над головой…
— Это мой дом и…
— …и я относился к тебе, как к собственному сыну, отдавшему жизнь за эту страну. А когда Герман умер — сколько тебе было? семнадцать? — я поклялся… Я сказал себе: Артур Доннер, пока ты владеешь этой пекарней, ты не бросишь Чарли на произвол судьбы. У него будет постель и кусок хлеба. Когда тебя хотели забрать в Уоррен, я объяснил, что ты будешь работать у меня и я сам присмотрю за тобой. Ты не провел в Уоррене ни дня. Я дал тебе комнату… Как, по-твоему, сдержал я свое слово?
Я кивнул, но по тому, как он теребил в руках какие-то бумажки, было видно, насколько тяжело ему говорить мне все это.
— Я старался… Я никогда не работал плохо…
— Знаю, Чарли. Но сейчас я говорю не о работе. Что-то произошло с тобой, и я не понимаю, что именно. И не только я… Все говорят только о тебе. Им страшно, Чарли… Я вынужден просить тебя уйти.
Я хотел перебить его, но он покачал головой.
— Вчера вечером ко мне пришла целая делегация… Чарли, пойми, я не могу допустить, чтобы моя пекарня прогорела!
Он смотрел на свои руки, на скомканный листок бумаги в них, словно надеясь найти там то, чего раньше не было.
