Борис Миловзоров - Рок
– Барри! А ведь вы меня плохо слушаете.
– Нет, что вы, Михаил, я весь внимание.
– А мне показалось, что вы несколько устали.
– Что вы, я готов слушать и дальше.
– А слушать, собственно, больше нечего, в общих чертах я рассказал все самое основное. Но я хорошо понимаю, как вам, человеку древней технократической цивилизации, тяжело слушать о всяких чудесах. Ведь так?
– Да, так. Действительно, то, что вы рассказывали, мой разум как реальность воспринимать отказывается.
– То есть в чудеса вы не верите?
Глетчер задумался, потом решительно тряхнул головой:
– Нет, не верю.
– Ценю вашу откровенность, Барри. А в Бога вы верите?
– Конечно!
– Вы даже не задумались с ответом, поэтому я делаю вывод, что вы или давно решили этот вопрос, или лукавите.
– Я не лукавлю, – в голосе Глетчера послышалась обида.
– Простите, Барри, но, согласитесь, мы друг друга совсем не знаем.
– Да, это верно.
– Так может быть, вы расскажете о себе?
– Хорошо.
И Глетчер рассказал о себе. Практически все – и о ферме дохов, и об Алисе, и о своих сомнениях. Вместо своей цветущей родины он встретил на планете зловонную пустыню, увидел глобальную экологическую и социальную агонию человеческой цивилизации. Он говорил несколько часов, а Михаил жадно слушал и только подливал ему в кружку пахучий травяной напиток.
– Все. – Глетчер дрожащими руками поднес кружку ко рту. – Сколько же я говорил?
– Не важно.
– Но там командор. Я совсем забыл… Он волнуется, наверное!
– Не беспокойтесь, Барри, он сладко спит.
Глетчер встал, и, извинившись, направился в секретную комнату. Он открыл стальную дверь, с недоумением осмотрел спящего Джеффри и вернулся обратно. Его собеседник невозмутимо пил чай.
– Спит?
– Спит. – Лицо Глетчера было мрачным. – Он что, теперь от вас никогда в жизни не избавится?
– Нет, не избавится. – Монах поднял обе руки. – Барри, но только не надо на меня за это сердиться. У меня такой Дар, со всеми, с кем я общался хотя бы раз, я могу мысленно связаться, но я не могу управлять людьми на расстоянии. Да и не имею такого желания.
– Удивительно.
– Вот видите, а вы в чудеса не верили!
– Я и сейчас не верю. То, что кажется чудом сегодня, завтра будет объяснено наукой.
– Да? – На лице Монаха промелькнула ироничная улыбка. – Я бы с вами согласился, Барри, но ведь вы уже прибыли в завтра! И поверьте, ответов нет.
– Значит, еще не время.
– Барри, вы упорно держите свой здравый смысл на привязи. Постарайтесь расширить его границы. Предположите, что чудеса объективны. Ведь вы в Бога верите?
– Я уже говорил!
– Я помню, Барри. Я повторно задал вам этот вопрос, чтобы вы вдумались в то, что утверждаете. Если вы верите, значит, Бог есть? На мой вопрос только два ответа: либо да, либо нет. Нельзя верить наполовину или временно.
– Все, что вы мне говорите, Михаил, я слышал в разных вариациях всю свою сознательную жизнь. Десятки телепрограмм, сотни журналов, тысячи книг обсуждали вопрос о Боге со всех сторон, а я…
– А вы слегка этим интересовались, но посматривали за этим со стороны?
– Да, похоже. Я всегда себя считал себя верующим, но никогда не ставил перед собой вопрос: а есть ли он?
– Вы молодец, Барри! Вы честный, это редкое качество.
– Что толку, – Глетчер безнадежно махнул рукой, – честность подсказывает способ действий, а не образ мыслей. Михаил, ну, судите сами, я был в космосе, там ничего нет, кроме того, что описано наукой. Понимаете, ни-че-го!
– А почему там что-то должно быть?
– Ну как же, Бог на небесах… Разве не так?
– Вы меня просто очаровали, Барри, – засмеялся Монах. – В вас причудливо перемешались языческое невежество и генетическое стремление к Господу. Вы же с ним с самого рождения связаны нитью, как пуповиной. Но все дело в том, что вы ее не чувствуете, только смутно помните, отсюда и все ваши метания. Я помогу вам понять мир, если, конечно, захотите.
– Так значит, за пять тысяч лет кое-какие ответы все-таки появились?
– Да, Барри, появились, но не все. Я сейчас подумал, что вам и самому еще придется ответить на некоторые загадки мироздания.
– Почему вы так думаете?
– Потому что каждый человек подчиняется своему Року, даже не осознавая его. Как вы думаете, есть ли Дар лично у вас?
– У меня?! – Глетчер удивленно уставился на собеседника. – Позвольте, но какое отношение это понятие имеет ко мне?
– Самое прямое, я же рассказывал вам о Дарах, которые проявляются в людях. И вы тоже имеете свой Дар. Давайте рассуждать вместе. Вы оказались единственным пилотом, которому доверили возврат звездолета.
– Ну и что, это чистое стечение обстоятельств, я же рассказывал, что так и не нашел себе пары.
– Это вы так считаете, – усмехнулся Монах, – а я рассматриваю это первым фактором проявления Рока.
– Как вам угодно, – пожал плечами Глетчер, – только почему вы говорите о Роке, мы же обсуждали Дар?
– Рок – это предначертание для любого человека, но он неоднозначен, он многовариантен.
– Что же это за Рок, – теперь уже усмехнулся Глетчер, – который неоднозначен?
– Рок – это ветвистое древо, а вот какой путь по нему пройдет человек, это уже судьба. Сейчас покажу. – Монах ушел в дальний угол кабинета, снял с полки один из фолиантов, тяжело хлопнул им по столу. Книга раскрылась на две равные половины: на одной странице было нарисовано дерево, а на другой изображена окружность, в которой причудливо переплетались линии. – Как вы думаете, Барри, что здесь нарисовано?
– На этой странице явно нарисовано дерево. Странное немного, но дерево, это точно, вот ствол, вот ветви и веточки. – Глетчер наклонил голову на плечо. – А вот на этом листе какой-то лабиринт. – Он поднял голову и вопросительно взглянул на Монаха.
– Да, хорошо сказано, лабиринт. А ведь эти два рисунка связаны, не замечаете?
– Нет, – Глетчер пожал плечами.
– Это один из вариантов изображения Рока. – Монах принялся водить по рисунку незаточенным карандашом. – Вот рождение, видите, Барри, оно выше корней. Корней всего семь, а после рождения стенки основного ствола как будто двойные, это след человеческой плоти. Далее младенчество, детство, отрочество. Смотрите, на этом уровне ствол начинает двоиться, потом опять – это закладываются основные параметры человеческой судьбы. Здесь начинаются развилки, на которых ребенок или подросток делают свой первый выбор.
– А родители, школа, улица?
– Несомненно, Барри, все это оказывает влияние, но выбор делает человек. Или подчиняется обстоятельствам, а ведь это тоже выбор.
– А выше, как я понимаю, варианты судьбы?
– Не судьбы, а Рока! Судьба всегда однозначна. Вернее, – Монах задумался, – не всегда, но пока об этом рано.
– Михаил, а почему ствол такой короткий, последняя треть дерева – это сплошные ветви?
– Именно так обычно устроена жизнь. Чем старше человек, тем чаще стоит перед выбором, причем чем больше ошибается, тем чаще выбирает.
– И здесь все пути равнозначны?
– Ну что вы, Барри, конечно, нет. Посмотрите, сколько тупиковых развилочек: раз, два, и конец.
– Значит, надо выбирать потолще и подлиннее?
– В общем, да, но не всегда. Иногда истинный путь короче.
– Мудрено. А чем же связано дерево с этим лабиринтом?
– Лабиринт – это когда смотришь на древо Рока снизу.
– Во времена моего детства подруги моей мамы часто обсуждали жизнь малознакомых мне людей, и когда поводом бывало что-то нехорошее, они горестно сетовали: такова судьба.
– Да, я знаю, у нас тоже так говорят в глухих уголках. Но это суеверия, а на самом деле судьба – это реализованный Рок. Это понятно?
– Ну, допустим, – Глетчер упрямо помотал головой, – что это так. Пусть Рок – это дерево, но я не согласен, что выбор зависит только от человека. Более того, по моему мнению, выбор в большей степени зависит от случайностей, чем от человека.
– Нет, Барри, случайностей вообще не бывает, когда-нибудь вы это поймете. Рок лишь рисует проекцию судьбы, а выбор делает человек.
– И все? А разве обстоятельства не влияют на выбор?
– Влияют, но выбор-то делает все равно человек! И чаще всего этот выбор заключается в том, чтобы распознать среди обстоятельств те, которые формирует Рок, а не черт.
– Что, нечистая сила способна стащить человека с древа Рока?
– Вы кощунствуете, Барри, но в каком-то отдаленном приближении можно сказать и так. Только это очень тяжело и очень редко.
– Выходит, черти в ваших краях тоже водятся?
– Барри, черти водятся везде, где есть человеческие головы.
– Михаил, вы хотите сказать, что…
