Эллен Датлоу - Лучшее за год 2005: Мистика, магический реализм, фэнтези
Она не жила здесь, насколько мне было известно. Но когда я прежде бывал в доме моего деда, я заставал ее там. Я знал, что она работает в каком-то фонде помощи жертвам Холокоста, что она была из племени индейцев навахо и что она всю жизнь готовила для моего деда, мыла его и составляла ему компанию. Когда я был маленьким и моя бабушка была еще жива и нам еще разрешалось навещать деда, Люси водила меня в пуэбло и смотрела, как я вскарабкиваюсь на камни, заглядываю в пустые провалы и слушаю, как шумит ветер, выгоняя из стен тысячелетнее эхо.
Сейчас в черных волосах Люси, водопадом спускавшихся ей на плечи, появились седые прядки, я заметил полукруглые линии, похожие на три кольца, на ее смуглых обветренных щеках. В то же время меня тревожило то, как ее грудь оттопыривала простую грубую хлопчатобумажную рубашку, в то время как ее глаза были направлены на меня, черные и неподвижные.
— Спасибо, что приехал, — сказала она, будто я имел возможность выбирать. Когда я не ответил, она посмотрела на моего отца. — Спасибо, что привезли его. Нам пора возвращаться.
Я бросил вопросительный взгляд на отца, потому что Люси уже уходила, но он только принял свой обычный вид. И это меня разозлило.
— Пока, — сказал я ему и направился в сторону дома.
— До свидания, — услышал я его голос, и что-то в его интонации насторожило меня; она была слишком печальной. Я вздрогнул, обернулся, и мой отец спросил: — Он хочет меня видеть?
Он выглядел худым, подумалось мне, совсем как еще один колючий кактус. В протянутой руке он держал мой рюкзак. Если бы он заговорил со мной, я бы побежал к нему, но он смотрел на Люси, которая остановилась у края зацементированного пола патио около входной двери.
— Думаю, нет, — сказала она, вернулась за мной и взяла меня за руку.
Не сказав больше ни слова, мой отец бросил мне рюкзак и забрался в машину. На мгновение его глаза под козырьком встретились с моими, и я сказал:
— Подожди. — Но отец меня не слышал. Я повторил это громче, и Люси положила руку мне на плечо.
— Так надо, Сет, — сказала она.
— Что — надо?
— Сюда. — Она показала в сторону противоположной стороны дома, я пошел за ней следом и остановился, когда увидел построенный на скорую руку индейский хоган.
Сарайчик стоял рядом с низким серым разлапистым кактусом, который я всегда представлял себе границей двора своего деда. Он выглядел прочным с его земляными стенами, с выщербленными, грубо вырубленными деревянными подпорками, крепко вколоченными в землю.
— Ты теперь тут живешь? — выпалил я, и Люси взглянула на меня в упор.
— Да, Сет. Я сплю на земле. — Она отдернула завесу из шкуры в передней части хогана и скрылась внутри, я последовал за ней.
Мне думалось, что внутри должно быть прохладнее, но все было совсем не так. Дерево и земля удерживали жар, не пропуская света. Это мне не нравилось. Напоминало домик колдуньи из «Сказок братьев Гримм». И пахло внутри пустыней: раскаленным песком, жарким ветром и пустотой.
— Здесь ты будешь спать, — сказала Люси. — И здесь мы будем работать.
Она склонилась на колени и зажгла свечу из пчелиного воска, поставив ее в центре земляного пола в поцарапанном дешевом стеклянном подсвечнике.
— Нужно начинать прямо сейчас.
— Начинать что? — спросил я, стараясь перебороть в себе очередной приступ дрожи, рождаемый во мне отсветом свечи, плясавшим на стенах комнаты. У дальней стены, заправленные под маленький балдахин, сделанный из металлических стержней и брезента, лежали спальный мешок и подушка. Моя кровать, предположил я. Рядом с ней стоял низкий передвижной столик на колесиках, а на столе — еще один подсвечник, надтреснутая глиняная миска, коробок спичек и Пляшущий Человечек.
В своей комнате в пансионе в Чехии за пять тысяч миль и через двадцать лет, отделявших меня от того места, я отложил свою ручку и залпом выпил целый стакан тепловатой воды, оставленной мне моими учащимися. Потом я поднялся и подошел к окну, глядя на деревья и улицу. Я надеялся увидеть своих ребят, размахивающих руками, галдящих и смеющихся. Утята, радостно бегущие к своему пруду. Вместо этого я увидел свое собственное лицо в оконном стекле — расплывчатое и бледное. Я вернулся к столу и взял ручку.
Глаза Пляшущего Человечка состояли из одних зрачков, вырезанных двумя ровными овалами на самом сучковатом дереве, какое мне только доводилось видеть. Нос был простой зарубкой, а рот был огромен: гигантская буква «О», точно вход в пещеру. Я был потрясен этой куклой еще до того, как заметил, что она двигалась.
Двигалась — полагаю, это слишком неточное определение. Она… качалась. Раскачивалась то туда, то сюда на кривой черной сосновой палке, проходившей прямо через ее живот. В приступе панического ужаса после ночного кошмара я рассказал об этом своему товарищу по комнате в колледже. Он учился на физическом, и в ответ он поведал мне что-то об идеальном балансе, принципах маятника, законе тяготения и вращении Земли. В первый и последний раз в тот первый момент я поднял со стола этот крепеж, и Пляшущий Человечек стал качаться быстрее, раскачиваясь в такт ударам моего сердца. Я быстро отпустил рукоятку.
— Возьми бубен, — сказала Люси из-за моей спины, и я оторвал взгляд от Пляшущего Человечка.
— Что? — переспросил я.
Она указала на стол, и я догадался, что она имела в виду глиняную миску. Я ничего не понимал и не хотел, чтобы все это продолжалось, но я растерялся и чувствовал себя по-дурацки под пристальным взглядом Люси.
Пляшущий Человечек, находящийся на дальнем конце своей рукоятки, качнулся ко мне, распахнув рот. Стараясь вести себя естественно, я быстро выхватил из-под него миску и вернулся туда, где, опустившись на колени, сидела Люси. В миске плескалась вода, и от этого натянутая на миску кожа казалась влажной.
— Вот так, — сказала Люси, склонилась ко мне совсем близко и ударила по коже бубна. Звук был глубокий и мелодичный, точно голос.
Я сел рядом с Люси. Она ударила снова, в замедленном повторяющемся ритме. Я положил руки там же, где лежали прежде ее, и, когда она кивнула, ударил пальцами по коже.
— Хорошо? — спросил я.
— Сильнее. — Люси залезла в карман и вынула длинную деревянную палочку. Отсветы огня попадали на палочку, и я увидел резьбу. Сосна и под ней корни, изгибавшиеся по всей длине палочки, точно толстые черные вены.
— Что это? — спросил я.
— Погремушка. Ее сделал мой дед. Я буду стучать ею, пока ты играешь, как я тебе показала.
Я ударил в бубен, и звук прозвучал как-то мертвенно в этом душном пространстве.
— Ради бога, — резко сказала Люси. — Сильней!
Она никогда не была особенно дружелюбна со мной. Но прежде она была настроена менее враждебно.
Я изо всех сил ударил ладонями, и после нескольких ударов Люси отклонилась назад, кивнула и продолжила наблюдать. Вскоре она подняла руку, взглянула на меня и встряхнула погремушкой. Звук, который та издавала, был больше похож на жужжание, словно внутри находились осы. Люси встряхнула ее еще несколько раз. Потом ее глаза закатились, спина изогнулась, и мои руки застыли на бубне, а Люси прорычала:
— Не останавливайся.
После этого она монотонно запела. Внятной мелодии не было, был непонятный напев, то поднимающийся немного выше, то опускающийся, то вновь поднимающийся немного выше прежнего. Когда Люси взяла самую высокую ноту, земля под моими скрещенными ногами словно задрожала, как будто из песка выскальзывали скорпионы, но я не смотрел вниз. Я думал о деревянной фигурке позади меня и не оборачивался. Я бил в бубен, смотрел на Люси и молчал как рыба.
Мы продолжали свое занятие очень долго. После первого приступа страха я был как будто погружен в транс. Мои кости вибрировали, и воздух в хогане был тяжелым. Я не мог отдышаться. Маленькие струйки пота текли по шее Люси, за ее ушами и в вырезе рубашки. Под моими ладонями бубен тоже пропитался потом, и его кожа стала скользкой и теплой. Пока Люси не прекратила свое пение, я не ощущал, что сам раскачиваюсь из стороны в сторону.
— Проголодался? — спросила Люси, поднимаясь и стряхивая землю с джинсов.
Я вытянул руки перед собой, ощущая кожей покалывание, и понял, что мои запястья были расслаблены, словно во сне, даже когда руки зачарованно повторяли ритм, которому меня научила Люси. Когда я встал, пол под ногами, казалось, был непрочным, как дно надувной лодки. Я не хотел оборачиваться, но все же обернулся. Пляшущий Человечек слабо качался, хотя никакого ветра не было.
Я снова обернулся, но Люси уже вышла из хогана. Мне не хотелось оставаться там одному, поэтому я выпрыгнул через занавеску из шкуры, зажмурился от резкого солнечного света и увидел своего деда.
Он был усажен в инвалидное кресло, поставленное посередине между хоганом и задней стеной своего дома. Должно быть, он был там все то время и я не заметил его, когда входил, ведь, если его состояние серьезно не улучшилось за те годы, что я его не видел, он не мог передвигаться в своем кресле сам. А выглядел он куда хуже, чем раньше.
