Павел Виноградов - Жестокий маскарад (сборник)
— Хай[38], — склонил голову Фудо.
— Та девушка будет тебе хорошей женой, — добавил старик.
— Которая на меня напала? — спросил Фудо.
Лицо юноши было бесстрастно, но внутри его царило смятение.
— Её зовут Миюки, — заговорил Камбэй, — Оцу Миюки. Она внучка моего старого врага Оцу Икусукэ. Думаю, он внедрил её в СССР, когда до него дошли слухи, что я жив. Девушка тоже охотится за свитком. Берегись её, она сильна, но вы будете вместе.
Фудо не стал спрашивать, откуда дед это знает. Сейчас было не время обсуждать предсказания и предчувствия.
— Возьми, — сказал старый патриарх, протягивая Фудо толстую пачку стодолларовых купюр, — этого хватит, чтобы добраться до Японии. А мне пора…
Фудо вскинул голову.
— Сейчас придут чекисты, — говорил старик. — Их командир умён и упорен. Ты должен уйти. Помогать мне не надо — пусть думают, что я был тут один.
Юноша низко поклонился. Старик сбросил дзукин[39] и расстегнул ворот уваги[40]. Острый нож танто блеснул в его руке.
— Того, кто преступит Путь синоби, не защитят ками и будды. Ибо тот, кто преступает законы Неба, не найдет добра[41], — монотонно продекламировал он по-японски.
Патриарх снял тэкко[42] с обеих рук и быстрыми движениями стал отрезать подушечки своих пальцев. Лицо его оставалось совершенно бесстрастным, как и у наблюдающего за этим Фудо. Кровь брызгала в стороны, ручейками стекала на землю. Покончив с левой рукой, старик взял ею рукоять ножа и с такой же лёгкостью изуродовал пальцы на правой. Поднял танто, сделал несколько быстрых надрезов на лбу, щеках и подбородке, и, помогая лезвием, словно чистил апельсин, сорвал со своего лица всю кожу. Что-то вроде короткого хрипа вырвалось из влажной кровавой дыры, в которой блестели белые зубы. Движение руки замедлились, стали неуверенными, какими-то механическими. С видимым усилием синоби пытался воткнуть нож себе в горло, но он всё время уходил куда-то в сторону. Юноша не выдержал — схватил деда за плечи и с силой направил тело к ожидающему острию. Пятнадцатый патриарх Накагава-рю упал ничком.
Траурные кедры молча осеняли сцену странного ритуала. Просочившийся сквозь их кроны луч умирающего солнца блеснул на торчащем из затылка клинке.
Послышался отдалённый лай собак. Фудо (а может быть, Фёдор) вскочил, низко поклонился телу деда и растворился в кедровнике.
* * *Когда-то здесь были казармы для казаков и гренадёров, потом — для красноармейцев. Недолго — пока Советом Артели не было принято решение создать женскую Обитель. До XX века женщин в Игре было немного, и обучались они обычно в закрытых пансионах, под крылышком опытной артельной или клабной дамы. Но ветры эмансипации задували даже в надёжно защищённые вековым консерватизмом тайные организации. Первым женское учебное заведение создал Клаб — в США. Артель продержалась чуть дольше, но к двадцатым годам дело назрело. Поэтому были задействованы рычаги в Советском правительстве и Красной Армии, и казармы тихо перепрофилировались в Обитель. Длинные кирпичные здания основательно перестроили, глухой бетонный забор скрыл от посторонних глаз кипевшую здесь жизнь.
Жизнь разнообразную и значительно отличавшуюся от мужской Обители в Ленинграде, нравы которой Палычу были прекрасно известны. А вот в московской он бывал считанные разы, потому шёл сейчас по коридорам и подземным переходам между зданиями, посматривая по сторонам с любопытством. Впрочем, внешне оставался чопорным и серьёзным. Всем видом показывал, что вот, солидный соработник, наверняка, не ниже пятого ранга, а может, и батырь, посетил по какой-то надобности этот курятник. Выдержка у Палыча была железная, но сохранять важную мину ему становилось с каждым шагом всё труднее.
Коридоры и рекреации кишели молоденькими девицами в белых сарафанах, расшитых красными коловратами, и платочках. Традиционная одежда была обязательной для послушников и наставников всех обителей. Однако здесь творилось неприкрытое нарушение устава — девицы всячески изгалялись над платочками, дабы видны были волосы, сарафаны у некоторых были весьма фривольно укорочены, и большинство послушниц явно пользовалось запрещённой косметикой. Что касается обязательных в мужской Обители лаптей, в московской их и следа не было. Из-под сарафанов шаловливо выглядывали босоножки, а то и туфельки на немалых шпильках. При виде чинно шествующего Палыча стайки девиц начинали оживлённо шушукаться и стрелять глазками всеми способами, которые тут преподавали многоопытные дамы — Артель столь же часто использовала «женское оружие», как и всякое другое.
Впрочем, не все послушницы интересовались статным гостем. Палыч прошёл мимо стайки учащихся уровня второго-третьего, которые, как доложил ему острый слух, увлечённо обсуждали похождения в городе некой оторвы по имени Натка. Мол, видели её неоднократно с парнями, в ресторанах и прочих злачных местах, и вообще обнаглела совсем. Вопрос о том, каким образом благопристойные послушницы попадали в эти самые злачные места, чтобы узреть Наткины безобразия, вроде бы, не поднимался…
Он миновал рекреацию, в которой две послушницы то ли выясняли отношения, то ли практиковались в рукопашном бою. Скорее, второе, поскольку среди зрителей поединка он заметил нескольких наставниц — от учащихся они отличались только тем, что сарафаны и платочки у них были коричневые, а коловраты на них гораздо меньше и золотые. Наставницы спокойно наблюдали, как две девицы, рыжая и брюнетка азиатского типа, молотят друг дружку руками и ногами, периодически издавая резкие крики, более похожие на взвизги. Опытным взглядом Палыч отметил приличную технику и кое-какие типично женские приёмчики — выкручивание носа и ушей, выламыванье пальцев, захваты за внутреннюю сторону бёдер.
— Стоп! — крикнула одна из наставниц, когда девицы стали действовать слишком жестоко. Те мгновенно расцепились и отскочили друг от друга. Поединок продолжился словесно. Комбатантки по очереди выплёвывали в противницу серии выражений, из которых «гвоздь, беременный целлюлитом» и «свинорылая мохноногая сколопендра» были самыми простыми и доброжелательными.
Палыч с удовольствием насладился бы поединком до конца, но его ждали. Поднявшись несколько пролётов по лестнице и пройдя по ещё одному коридору, он остановился перед дверью со скромной табличкой: «Г-жа старшая наставница Белоснежка».
— Заходите, Павлик, — раздалось из динамика над дверью. Палыч уже успел разглядеть камеру слежения. Очевидно, госпожа старшая наставница не признавала секретарей.
Ему показалось, что он вновь попал в квартиру, что в «деревне Дегунино». Те же бархатные шторы и мирискусники на стенах, и та же хозяйка с вечным вязанием. Только сидела она не в кресле-качалке, а за старомодным письменным столом, на котором возвышалась гора бумаг и мерцало зеленоватым экраном новейшее буржуйское изобретение, именуемое «компутер». Да на стенах и в застеклённых ящичках здесь было полно различного оружия — кинжалы, ножи-бабочки, метательные клинки, кастеты, боевые перчатки, удавки… Некоторые образцы были настолько причудливы, что даже Палыч с трудом угадывал их назначение.
Он галантно поцеловал даме ручку и, воспользовавшись приглашением, сел.
— Не знал, что у вас практикуются поединки послушниц, Мария Николаевна, — заметил он.
— Это вы про Манюню с Галкой? И кто победил?
— Когда я уходил, они от руко— и ногоприкладства перешли к словесным выпадам. Чёрненькая явно проигрывала.
— Это Манюня. Тут она потерпит конфузию — у Галки язычок, как бритва. Что делать, Павлик, девочкам надо практиковаться. А я, старая курица, уж закрываю глаза на то, что дерутся они из-за одного парня, с которым познакомились в городе…
Палыч знал, что, помимо общего руководства Обителью, почтенная поэтесса исполняла обязанности наставника по ликвидации. Проще говоря, учила девочек убивать — хладнокровно и эффективно.
— Так что же с нашими ниндзя? — перешёл Палыч к делу.
— Логинова чуть не упокоили агенты противника. Дедушка-ниндзя оказался жив, но ненадолго. Ниндзя-внучок, по всей видимости, овладел свитком. Ниндзя-мама исчезла бесследно, — всю эту информацию Белоснежка произнесла, не поднимая глаз от вязания и голосом столь монотонным, словно читала нудную лекцию.
Несмотря на то, что Палычу всё это было уже известно, он с интересом выслушал и кивнул.
