Дмитрий Казаков - Черное знамя
Зачинщики, естественно, бежали обратно за границу, по полной получили те, кто остался. Славные полки, созданные еще Петром и его ближними наследниками, оказались частью переведены прочь от Петрограда, частью вовсе расформированными, а особый статус гвардии ликвидировали.
Но вот только монархисты Витте этого не простили.
В ноябре на аристократической сходке в Ницце его приговорили к смерти, и девятого февраля двадцать третьего года пули из пистолета князя Юсупова нашли свою цель. Президент умер там же, на Николаевском вокзале, откуда собирался отправиться в Москву, и республика оказалась в жестоком кризисе.
Вот только вопреки надеждам ПНР, она не рухнула, а даже окрепла.
– Это верно, Коковцов тот еще гусь, – сказал Олег, наливая заварки, черной, словно деготь. – Похоже, кончит так же, как Витте.
– Вот это вряд ли, – Севка откусил от бутерброда и принялся с аппетитом жевать. – Прикрывается он президентом, а тот для всех, кроме крайних левых, настоящая икона, на него чуть не молятся…
– Бастовавшие последнюю неделю шахтеры Донецкого бассейна пришли к соглашению с ассоциацией промышленников Екатеринославской губернии, стачка прекращена, будут предприняты меры по улучшению санитарного обслуживания и увеличению заработной платы, – вещало радио.
Олег жевал хлеб, прихлебывал обжигающий чай, и думал о том, что да, Коковцов не менее умен и опытен в государственных делах, чем Витте, но не настолько властолюбив, и намного более гибок. Поэтому той же ПНР его стоит опасаться куда больше, чем прежнего президента, заботившегося в первую очередь о собственной персоне и собственном кармане.
В марте этого года случилось невероятное – член Партии народов России, герой войны, полковник-летчик Александр Козаков одержал победу на выборах губернатора Ростовской губернии, бывшей Области войска Донского. Недовольные нынешней властью казаки проголосовали за того, кто пообещал вернуть им привилегии, освященные царской властью и традициями.
Вот только президент, науськанный премьером Коковцовым, применил свое право вето.
А против Михаила Васильевича Алексеева, бывшего главковерха во время германской войны, настоящего героя обороны Киева, одного из немногих генералов, ничем себя не запятнавшего в глазах народа, сейчас осмелится выступить только политический самоубийца.
Фотопортреты президента продаются лучше, чем горячие пирожки, висят чуть ли не в каждой избе, сакле или юрте.
– Да, икона, – вздохнул Игнат, принимаясь за горбушку.
– Министр финансов республики Вышнеградский заключил в Париже соглашение о новом займе, его условия являются для нашей страны крайне выгодными, и полученные средства будут направлены на создание новой промышленной базы в уральских и причерноморских губерниях. Также в рамках проекта формируется совместное русско-французское общество Восточно-Европейских железных дорог… – диктор сообщал вещи вроде бы интересные, но читал монотонно, без эмоций, и слушать его было откровенно скучно.
– Английская эскадра во главе с линейным крейсером «Худ» отбыла из Мурманска, где находилась с дружественным визитом. Его завершение было ознаменовано совместным салютом с судами эскадры российского Северного флота.
Что того флота – несколько эсминцев да один крейсер!
Если судить по слухам, доносящимся из кулуаров Земского Собора, на одном из закрытых совещаний гласные одобрили масштабную программу восстановления военно-морских сил, но когда она еще будет реализована?
Если будет реализована вообще, а не останется на бумаге.
– Во всем виновата война! – брякнул Игнат, сегодня быстрее всех управившийся с едой.
– Это какая, германская? – уточнил Севка.
– Нет, та, которой не было, – фотограф значительно прокашлялся, тряхнул сальными волосами. – Ну, скажем, с японцами, где-нибудь в начале века… ведь были у нас тогда с ними проблемы, были?
– Хм… ну, были, – согласился Олег. – И что с того?
– А то, что и в Корее мы с ними сталкивались, и в Китае, и Порт-Артур они нам отдали только потому, что тот для войны с Японией как порт никуда не годился, – Игнат говорил тяжело, убежденно, по обыкновению сжимал и разжимал тяжелые, совсем не интеллигентские кулаки. – Глядишь бы, столкнулись мы тогда с ними, получили бы по шапке, но тогда бы всех старых генералов выгнали, армию реформировали, и к четырнадцатому году пришли бы во всеоружии! Ну а так наш Николаша верил, что у нас все хорошо, что раз мы на учениях маршируем лучше всех, то любого супостата разобьем… ну и немцы ему показали, чего эта вера в самом деле стоит.
Севка усмехнулся:
– Да не получили бы мы от японцев. Сами бы им врезали как следует.
– Почему тогда на самом деле не врезали? – осведомился Игнат.
– А потому, что на два фронта пришлось воевать! – Севка замахал руками, набычился. – Лучшие полки где? Против немцев! Второй очереди где? На австрийцев отправлены, или турок! Только что осталось, на восток двинули!
– Ну а флот наш почему так бесславно погиб? – продолжал допытываться Игнат.
– Тихо, тихо вы, – поспешно вмешался Олег. – Нашли о чем спорить. Работать надо! Выключайте приемник и за дело.
Какая и вправду разница, что да почему произошло десять лет назад?
Прошлого не вернешь и не изменишь, надо жить даже не настоящим, а будущим, несомненно светлым и победоносным.
– Вот так всегда! – Севка бросил на Одинцова преувеличенно обиженный взгляд. – Исключительная несправедливость! Нам, значит, только всякую мелочевую дребедень писать! Болтать же о высоком – только шишкам из партии?!
Но послушно встал и отправился мыть чашки, поскольку сегодня была его очередь.
Игнат же снял с вешалки черное пальто, в котором ходил круглый год, и в летнюю жару, и в зимний мороз – ему предстоит визит в типографию, где вчера отказались печатать очередной номер «Новой России», причем по весьма банальной причине, из‑за того, что за предыдущий до сих пор не заплачено.
«Ежедневная» вроде бы газета выходила на самом деле три-четыре раза в неделю, а то и реже, все зависело от того, находились ли необходимые деньги в казне петроградского губернского управления ПНР…
Какое уж тут жалование сотрудникам?
Олег вздохнул, вспоминая как было тяжко первое время, когда он только ушел из «Нового времени», получил громкий «титул» редактора, но зато лишился постоянного дохода. Жена встала на дыбы, пригрозила уйти к родителям, забрав сына, а ему пришлось затянуть пояс потуже, с дорогих сигарет перейти на те, что попроще, забыть дорожку в рестораны, кино и прочие увеселительно-разорительные заведения.
Туфли, в которых сейчас, носит третий сезон, и уж к сапожнику подходить с ними стыдно.
Но ничего, все это временные трудности, никакой набор старых пердунов, пусть даже финансовый гений, хитрый лис Коковцов при поддержке отважного генерала, отца народа Алексеева не удержит Россию от перемен. Надо только немного потерпеть, напрячься, и тогда все будет, и деньги, и новая жизнь, и гордость за свою страну.
– Ну, я пошел, – объявил Игнат.
Мрачный сутулый фотограф обладал редким даром убеждения, или просто умел вызывать в собеседниках жалость, поэтому на переговоры вроде сегодняшних, когда денег нет, а выпускать номер надо, обычно посылали его.
– Удачи, – пожелал ему Олег, а сам перебрался за свой стол.
Первым делом – конверт, принесенный вчера курьером с Разъезжей улицы, где находится петроградское управление ПНР: предписания, распоряжения, программы и воззвания, порой даже статьи, рассказы или стихи, сочиненные кем-то из партийцев.
Что касается последнего – чудовищная графомания, которую нужно редактировать, а на самом деле переписывать, и потом вставлять в газету.
– Ну что, за дело? – спросил вернувшийся в комнату Севка.
Олег кивнул и вскрыл конверт.
К его удивлению, на этот раз сверху лежал документ в один лист, озаглавленный «Циркулярное письмо: губернским вождям и вождям региональной партийной прессы», а подписанный «начальник отдела, вождь пропаганды Партии народов России Штилер И. И.».
Эту фамилию Одинцов слышал, причем неоднократно, хотя с ее обладателем никогда не сталкивался.
Иван Иванович Штилер, коренной петербуржец, перебрался в Москву еще в двадцать первом, чтобы редактировать ведущую евразийскую газету «Борьба», и прославился как автор ядовитых, агрессивных статей. Но настоящей звездой он стал после тех же выборов в Ростовской губернии, на которых заведовал агитацией, и не гнушался, если верить слухам, никаких, даже самых грязных приемов.
Марширующие по центральным улицам колонны под черными знаменами…
Громогласные ораторы, выступающие чуть ли не на каждом перекрестке…
