Светлана Дильдина - Восемнадцать роз Ашуана
Если бы Марк черпал удовольствие в боли других… если бы издевался над слабыми… может, не стоило бы уходить в мир собственных грез, потому что садист, сволочь, маньяк — это понятно. Будь Марк таким, трагедию Лейвере легче бы удалось пережить.
Конструктор, яркие пластмассовые детальки в руках семилетнего малыша. Инструкция, как собрать диковинный аппарат, то ли самолет, то ли замок. Только Ренни, читать умеющий давно, понимает не все, далеко не все. Он сообразит, если посмотрит на картинки, и если повертит части разноцветные конструктора, обязательно сообразит.
А старик, проглядывающий из малыша, как из древесного листа — прожилка, поможет ему.
Старик помнит и удивляется — такой игрушки не было в детстве Ренни…
Пятна света на полу, качаются, когда дерево за окном принимается размахивать ветками. Непременно хочется, чтобы детали располагались в центре светового пятна, только не получается, постоянно набегают резные тени.
Марк околачивается рядом, ему любопытно. Он не видел подобных конструкторов вблизи, и он убежден — конечно, забава для малышей, но карапуз все равно не справится, а вот Марк сообразил бы в три счета — и как сделать замок из самолета, и как изобрести некий свой, фантастический аппарат. Но только попробуй полезь — Ренни поднимет вой, и родители прибегут, окажешься виноватым.
Братец, чтоб его…
— Помочь, сынок? — отец наклоняется над мальчуганом. От рубашки едва уловимо пахнет дорогим одеколоном. С колыбели знакомый запах. Отец — такой умный, надежный…
— А я хочу с Марком! Он интересней придумает! — заявляет ребенок, и вскидывает глаза — смотрит в сторону двери, где подпирает косяк старший брат. В глазах Ренни — надежда и радость.
Марк ухмыляется криво, но отклеивается от косяка, из-под ресниц бросает взгляд на отца. Во взгляде — вызов и торжество.
— Чего там тебе помогать? — нарочито грубовато, но Марку не исполнилось тринадцати, и голос высокий, и не может скрыть удовольствия. — Вот еще, с младенцами… Ну да ладно.
Река еще не проснулась, и сердилась на солнце, которое щекотало ее тысячами бликов. Ренни сидел на песке, сероватом и крупнозернистом — порой в нем попадались зерна, похожие на слегка мутные слезы. Марк в жизни бы не взял с собой младшего, если б не настойчивая просьба родителей — девятилетнему Ренни готовили подарок ко дню рождения, и сочли за лучшее удалить мальчишку из дома под присмотром.
Здесь, на берегу, хорошо было — широкий пологий берег, курчавая трава, росшая на границе песка и земли. Порой по воде расходились круги, выдавая присутствие рыб.
Братья Станка были вдвоем — к счастью, знакомые Марка занимались своими делами, а близких приятелей, побежавших бы с ним на реку в любой момент, в природе не существовало.
Что-что, а плавать Марк умел. Ренни всегда немного завидовал брату. Сам мальчишка научился держаться на воде лет в пять, но до сих пор особых успехов в плавании не достиг.
Легкие брызги веером разлетались, и аккуратно ложились на водную гладь…
— Ты мог бы брать медали, — сказал он Марку, выходящему из реки — весь в серебристой водной пленке, со стянутыми в хвост волосами, он выглядел красивым.
Марк усмехнулся и промолчал. Как всегда, когда не орал. Но сейчас ему было приятно слышать такое признание своих заслуг. Краешком сознания, оставшегося от Ренато-старика, мальчик это понимал.
— Научи меня нырять, — попросил он. — Пожалуйста.
— Зачем? Ты плаваешь, как бревно.
— Почему бревно? — слегка обиделся Ренни.
— Не тонешь, но толку-то…
Сейчас, довольному, уставшему, ему не хотелось огрызаться. Возиться с младшим тоже не хотелось, это Ренни видел. Но понимал, что сидеть и молчать нельзя. Другого случая может не быть.
— Пожалуйста, — повторил он. — Один только раз — покажи?
Марк бросил взгляд на обрыв, с которого часто сигали мальчишки, потом — на младшего брата. Кивнул.
— Идем! — просияв, тот вскочил на ноги.
— Не туда. Убьешься еще…
Будто рану успеть зашить как можно быстрее, а края расползаются, течет кровь, и все меньше осталось жить. И шить — без анестезии, самой грубой ниткой и мало подходящей иглой — не до бережности…
Мир вокруг трещал и шатался, но Ренато уже не обращал внимания, привычные лица вокруг или незнакомые, что происходит за стенами дома — он с маниакальным упорством пытался сделать хоть что-нибудь, хватался за любую возможность. Оставался верен себе — сначала думал, но особо рассуждать времени не было, выкинуть обратно могло в любую секунду, и он пытался — успеть.
Со временем прошлое становилось все покорней, все определенней в руках — уже не оно управляло Ренни, а он сам понимал, что происходит и сколько ему отпущено на сей раз.
Порой чувствовал отвращение к тому, что делает. Ему казалось, он выглядит полным идиотом — а этого Ренни не мог вынести еще в раннем детстве. Ему было бы плевать на упрямое нежелание Марка видеть в брате родное существо, в конце концов, мир чувств не имел для Ренато такого значения, как мир разума.
Но полная бессмысленность предпринятых действий злила и заставляла опускаться руки.
Пожалуй, только поэтому он и не сдался. Терпеть не мог оказываться побежденным.
— В юности все взрослые кажутся скучными и глупыми, отжившими свое. Приятно, ничего не скажешь, когда тебя считают заплесневелой колодой, — мать отхлебнула из чашки кофе, и лицо у нее было, словно глотнула хинина.
Рении посмотрел на мать «вторыми» глазами — нестарая еще женщина, незаурядное ведь лицо, ей бы цвести… но разве не сама она день за днем выбирает рутину?
Марк заявил ей в лицо, что думает о декорации домашнего уюта, которую старательно поддерживала и приукрашивала Евгения… Семейные традиции, плевать, нужны ли они, чашки строго на отведенных полочках, утреннее радио, всегда один и тот же разговор с продавцами; ах, уже вечер, что произошло за день, что собираешься делать завтра?
Доброе все, и как настоящее — только привкус во рту, будто хотел съесть конфету, а под оболочкой из шоколада оказался мел.
— Знаешь, мама, по крайней мере, Марк честнее вас. И живее. — Ренни прислушался — он знал, что Марк слышит его слова, и, раз стоит на месте, стоит продолжать диалог. Тем более что мальчик неожиданно поймал себя на мысли — он говорит чистую правду. Ощущение "перехода на сторону тьмы" было необычным. Братец ведь тоже… как бы сказать помягче… не кладезь мудрости.
— Куда уж живее, — сказала Евгения. — Ты еще мал, тебе не понять, что такое усталость.
— И чтобы ты уставала поменьше, Марк должен быть таким, каким ты хочешь?
В глазах у Евгении появилось выражение загнанности. Эх, мама… ну почему?
Ренни не стал продолжать разговор. Взял со стола яблоко и намеренно громко захрустел им, повернулся и направился в сторону двери.
Марк вполне мог сделать вид, что его в коридоре не было, но он стоял на месте. Ничего не сказав, посмотрел на брата и шагнул в кухню. Заговорил с матерью — кажется, о деньгах на школьные расходы.
Ренни спустился во двор. На душе было спокойно.
* * *— У меня был брат, Микаэла, — слова мягко падали в тишину комнаты, будто искры таяли в воздухе, яркие и безобидные. — Старший. Я все думал рассказать тебе о нем… Он умер, когда был чуть взрослее тебя.
— От чего?
— Так получилось…
— Ты по нему скучал?
— Я? — Ренато задумался. Не над ответом — над тем, как воспримет девочка правду. Сказал осторожно: — Временами…
— Он был красивым?
— Нет. Ну, то есть обычным, наверное… Какая разница?
— Ты красивый, вот я и думаю… Да, не смейся! Возраст только украшает мужчин! — она сама расхохоталась, необидно, совсем не над стариком. Огонек вспыхнул в комнате, заплясал на обоях солнечный зайчик — и неважно, что были задернуты шторы.
— Расскажи о нем!
— Расскажу… интересно, что бы ты сказала — каким он мог стать цветком в твоей стране — помнишь?
Нет, никакой крови. Только самые светлые воспоминания. Удружил братец… что бы такого хорошего вспомнить? Ложь правнучка сразу почует…
…А звали его Марк.
— Мне бы хотелось его увидеть, — сказала Микаэла, наматывая на палец кудряшку. — Он… кажется таким, как высоковольтный провод.
— А ты бы попробовала пожить рядом с таким проводом… Впрочем, может это кому-то и нравится. Подруга была у него… ей, видно, пришлось по сердцу.
— Нет, знаешь, дедушка… не о том, что нравится. Если человек так… гудит, то значит, душа у него живая.
