Стеллa Странник - Живые тени ваянг
В саду она никого не увидела. И не слышно было никаких подозрительных звуков… Но вот, кажется, в комнате Сари — строение стояло в глубине сада, что-то стукнуло. И Булан поспешила туда. Она поднялась по ступенькам к входной двери и, не решавшись ее открыть, прислушалась. Опять тишина… И тогда гостья осторожно потянула кольцо массивной металлической ручки.
То, что предстало перед ее глазами, лучше бы никогда не видеть. На полу прямо у двери — подошвы огромных солдатских ботинок, на одном из которых приклеился грязно-розовый лепесток джипуна. Ботинки упирались в стену, которая и была для них самой надежной точкой опоры, и ритмично отталкивались от нее — взад-вперед, взад-вперед… А за ботинками ее взгляд выхватил темно-зеленые солдатские штаны, приспущенные с толстой белой задницы. Пышные половинки, двигаясь в такт ботинкам, почти полностью закрывали худенькое девичье тельце. И только по цвету куска разорванного саронга, что валялся рядом, Булан поняла, что это не Диан.
— Сари? — испуганно вскрикнула она, не зная, как сейчас поступить. А в голову ударила еще одна страшная мысль: «Теперь ты отсюда не уйдешь!»
Девушка молчала. Видимо, насильник наказывал свою жертву, если она подавала голос. Лишь мелькнуло лицо с размазанной грязью и прикушенной губой, из которой сочилась кровь.
В голове Булан что-то помутилось, и обуяла ее такая ненависть к белой заднице, что женщина яростно схватила стоявший на полу кувшин для воды, кажется, в нем бултыхалась жидкость, и… размахнулась… Удара не получилось — кто-то сзади успел оглушить ее.
Когда Булан очнулась, ее кембен был уже разорван, и две больших мужских ладони ощупывали ее открытую грудь, небольшую и по-девичьи упругую. Потом они сорвали бусы из жемчуга, самые дорогие для нее бусы, потому что это был подарок от любимого Агуса. В живот давило тяжелое колено, оно упиралось, помогая хозяину еще глубже войти в ее святое лоно.
«О, великий Шива, прояви ко мне милость и прости меня за то, что йони[69] приняла чужой лингам [70]. Ты всегда ценил тех, кто почитает Линга-йони-мурти[71], поэтому прошу именно тебя: накажи варваров!»
* * *Еще до того, как поселиться на мировой горе Гунунг Агунг, затеяли Брахма и Вишну спор: кто из них главнее? Долго спорили они и никак не могли прийти к единому мнению. И вдруг перед ними возник огромный огненный столб, такой высокий, что не видно его конца. Приняв его за врага, размахнулись оба божественными кинжалами, но даже и тогда не смогли его уничтожить. И решили они разобраться, в чем же дело. Отправился Брахма искать верхний конец, а Вишну — нижний, но не нашли их, и снова вернулись на прежнее место. И вышел тогда из столба-лингама Шива, демонстрируя, что он и есть самый главный, а Брахме и Вишну указал на то, чтобы они всегда почитали Линга-мурти.
Если это было так, то где же мать-богиня Деви?[72] Ведь без нее не может быть истинного почитания Линга-йони-мурти!
Однажды Шива так разбушевался, что оторвал голову ловкому Богу Дакше[73] и разрушил жертвоприношение. Другие боги очень просили его успокоиться, но не могли унять разозлившегося Шиву. И тогда они обратились за советом к Деви: «Как нам смирить крутой нрав Бога Шивы?» «Нет ничего проще, — ответила им Деви, — начните почитать жертвенный столб юпа-стамбха [74], вот тогда и получите милость Шивы.» Так и случилось.
* * *Уже стемнело. Сегодня — особенно рано: клубы черного дыма, закрывшие солнце, превратились в сплошное черное покрывало.
Оно повисло над Бадунгом, как знак глубокой печали и начало большого траура.
Мама и сестренка так и не вернулись. Интан продолжала их ждать, хотя понимала, что, скорее всего, их она уже не увидит. Потом она услышала тяжелые шаги, кто-то прошел через ворота чанди бентар. Шаги стали отчетливее, видимо, этот человек приближался к дому. Не раздумывая, Интан выбежала из своей комнаты и спряталась, как просила мама, «в ногах», в большой художественной мастерской, отдельно стоящем строении вроде сарая, заставленном стеллажами, ящиками с инструментами и заготовками для скульптур.
Когда еще был жив дед, он любил ваять скульптуры богов. Особенно почитал он Бога Шиву, поэтому и сделал несколько совершенно разных скульптур. На одной из них, традиционной, Шива сидит в позе лотоса и медитирует, на второй — танцует, размахивая шестью руками. Любитель необычного, дед выточил из камня даже Шиву-лингам, возвышающийся над квадратным углублением с канавкой-желобком — йони. Все эти скульптуры стояли на запыленных полках, заставленных фигурами различных мифических героев, и потому Интан не стала их искать. Сейчас для нее совершенно не имело значения, как выглядит Шива, и поэтому она взяла в руки ближайшую к ней скульптуру, левая сторона которой изображала супругу, Парвати, как женскую ипостась, а правая — мужскую, и обратилась к Шиве-Парвати:
— У меня родится сын, и я его назову Вира[75]. Помоги мне!
По двору и саду кто-то топал. Хлопали двери дома, оттуда что-то выносили.
— О, всемогущий Шива, — не сдавалась Интан, — спаси меня и моего ребенка!
И тут наступила тишина. Она была такой жуткой, такой невыносимой… Хотелось выйти во двор, но Интан поборола любопытство. Ей показалось, что прошла вечность. Было по-прежнему тихо… А потом запахло гарью, и мастерская стала наполняться слабыми клубами дыма. Через небольшую щель в задрапированном плотной тканью окне Интан увидела, как в небо взлетели языки пламени — горели «голова» и «руки» дома.
Девушка прижалась к «ногам» родного дома, который хранил тепло семейного очага еще прадеда, а потом — деда, а потом — отца… «Помоги мне, Бог Шива, — шептала она, боясь нарушить эту гробовую тишину. — Когда родится сын Вира, он будет настоящим героем. А еще он будет уважаемым праведником, почитающим тебя…»
Как бы в подтверждение сказанному ребенок сильно толкнул Интан в живот. Потом она почувствовала небольшую тянущую боль. «Вира, ты просишься выйти?» — удивленно спросила она его.
Глава 2
Перед церемонией очищения мира от темных сил
Февраль 1963 года.
С утра шел ливень. Он висел тяжелой сплошной стеной, именно висел, а не шел, и казалось — не будет ему конца и края. Но уже во второй половине дня выглянуло яркое солнце и побежали по светлому синему небу кучерявые облака. В сезон дождей так и бывает: возникает он неожиданно, словно из небытия, и так же стремительно исчезает.
— Бабушка, у меня хорошие новости! — в комнату так быстро вошел, почти забежал, молодой человек в светло-сером саронге, в ярком сурджане[76] — рубашке-косоворотке, и в уденге[77] — традиционной балийской шапочке-повязке. Один конец платка кокетливо торчал вверх вроде гребешка — это было модно среди молодежи.
— Бима[78], да ты меня напугал! — старенькая женщина лет семидесяти, однако с задорными искрами в глазах, сидела за письменным столом и разглядывала какие-то бумаги. Ее гладко зачесанные в невысокую «шишку» волосы, стянутые темно-синей перламутровой заколкой, были совершенно черными, без единой сединки. Словно все прожитые годы ни печаль ее не одолевала, ни, тем более — горе.
— Так вот, я буду участвовать в церемонии Эка Даса Рудра![79]
— В храме Пура Бесаких?[80] — женщина отодвинула от себя бумаги и сняла очки, давая понять внуку, что сейчас для нее гораздо важнее услышанная новость.
— Да-да! Там! И не просто участвовать! Я буду работать!
— Неужели? Молодец, Бима, всего добиваешься сам! Ты у меня — самый любимый внук… — бабушка привстала со стула и нежно потрепала парнишку по голове.
— Ну ты, бабуля, и сказала: самый любимый. Я ведь у тебя — единственный. А как может единственный внук быть самым любимым?
Биме шел уже двадцать второй год, но бабушке он казался ребенком и потому она баловала его как только могла. Несколько месяцев назад Бима женился на светлоликой Ванги [81], но даже это не помогло ему избавиться от усиленной опеки.
— А ты уже нарядилась? — только сейчас он заметил, что бабушка в нежно-голубой кебайя[82], в одной из самых дорогих и любимых ею. Та с легким кокетством молча взглянула на него и поправила ажурные рукава, словно они могли сморщиться или запачкаться от соприкосновения со старой бумагой. Такая привычка сохранилась еще с девичества — очень трепетное отношение к своей одежде, все равно что к живому существу.
— Ты же знаешь, что на День рождения твоего дедушки я всегда нарядная… А где Ванги?
— Сейчас придет, она переодевается.
Молодые жили в отдельном строении их фамильного дома, и это было очень удобно. Ей — помогать молодоженам, особенно — на кухне, им — приглядывать за стареющей женщиной.
